Л. В. Шапошникова
Врата в будущее

Рерих через бури разрушения, через тьму непонимания и через стены вражеских препятствий приносит в Будущее нерасплесканную чашу красоты и мудрости. И тем самым он становится одним из величайших вождей современности, к голосу которого с особой чуткостью должны прислушиваться молодые поколения".

Из предисловия. Н. К. Рерих. Пути Благословения. Рига, 1924, стр. 5

…Он сидел на холме, покрытом редким сухим кустарником. Пустыня медленно и словно нехотя остывала от дневного зноя. Внизу лежали руины древнего города, которые не давали и приблизительного представления о том, каким был этот город в далеком XIII веке. Из всего уцелела лишь каменная черепаха, ее контуры расплывались в наступающих сумерках. Он думал о людской ярости, разрушавшей прекрасные творения рук человеческих. За этой яростью стояла Война. Война, которая не пощадила лучшие храмы этого города. Она не пощадит и современные города. Прошлое возвращало его к настоящему и заставляло тревожиться о будущем. Так было всегда. Прошлое учило, но так и не смогло ничему научить человечество, отравленное ядовитым и губительным дыханием Войны. Здесь, в этой иссушенной пустыне когда-то безвозвратно погибла частица человеческой культуры. А если новая Война? В нем возникла физически ощутимая боль. Временами она казалась непереносимой. И тогда, сидя на этом сухом древнем холме, он торопливо и сбивчиво записал: "Самомнители… сидя в своих кабинетах, наверное, никогда не видали старинных развалин во всей их неприкрытости. Отурищенные (от слова "туристы") башни рейнских и тирольских замков, с их биргаллями, не дадут того впечатления, как развалины в пустынных просторах, полные обломков и осколков, точно бы вражеская рука еще вчера яростно бушевала среди них. Такие вещественные кладбища являются лучшими свидетельствами о том, какова бывает ярость человеческая"[1].

Япония и Германия уже заявляли о своей исключительности, претендовали на чистоту культуры, на чистоту расы. Он немало повидал развалин на своем долгом пути. И нигде не нашел "чистой" культуры, которая принадлежала бы только одному народу. Вот и эти развалины, лежавшие перед ним в сумерках монгольской пустыни, свидетельствовали о различных культурных наслоениях. Он был уверен, что культура есть важнейшее соединяющее начало. Она объединяла народы в прошлом, объединяет их сейчас и объединит в будущем. Человечество в процессе своего развития идет от низшего к высшему, от разъединения к объединению. Война отбрасывает человечество назад, ибо убивает культуру и приносит разъединение. Прошлое было чередованием Мира и Войны. Культура требовала Мира и отрицала Войну…

Он поднялся, спустился с холма и пошел по утоптанной тропинке, петлявшей среди развалин. Идти было тяжело. Давали себя знать годы. Ему было уже за шестьдесят. Он дошел до последних камней и снова сел. Вспомнились строки Вед, звучавшие как молитва. "Пусть все сущие силы принесут нам мир. Пусть мир, и мир один царствует повсюду. Пусть сойдет на нас этот мир".

Был год 1935-й от рождества Христова, и была последняя длительная экспедиция, в которой участвовал он, Николай Константинович Рерих, русский художник, чья роль в истории Планеты XX века была необычной и уникальной, ибо, как это ни странно, но существовала тесная и осознанная связь между ним, сидевшим у развалин древнего города в сумерках того далекого дня, и космической эволюцией человечества, чья гигантская спираль, пронзая Время и Пространство, уходила в глубины Беспредельности. Можно утверждать, что связь такого рода существует у каждого из нас как частица Космоса. Однако у Рериха она была особой…

1. Последняя экспедиция

Тогда, в первой Центрально-Азиатской экспедиции 1923–1928 гг., он прошел Китай по его синцзянской окраине. Остальная же часть огромной древней страны была ему незнакома. Осталась неисследованной и Внутренняя Монголия. И теперь он стремился завершить когда-то начатый маршрут. Однако обстоятельства складывались не совсем благоприятно. Но, в конце концов, и они были преодолены. Пришел на помощь департамент земледелия США, который интересовался засухоустойчивыми растениями, предотвращавшими эрозию почв. Департамент согласился финансировать экспедицию. Но обстановка в мире была сложной и беспокойной. Япония уже оккупировала Маньчжурию и часть Внутренней Монголии. Разрешение на въезд туда можно было получить только в Токио. Весной 1934 г. такое разрешение было получено.

В июне 1934 г. экспедиция через Харбин направилась к Баргинскому плато, расположенному у Хинганского хребта. Район пересекала линия КВЖД. Экспедиция старалась далеко от нее не уходить. Все время поступали тревожные сообщения о готовящейся японской агрессии. Работать было крайне трудно. Японцы следили за каждым шагом экспедиции. Но Николай Константинович и Юрий Николаевич старались не обращать на это внимания. Они проводили разведку, выясняя, какие сорта засухоустойчивых растений могут быть найдены в этом районе. И чем больше Николай Константинович этим занимался, тем больше ему не давала покоя одна мысль. Мысль о том, что пустыни — не только творения природы, но и дело рук человека.

"Поучительно видеть, — записывал он в экспедиционном дневнике, — при раскопках в Азии среди самой, казалось бы, мертвой песчаной пустыни корни когда-то бывшего могучего леса. Странно видеть, что именно в этих местах было прекрасное жилье, и остатки плетений из злаков показывают, что и здесь процветала жизнь. Старые китайские хроники и точные записи китайских путешественников описывают эти иссохшие места как живописные города и селения, процветавшие и обильные. Не будем относить эти перемены всецело к космическим сдвигам, рука человека в них поработала больше всего"[2].

Он исследовал русла высохших рек, стараясь выяснить направления подземных потоков. Он хорошо понимал, как важна вода для восстановления того, что было утрачено. "В умерших пустынях часто вам приходится слышать журчание подземных потоков, которые иногда дают повод к поверьям о подземной жизни. Нередко эти потоки загнаны под камни и гальку тоже руками человеческими, которые хищнически уничтожали растительность"[3].

Исследования тревожили. Он понимал, что если это случилось в прошлом, то может произойти и в будущем. К любой проблеме он подходил исторически. Исследуя прошлое, делал выводы для будущего. Земля болела. Плодородные земли превращались в пустыни. Человек был расточителен и неосмотрителен, он мало думал о будущих поколениях. Люди уничтожали леса и оставляли землю незащищенной.

И земля мстила за себя, поглощая очаги культуры, засыпая песком целые города. Культура тесно связана с землей. Одно не существует без другого. Разрушение одного ведет к гибели другого. Рерих всю жизнь защищал культуру. Теперь надо было защищать землю.

Он оказался одним из первых, кто поднял тревогу. Тогда эта тревога, возможно, казалась надуманной, неактуальной. Человечество волновали иные вопросы. Политические тревоги мира несли неуверенность в завтрашнем дне. Многие тогда не могли предположить, что через несколько десятков лет эта проблема станет для всех едва ли не самой насущной. Ее назовут охраной окружающей среды. Но тогда он был одним из немногих, кто предвидел такой поворот. Он исследовал пустыню как болезнь земли. Он поставил диагноз этой болезни и предложил свой способ лечения. Это были засухоустойчивые растения, которые Рерих начал собирать на Баргинском плато Внутренней Монголии в предгорьях Хингана. "В этом смысле, ¬писал Николай Константинович, — степи и гоби Азии дают прекрасные материалы для изучения. На этих песчаных барханах, на бесчисленных холмах еще держится самобытная, устоявшая против всех невзгод растительность"[4]. Свой короткий экспедиционный дневник он назвал "Да процветут пустыни".

Японские власти выслали экспедицию с Баргинского плато, когда та вошла в район, расположенный между двумя озерами Далай-нор и Буир-нор. Рядом были границы Народной Монголии и Советского Союза. Японские оккупационные власти не интересовала проблема процветания пустынь. Их интересовало другое. Здесь, в районе Гоби и Хингана, они готовили военные провокации против СССР и не нуждались в лишних наблюдателях. Приказ о высылке был по-военному короток и категоричен. Николай Константинович вернулся в Харбин, стараясь как-то еще спасти экспедицию. Но японские власти были непреклонны и недвусмысленно показали, что шутить они не намерены. К тому же русские эмигранты были настроены к Рериху враждебно. Его "просоветская позиция" их не устраивала. Дни пребывания в Харбине были изнурительны и неприятны. На Николая Константиновича клеветали и ему угрожали. С ним вели двусмысленные, скользкие разговоры; что-то сулили, к чему-то склоняли. Но он продержался в Харбине три месяца, пока не стало ясно, что разрешение на экспедиционные работы японцы не дадут. Дальше оставаться там было просто опасно. Рерих уехал оттуда в ноябре 1934 г., пересек Желтое море и оказался в Китае, который еще не был захвачен японцами. Теперь его надежды были связаны с Пекином. Если ему дадут там разрешение, то он сможет поработать в южной части Внутренней Монголии, там, где лежали пустыни Гоби и Алашаня.

В Пекине, как и во всем Китае, было тревожно и беспокойно. Однако разрешение на экспедицию Рериху выдали.

…У Калгана открылась Великая Китайская Стена. Она тянулась по синеющим горам, уходя в бесконечную даль. Было начало весны, над стеной и горами стояло прозрачное, бледно-голубое небо. На склонах гор сквозь пожухлую прошлогоднюю траву пробивалась свежая зелень. Массивные квадратные башни шагали по вершинам, соединенные каменной лентой неприступной стены. "Когда вы выезжаете за Великую Китайскую Стену, то сколько бы раз вы ее ни видели, — всегда подымается особенное ощущение чего-то великого, таинственного в своем размахе. Только подумать, что за три века до нашей эры уже начала созидаться эта великая стена, со всеми ее несчетными башнями, зубцами, живописными поворотами — как хребет великого дракона через все горные вершины. Невозможно понять сложную систему этих стен, с их ответвлениями и необъясненными поворотами, но величие размаха этой стены поразит каждого путника, поразит каждый раз"[5]. От Калгана железная дорога уходила на запад к Бату-Халхе. На восток открывался путь в Центральную Азию. Калган в переводе значит "ворота". Ворота в Центральную Азию. На рассвете из городских ворот уходили караваны. Тонко и хрустально звенели колокольчики. Покрикивали погонщики. Ветер с гор поднимал над городом клубы лессовой желтой пыли. И эта пыль пахла зовуще и терпко. К вечеру пыль укладывалась и воздух становился прохладным и прозрачным. К горизонту тянулись лиловеющие горы, и последние лучи солнца алым пламенем зажигали песчаные холмы.

"Еще вдали убегает последняя ниточка поезда, но ворота уже пройдены", — записал Николай Константинович. От этих ворот они отправились к степям и пустыням Ордоса и Алашаня. "Уж так широка пустыня монгольская! Уж так необъятна степь! Уж так несчетны горы, холмы, гребни, буераки и складки, где захоронена слава!

Точно бы и пустынна ширь, а на склоне вырастет становище. Гляди, затемнели юрты или нежданно выглянул белый-пребелый монастырь, или субурган. Или засинело озерко.

Словно бы вымерла пустыня. Но скачут всадники в ярких кафтанах или в желтых курмах и красноверхих шапках. Серебром выложенные седла, не служили ли они и при Чингисе? Только где саадаки, колчаны? Где стрелы?.. Откуда же молчанье твое, пустыня прекрасная? От высоты ли твоей? От необъятности? От чистоты голубого небесного купола, от великого Тенгри, милостивого к Чингису?

Ночью горят все звездные палаты. Сияют все чудные знаки. Открыта Книга Величия. За горою полыхнул луч света. Кто там? Там кто прошел? Не Эрдени Мори?

На скалах Шара-Мурена знаки сокровища. Наран-Обо притаил камень чудесный. Везде прошел Эрдени Мори"[6]. Первая стоянка экспедиции была сделана в Цаган-Куре, около окраинных песков Гоби. Снова началась работа трудная и напряженная. Наступало лето. Из пустыни дули раскаленные ветры. Потом лагерь переместили в Тимур-Хада, на окраину Алашаньской пустыни. Среди скал поставили три палатки. Днем скалы раскалялись от зноя, ночами гулко и медленно остывали. На лошадей нападала мошка, машины часто выходили из строя, не выдерживая трудных дорог пустыни. Время от времени поднимались песчаные бури, налетали на палатки, рвали их, стараясь снести. Днем становилось темно, тучи песка заслоняли солнце. Люди страдали от жажды и недосыпания. Ночами температура резко падала, и ветер нес снег. Степи и пустыни Внутренней Монголии были суровы, неприветливы и мало приспособлены для жилья. Постепенно выяснилось, что край наполнен японскими агентами, какими-то подозрительными людьми. Лагерь по ночам приходилось охранять. Опять понадобилось оружие. Экспедиция старалась не иметь дело с японцами, проникавшими сюда. Такая встреча ничего хорошего не сулила. Вокруг бродили шайки неизвестного происхождения, ползли слухи об убийствах мирных жителей. Приходилось все время держаться настороже. Чтобы лучше себе все это представить, послушаем Н.В.Грамматчикова, который ведал в экспедиции транспортом. "Уж затемнело, с большой скоростью въезжаем в Чапсер. Граница Китая и Монголии, дальше ехать невозможно, темень хоть глаз выколи, дорога опасна. Приходится ночевать в этом пограничном селении, прилепившемся своими серенькими глинобитными фанзами к горам, с правой стороны ущелья. Шофер Сарат заезжает на один из постоялых дворов, посреди ограды пылает солома, освещая лица греющихся китайцев и монгол. Лица у всех бронзовые, красным отблеском костра поблескивают узкие, раскосые глаза.

Сарат пытливо всматривается в окружающих и вдруг, не говоря ни слова, резко дает задний ход и вылетает со двора.

— В чем дело?

— Мо байна.

Спорить не приходится, он местный житель, опытен, бывал во всяких передрягах и каким-то шестым чувством стреляного воробья чувствует это "мо байна".

Заезжаем во второй постоялый двор. Тут еще хуже, к автомобилю бросается какой-то китаец. Сарат делает крутой разворот и дает полный ход, китаец не успевает схватиться за дверцу и со страшными ругательствами остается во дворе. "Мо байна".

Едем в третий, удается занять какой-то сарай, холодный, насквозь продуваемый ветром. Но все же есть крыша, а это большой плюс, так как если пойдет снег, то мы спасены от него. Нашего каравана, состоящего из двух грузовиков, не видно и не слышно, где-то, видимо, отстали, может быть, заблудились, потеряли дорогу, а может быть там, около разбитой хунхузами деревни… Лучше об этом не думать… Там наши теплые спальные мешки и пища. Мы не ели целый день, так как торопились. Все, что мне удалось достать, это несколько крупных яиц и чайник кипятку. Достаю две охапки соломы и делаю постель для Николая Константиновича, постилая ее прямо на остаток какого-то кана. Николай Константинович укладывается на солому. Тушим свечку. Юрий Николаевич и я решаем по очереди дежурить.

— Спокойной ночи, — раздается из темноты.

То же спокойное "спокойной ночи", как и в фешенебельном отеле, тот же ровный, спокойный, ласковый голос. Никакая обстановка, никакие обстоятельства не имеют значения для Николая Константиновича. Ночь проходит спокойно"[7].

Но экспедиция соприкасалась и с иной жизнью, той, которая шла своими неведомыми путями, оставляя после себя легенды и сказания. И опять, как тогда, в Центрально-Азиатской экспедиции, легенды и реальность сливались воедино. И легенда творила жизнь, а жизнь легенду. От местного князя в лагерь пришел посланец и попросил, чтобы сотрудники экспедиции не трогали и не разбили камень "с медным поясом". "Камень этот двигается и появляется около священных и замечательных мест, ¬сказал посланец. — Здесь же, около Наран-Обо, место священное. Князь знает, что вы собираете травы и цветы. Это очень хорошо. Но не потревожьте камень, который появляется то там, то здесь. Ведь он может оказаться и на вашем пути"[8].

И вновь здесь, в Алашаньской пустыне, прозвучала легенда, которая так широко была распространена в мире.

"В данном случае, — писал Николай Константинович, — новым оказалось то обстоятельство, что не легенда рассказывалась, но просили не нарушить камень. Значит, не сказание, но бытность самого камня жила совершенно явно и непреложно"[9]. Такой же реальностью возникла среди раскаленных песков пустыни и Заповедная Страна. Монгольский князь вел с Николаем Константиновичем и Юрием Николаевичем длительные разговоры на эту тему. В его храме висела танка Шамбалы. Здесь рассказывали о Держателях, или Махатмах, со многими подробностями. Подробности были реальными и на легенду не походили. "Иногда и в своей палатке, а то больше куда-то уезжают, и никто о них толком не знает, из-за каких гор и куда ляжет путь. Но умные люди ждут их, сильно ждут. А уж если пройдет слух о проезде, то повсюду как бы пролетит радость. От аила к аилу скачут гонцы. А не успеет собраться народ, он уже и уехал. Конечно, говорят, что у них есть и подземные ходы, но только этого никто не знает. Когда они появляются в середине пустыни, то можно задуматься, откуда же и как совершен этот долгий безводный путь? Может прийти в голову, что где-то и есть ходы подземные. Даже находили такие долгие, долгие пещеры, и конца-краю не видно. Может быть, что-то и есть в них, но никто в этой тьме пещерной не нашел хода… Сколько раз конь заржет неведомо отчего — может быть, их коней зачуял? Сколько раз собаки насторожатся и уйдут назад, потому пес на них не залает. И в караванах бывает, на ночлегах. Увидит, что будто едет кто-то, а начнут слушать — ничего не слыхать. Бывает, что особый запах замечательный, как от лучших цветов, пронесется среди песков. Тоже говорят, что это от их приближения"[10].

Однажды в пустыне, около экспедиционного лагеря, запахло фиалками. Запах был устойчивый и определенный. Никто ничего не мог объяснить. В пустыне не было не только фиалок, но и вообще цветов, которые могли бы пахнуть. А через некоторое время около лагеря появился лама. Он разбил палатку неподалеку. К палатке потянулись со всех сторон паломники из окрестных аилов Цаган-Куре. Лама, приветливо улыбаясь, возлагал руки на их склоненные головы. Николай Константинович подолгу оставался в палатке ламы. Никто не знал, о чем они беседовали. Сам Николай Константинович об этом не написал. Грамматчиков с Чувствиным, одним из шоферов экспедиции, отрегулировали старенький автомобиль, на котором приехал лама. "Диву давались, как только на нем можно было ездить. Благо степь широка"[11]. Но лама ездил. Через несколько дней лама уехал. Больше в пустыне не пахло фиалками.

Палатка ламы на какое-то время отвлекла внимание монголов от юрты Николая Константиновича. Эта юрта пользовалась не меньшим уважением. Монголы называли Рериха "Ихи-Бакма" — "Великий Учитель". Сам Николай Константинович об этом никогда не упоминал. Великие Учителя о таком никогда не говорят…

Николай Константинович нанес несколько визитов местному князю. Его резиденция стояла в Бату-Халхе. Рериха привлекал не только сам князь, с которым у него установились дружеские отношения, но и развалины древнего города, неподалеку от княжеской ставки. Археология брала свое. "Само Наран-Обо, — писал Рерих, — стоит на землях князя Дархан Бейле. К северу обозначаются развалины монголо-несторианского древнего города. Кроме китайских и монгольских наслоений, в основании развалин найдутся и уйгурские начертания, да и кто знает первоначальную древность этих пустынных камней? К западу, говорят, находятся тоже развалины стана Чингис-хана. Непременно нужно побывать там. Это место, по-видимому, нигде не описано. Да и как же обошлась бы именитая монгольская округа без великого имени Чингис-хана? Там, среди каких-то развалин, виднеются и камни со знаками. Может быть, эти знаки-тамги или надписи дадут ключ к определению"[12].

Николай Константинович тщательно изучает развалины города в пустыне. Делает обмеры. Юрий Николаевич копирует надписи. Развалины сохранили немногое. Осталась целой только каменная черепаха, остальное лежало в руинах. Николая Константиновича привлекает больше всего слой Х11-Х111 веков, который нес на себе следы несторианского времени. Несторианский город связан с более ранним слоем. В какую глубь веков он уходит? И вновь размышления и предположения. "Видны гробницы, саркофаги с несторианскими крестами, которые по своим орнаментам, по белому камню, могли бы быть не только во Владимире и в Юрьеве-Польском, но и в Сан-Марко или в Вероне"[13].

Вечером, в палатке, сидя на складном стуле, Рерих писал: "Все археологические находки, единообразие многих находимых типов, наконец, детали орнамента, ритуалов и прочих бытовых подробностей показывают не только общность общечеловеческих чувствований, но и несомненные, далекие сношения"[14]. Поиски истоков культур, многокрасочные шествия народов отходили куда-то на задний план. На передний выдвигалось другое. Доказать историческую закономерность, необходимость связей между странами, между народами. Эти связи уходили в глубокое прошлое и поэтому были убедительны. Он продолжал писать: "Археология, как наука, основанная на вещественных памятниках, сейчас является пособником в очень многих научных и общественных соображениях. Также и в вопросе о цене мира археология может принести много ценнейших признаков. Из давно забытых развалин, из заброшенных погребений, останков дворцов и твердынь могут быть принесены вещественные доказательства мирных международных сношений. В полуистертых надписях, в старинном иероглифе донесется сказание о том, как проникал в утлых ладьях и на истомленных конях человек в дальние страны не только в завоевательской ярости, но и в добром желании мирного обмена. Под этими сказаниями будут как бы приложены тоже вещественные печати, скреплявшие мирные человеческие договоры"[15]. Археология является пособником… Именно здесь ему стало это ясно. Он взглянул на науку, которой он так долго занимался, по-иному. У нее появилась еще одна грань. Грань, которая так необходима, когда грозно и неотвратимо надвигалась Война. Он расправил затекшие ноги и вышел из палатки. Черный полог ночи, проколотый иголками звездных хрусталиков, простирался над беспредельностью степи. Там, где край полога соприкасался с горизонтом, невидимый, лежал в развалинах древний город. Из пустыни дул холодный пронизывающий ветер. Несколько снежинок спустилось ему на руку…

Он понимал, что эта Монгольская экспедиция для него будет последней. И, может быть, поэтому работал более неутомимо и напряженно, чем делал это всегда. "Неутомимо и напряженно" — понятия растяжимые. Чтобы постичь их истинную суть, надо видеть, как это происходило. В Монгольской экспедиции было немало свидетелей его труда. Грамматчиков писал о тех днях: "Послеобеденный час; жара — 160° Фаренгейта. Весь лагерь, расположенный посреди раскаленных скал, не движется. Точно умер, засох от этого раскаленного пекла. Даже монгольские привычные кони сбились под деревом и стоят неподвижно, только хвостами помахивают, силясь отогнать мошкару. Люди или неподвижно сидят и пьют горячую воду, или лежат, силясь заснуть.

Николай Константинович, сидя на складном кресле или под деревом, или в юрте, работает…

Воет страшный ветер, подымает тучи желтого песка, сдвигает, перевертывает юрты, изредка начинает падать перемешанный с песком снег. Холод проникает в каждую щель. Закутавшись сидят члены экспедиции, стараясь согреться у печки. Николай Константинович под вой ветра диктует статью о чем-то высоком, прекрасном, добром.

С ревом несется по пустыне машина, пробегая милю за милей, идя к нужной цели. Несется час, два, десять, пятнадцать, семнадцать часов подряд. И шоферы и пассажиры утомлены. Засыпали по нескольку раз, просыпались, сидя старались расправить затекшие члены, согреться. Все мчались и мчались в туманную даль. Тяжки монгольские дороги — редко, редко попадается коротенькая прямая, а потом опять начнет дорога выписывать вензеля, машину кидает из стороны в сторону, подлетает она на ухабах, с воем ползет по глубоким пескам, взбирается на горы, летит по долинам. Николай Константинович бросает несколько слов. По его словам видишь, что он и тут работает. В этой гонке по степям ни на минуту не прерывается его мысль.

Тихо в лагере, на небе мерцают звезды, все спит. Только мерные шаги часового раздаются в этой тишине ночи. Наступает время смены, подходит сменяющий, при свете звезд кажущийся каким-то серым, неясным.

— Ну как, все благополучно?

— Все ладно.

Подошедший кивает головой на юрту Николая Константиновича:

— Спит?

— Нет.

Один шагает по лагерю, чутко прислушиваясь ко всем ночным звукам пустыни, другой отправляется спать. Через два часа новая смена.

— Спит?

— Нет.

Только под самое утро слышно ровное дыхание спящего человека. Начальник экспедиции кончил работать. А с восходом солнца он уже выходит из юрты — здоровый, свежий, бодрый"[16].

Он действительно работал, не теряя ни минуты. Вел экспедиционные исследования, писал очерки, рисовал.

То, о чем он писал, всегда было тесно связано с жизнью. Из этой жизни он черпал мысли для своих очерков. Незначительные факты, с точки зрения других, обретали в его глазах иное, глубокое значение и нередко служили отправной точкой для глубоких обобщений. Забарахлила машина. Механик "потерял искру". Об этом сказали Николаю Константиновичу. В конце дня Николай Константинович диктовал очерк о том, что происходит с человеком, потерявшим искру духа.

Рисовал он на ходу. Так было в Центрально-Азиатской экспедиции. Так было и в Монгольской. Он не обременял себя громоздкими принадлежностями, которые необходимы художнику. Он был художником походного типа. Техническая сторона его работы была облегчена до минимума. Но результат этой работы был максимальным, далеко превосходившим возможности обычного художника.

"Мне представлялось, — вспоминает Грамматчиков, — что такой великий художник должен иметь при себе целый арсенал художественных приспособлений: мольберты, эскизники и проч… Оказалось совсем по-другому. Едем на машине. Чувствин ведет, я рядом с ним как запасной. Николай Константинович, Юрий Николаевич и Моисеев на заднем сиденье. Николай Константинович во время пути вдруг просит Михаила остановиться. Выходит из машины, выхожу и я. Николай Константинович быстро осматривает местность. Вынимает из кармана небольшой кусочек картона, похожего на крышку от какой-то коробки, небольшой кусочек карандаша. Несколько минут работы. У каждой местности, пейзажа есть что-то свое, неповторимое. Настроение, дух — трудно определить, что это такое. Первый раз, когда я смотрел, как Николай Константинович наносит на картонку линии карандашом, то к своему удивлению увидел, что там присутствует и "это". Несколько линий — контуры гор, всего несколько штрихов! Запечатлено все: конфигурация, настроение. Потом из этого, вероятно, возникнет полотно"[17].

Экспедиция подходила к концу. Из Америки шли тревожные известия. Один из американских дельцов и партнеров Рериха Луис Хорш обманным путем завладел пакетом акций, принадлежавших Нью-Йоркскому музею Рериха, финансовая база Института Гималайских исследований оказалась существенно подорванной. Надо было возвращаться в Индию, в Кулу. За год экспедиционных работ было сделано немало. Маршрут, который прошла экспедиция по Внутренней Монголии, включал Хинганский хребет, пустыню Гоби, Ордос и Алашань. Этот маршрут, по которому еще не ходили русские путешественники, дополнил путь, пройденный Центрально-Азиатской экспедицией. Во время Монгольской экспедиции были проведены археологические исследования, собраны ценные старинные рукописи. Экспедиция обнаружила около 300 видов засухоустойчивых трав. Ее коллекция пополнилась лекарственными растениями и семенами. В сентябре 1935 года все экспедиционное имущество было погружено на пароход, отходивший от Шанхая.

Я так подробно остановилась на последней экспедиции Рериха потому, что мы знаем о ней много меньше, чем о Центрально-Азиатской. Во-вторых, значительная часть очерков, опубликованных в "Листах дневника", была написана Николаем Константиновичем именно на ее маршруте. И, наконец, она несла не меньшую эволюционную нагрузку, нежели более длительная Центрально-Азиатская экспедиция. Та и другая, инициаторами которых выступили Учителя Рерихов, были тесно связаны с эволюционными процессами, происходившими в XX в. на Планете Земля. В той и другой как бы воплотилось то эволюционное действо, которое должно было повлиять на ход космической эволюции, по "коридору" которой шло человечество.

Обе экспедиции несли в себе концепцию и основные идеи Живой Этики и реализовывали их на практике. Эти же идеи нашли свое отражение в очерках Николая Константиновича, написанных им в эти годы и позже. Не представляя себе, хотя бы вкратце, основных эволюционных положений Живой Этики, или Агни Йоги, мы не сможем понять, ради чего писались "Листы дневника", и будем не в состоянии постигнуть те основные направления космической эволюции человечества, которые четко сформировались в XX веке. Представляя собой богатый комплекс разнообразных проблем, тесно связанных друг с другом, "Листы дневника" являют собой уникальный пример того, как в каждой из этих проблем мысль философа и художника нашла свое эволюционное русло, несмотря на различие уровней исследуемого материала, будь то космическая высота или бытийная рутина нашей зачастую приземленной жизни.

2. Космическая эволюция и век XX

Космическая эволюция имеет свои циклы и закономерности, которые проявляются во времени и в пространстве. На обозримом историческом отрезке именно XX век оказался тем переломным моментом, который предшествовал новому эволюционному витку в развитии человечества. Наступающие изменения ощущались во многих областях и прежде всего в науке и философии. Менялось мировоззрение, складывались новые подходы, формировалось новое мышление. Наступающая ступень культурно-духовной эволюции Планеты нашла свое отражение и в работах крупнейших ученых Запада и пророчествах Востока.

В 20-е и 30-е годы нашего столетия появилась целая серия анонимных книг, называвшихся Живой Этикой, а затем Агни Йогой. В них как бы соединились два потока — восточный и западный, интуитивный и научный, древний и современный. Неизвестные авторы Живой Этики шире, чем современная наука, толковали такие фундаментальные понятия, как материя и энергия, и рассматривали Мироздание как грандиозную и беспредельную энергетическую систему одухотворенного Космоса. Они писали о его Великих Законах и утверждали, что эти Законы действуют на всех уровнях человеческого бытия.

С этими удивительными книгами и их создателями и были связаны Николай Константинович Рерих и его жена Елена Ивановна.

Николай Константинович Рерих — великий русский художник, ученый, путешественник, философ и общественный деятель родился в 1874 г. в семье крупного петербургского юриста. Он окончил гимназию, затем юридический факультет Петербургского университета и параллельно Академию художеств. Его выпускная картина "Гонец" свидетельствовала о незаурядном художественном таланте и склонности к историческим сюжетам. Склонность эта подкреплялась археологическими раскопками в районах Новгорода и Пскова, которые достаточно профессионально проводил молодой Рерих. В эти же годы в нем пробудилось и необъяснимое влечение к Востоку. Совершив вместе с Еленой Ивановной в начале века путешествие по древним русским городам, он увидел в русской культуре то синтетическое начало, которое давало повод для размышлений и о Востоке, и о Западе. Особенно его притягивала Индия. Он задумывался о необъяснимой подвижности древних народов и мечтал найти тот общий гипотетический источник, из которого когда-то, тысячелетия назад, возникли индийская и славянская культуры.

Надо сказать, что увлечение супругов Рерихов Индией и ее духовной культурой не было чем-то необычным для российской интеллигенции того времени. Культурная Россия в конце XIX — начале XX века переживала неудержимую тягу к далекой и чудесной стране. У этого явления были свои глубокие и сложные причины. Среди прочих созвучие индийской духовной традиции нравственным исканиям русской интеллигенции занимало не последнее место. К Индии проявляли острый интерес крупнейшие русские писатели: Л. Толстой, Ф. Достоевский, М. Горький.

Однако Рерихи совершили то, что до них никому не удавалось. Они вошли как бы внутрь индийской духовной традиции и стали сотрудниками уникальной группы философов и Учителей. В Индии последних называли Махатмами, или Великими Душами. Они стояли на более высокой ступени эволюции, нежели остальное человечество, и являлись теми, кого можно назвать субъектами эволюции, т. е. сущностями, которые могли сознательно воздействовать на эволюцию одухотворенного Космоса. Непосредственные контакты Рерихов с Учителями начались в 1920 г. в Лондоне и продолжались в течение всей их жизни в Индии.

Эволюционные идеи Живой Этики не были ни отвлеченными, ни абстрактными. Сложившись в природном космическом потоке, вобрав в себя самое ценное из прошлого и настоящего человечества, они несли в себе огромный энергетический заряд действенности, устремляя человечество к будущему, к переходу на новый эволюционный виток, к духовному совершенствованию и продвижению. Охватывая широчайший диапазон космических процессов, Живая Этика способствовала такому пониманию человеком событий, "которое бы отражало суть и основу всей Вселенной", по словам самого Рериха.

У начала нашего эволюционного витка, который завершается XX веком, стояли те народы и племена, которые двигались через время и пространство, оставляя за собой объединительные знаки культуры. Осмысливая исторические процессы нашего непростого и бурного века, Рерих искал в них те механизмы энергетического обмена, которые были свойственны этому веку. Многое в его размышлениях было созвучно идеям великого русского ученого В. И.Вернадского в области ноосферы как новой ступени в развитии человечества. Вернадский считал, что научная мысль и средства сообщения являются важнейшими моментами в формировании ноосферы. "Знание должно быть всемирным, — писал Рерих, — и поддержано в полном сотрудничестве. Пути сообщения не знают преград, так же и пути знания должны процветать в обмене мнений"[18]. Движение научной мысли, не стесненное искусственными преградами, пути сообщения, переносящие миллионы людей из конца в конец Планеты, средства связи, позволяющие людям обмениваться мыслями в фантастически короткое время — все это составляло важнейшие направления энергетического обмена нашего века, продвигавшего человечество к новому эволюционному витку космической спирали или, если хотите, к ноосфере, по Вернадскому. Но понимая прекрасно роль таких форм энергетического обмена, Рерих как всегда обращал внимание на духовную суть такого обмена, на необходимость его правильного и полезного для эволюционных изменений наполнения.

Он считал, что наука сама по себе должна быть подвижна и способствовать энерго-информационному обмену. Созданный им в Индии Институт Гималайских исследований работал методом ашрама. Далекие и близкие экспедиции, собирание разнообразного научного материала в самых неожиданных местах Гималайского региона, а затем его обобщение приносили самые плодотворные результаты. Так веха древности послужила важным основанием для развития нового подхода к научным исследованиям, к научной подвижности. "Нужно то, что индусы так сердечно и знаменательно называют "ашрам". Это — средоточие. Но умственное питание "ашрама" добывается в разных местах. Приходят совсем неожиданные путники, каждый со своими накоплениями. Но и сотрудники "ашрама" тоже не сидят на месте. При каждой новой возможности они идут в разные стороны и пополняют свои внутренние запасы. Недаром давно сказано, как один настоятель монастыря, когда братия уходила в странствия, говорил: "Наша обитель опять расширяется"[19].

В эпохи, когда исторический процесс вновь набирал свою энергетику, когда возникло осознание духовных ценностей и культура становилась критерием жизни, происходили изменения к лучшему, начиналось возрождение и побеждали силы созидания. Волна материи достигала своей высшей точки, на какое-то время задерживалась в ней и вновь начинала скользить вниз, чтобы потом взлететь пенным гребнем. В этой высшей точке и шло эволюционное творчество, возникали возможности объединения и динамичного духовного продвижения. "После разрушений и отрицаний во всей истории человечества создались целые периоды созидания. В эти созидательные часы все созидатели всех веков и народов оказывались на одном берегу"[20]. Рерих обладал удивительной способностью единой фразой обозначить сложнейший процесс: "…созидатели всех веков и народов оказывались на одном берегу". Иными словами, вновь активизировались все предыдущие культурные накопления, которые до времени казались погребенными под толстым слоем пыли упадка и забвения. Рерих пристально следил за этим движением истории и видел, как странная и загадочная закономерность определяют даже открытия и нахождения, которые выносила на поверхность Земля, как бы давая понять, что наступил срок того, что необходимо людям для эволюционного продвижения. С этой точки зрения, необычной и неожиданной для нас, Рерих рассматривает даже археологию. Он ощущал, как никто другой, единый и целостный процесс движения материи человеческой истории. Он родился историком, как рождаются музыкантами, художниками, поэтами. В нем с самого начала жила историческая интуиция, историческое предвидение, подкрепленное позже философией его Учителей.

"В истории человечества, — писал он, — поучительно наблюдать знаменательные волны открытий. Нельзя сказать, чтобы они зависели лишь от случайно возбужденного интереса. Вне человеческих случайностей, точно бы самые недра земли в какие-то сужденные сроки открывают тайники свои. Как бы случайно, а в сущности, может быть, логически предуказано, точно бы океанские волны, выбрасываются целые гряды знаменательно одноподобных находок. Так и теперь, после Венгрии, после Кавказа и Сибири появились прекрасные находки Луристана среди Азиатских пространств, а теперь и Алашани и Ордоса, и вероятно, среди многих других как бы предназначенных местностей.

Знаки великих путников выступают не случайно, и потому особое внимание к ним тоже далеко от случайности. Словно бы недра земли раскрываются и поучают, когда нужно, богатствами, накопленными ушедшими племенами. Великие путники оставляют знаменательные знаки"[21]. Это "вне человеческих случайностей" свидетельствовало о том, что Рерих достаточно хорошо себе представлял объективные силы, действовавшие в океане человеческой истории. Он писал о высшей справедливости истории, которая вопреки стараниям людей объективно оценивает события и судьбы и запечатлевает эти оценки в материи человеческого духа. Введение в историю категории космического сознания, которое кристаллизует ценности, отбирает то, что помогает двигаться по ступеням космической эволюции и предает забвению факторы, мешающие, разрушающие или незначительные, является совершенно новым подходом к философии истории.

И сам человек, и сам народ являются носителями Космических Законов, которые складывают судьбу индивидуума и судьбу целой нации. В этой судьбе есть та предопределенность, которая обуславливается Великим Законом Кармы, или Космическим Законом причинно-следственных связей. Карма выбирает тех, кто является субъектом истории, влияет на последнюю и двигает ее. "Жанна д'Арк, — размышляет Рерих, — могла остаться сельской провидицей, могла пророчествовать и исцелять. Могла окончить работу почитаемой аббатисой, а не то и уважаемой гражданкой. Ко всему были пути. Но Великий Закон должен был в ней найти еще одно светлое свидетельство Истины. Пламень ее сердца, пламень костра ¬венец пламенный, все это далеко поверх обычных законов. Даже поверх обычного воображения человеческого"[22].

Вот эти "светлые свидетельства Истины", проявляющиеся в творческих личностях, и есть те "светлые вехи мира"[23], по которым движется история человечества, составляющая временно-пространственную основу его эволюции.

Рерих увязывал движение космических энергий, изменение коры Планеты и перемещения человечества, которые были вызваны рядом крупнейших событий XX века, в одно единое целое, в котором каждая часть взаимодействовала с остальными.

"С 1914 г. человечество пришло в космическое беспокойство… Все поднялось. Все поехало"[24]. Ощущая это "космическое беспокойство", он хорошо понимал, что судьбы народов приведены в движение таинственными энергетическими изменениями, происшедшими в самом Космосе. "Космическое беспокойство" предвещало не только долгую Великую войну, но и качественные эволюционные изменения. На рериховских пророческих полотнах возникали сюжеты, которые получили свое реальное истолкование много позже. "Решительно во всем чувствуется поворот рычага эволюции. Или предстоит быстрое одичание и разрушение, или возможно чудесное преображение жизни"[25]. Космический Закон свободной воли предоставлял человечеству выбор: или разрушение, или преображение. История всего XX века явилась полем борьбы этих двух основных эволюционных тенденций. Разрушение означало хаос, преображение — победу Космоса. XX век готовил человечество к переходу на новый эволюционный виток. И от самого человечества, от его осознания происходящего зависело, сорвется ли оно с прямой, ведущей вверх к новому витку, или преодолеет эту высоту и выйдет на более высокую космическую орбиту. Рерих видел те эволюционные изменения, которые уже происходили в земной жизни и которые он называл знаками. "Знаки новой эволюции стучатся во все двери. Чудесные энергии, могущественные лучи, бесчисленные открытия стирают условные границы и изливаются в трудах великих ученых. Древность выдает нам свои тайны, и будущее протягивает свою мощную руку восхождения"[26].

Научный взрыв 20-х годов был знаком эволюции. Поворот крупнейших ученых к древним философским системам Востока также был знаком эволюции. Этих знаков с начала века уже накопилось довольно много. С годами их число увеличивалось. В эти знаки вписывались работы Вернадского, Циолковского, Нильса Бора, Тейяр де Шардена, Чижевского. Наука сама становилась эволюционным знаком, предвещая небывалые в этом отношении изменения. Однако сама суть XX века несла в себе альтернативную неустойчивость, борьбу противоположений и возрастающее на этом фоне взаимодействие космических сил с судьбами земных народов. Все это безмерно увеличивало ответственность человечества за свое будущее и будущее Планеты. Но очень немногие сознавали это. Люди продолжали жить своей обычной жизнью, которая, как казалось им, не имела никакого отношения ни к Космосу, ни к новым научным теориям, ни к идеям Живой Этики, ни к призывам и тревоге, звучащим в рериховских очерках и полотнах. Или… или — перед человечеством стоял выбор. На фоне этого и разворачивалась эволюционная драма XX века.

Рерих был в своей последней экспедиции, когда Планета медленно, но верно стала вползать в Мировую войну. Он физически ощущал, как густая тьма человеческого озлобления и невежества надвигается на Землю. И он звал к свету, но его не слышали. Свет означал культуру, сотрудничество, объединение, расширение сознания. Словом, все, что имело эволюционный характер и служило опорой духовному продвижению человека. Каждый несущий свет должен охранять его: "…прикройте это священное пламя всею одеждою вашею, сохраните его всеми помыслами; сами видите, насколько велико сейчас ожесточение"[27]. Тема Света и тьмы, тема борьбы Космоса и хаоса нарастала и в его художественных произведениях, и в его литературных трудах по мере приближения Планеты к роковой черте новой Великой войны.

Духовная битва, поднявшаяся где-то в недрах человеческого сообщества и самого человека, обретала космический эволюционный характер. Духовное противостояние силам тьмы, или как мы это называем — нравственный выбор, с которым человек встречается ежедневно, не задумываясь о значении своих побед или поражений, ложилось четко и определенно в русло космической эволюции. Рерих обладал удивительной способностью увязывать нашу обыденную жизнь со сложнейшими космическими процессами и видеть в ней проявления Великих Космических Законов.

"Организованная борьба с невежеством, самоотверженный поход за культуру, оборона знания от всех разлагающих попыток — все это должно стать знаменательной печатью века. Мощь мысли! Осознание психической энергии!"[28] — вот к чему призывал он. "На башнях и в катакомбах, на высотах и в пещерах, всюду, где пройдет дозор ваш, будьте теми же бодрыми и непобедимыми"[29].

Но он не только призывал, не только рисовал или писал. Он еще действовал. Действовал стремительно и неутомимо. Эта особенность отличала его от многих деятелей культуры XX века. Книги Живой Этики звали к действенности, к подвигу, к активности. В разных странах и на разных континентах художник создавал общества, клубы, ассоциации тех, кто поднял вместе с ним знамя Культуры. Тех, кто вместе с ним боролся в преддверии новой Великой войны за реализацию Пакта Рериха, защищавшего культурные ценности от уничтожения и разрушения. Знакомясь со сборниками рериховских очерков, мы видим, какой огромный вклад в деятельность таких культурных организаций внес он сам. Многие из этих организаций пережили разрушительную стихию последней Великой войны, сумели вновь возродиться и поднять "Знамя Мира", известное теперь всей Планете. Белое полотнище и горящие красным цветом три малых круга в большом. Прошлое, настоящее и будущее в едином круге вечности. Призывая носителей культуры к подвигу, он сам совершил этот подвиг. Прославляя героев эволюции и ее духовных битв, он сам был таким героем. Временами бремя его миссии давило непосильным грузом на плечи. Но он верил в человечество и продолжал стоять на своем Дозоре. Такие понятия, как синтез, культура, красота, и особенно искусство, Рерих считал основополагающими эволюционными вехами. Все они, отражающие развитие и продвижение человеческого духа, являлись важнейшими и неотъемлемыми частями космической эволюции в самом широком смысле этого процесса.

В каждом явлении есть своя материя. Рерих называл культуру светом, светоносной материей. Живая Этика писала о той же светоносной космической материи, которая представляет один из высочайших уровней в развитии материи в целом. Почти в то же время К.Э.Циолковский говорил о лучистом человечестве будущего. "Духовное понимание и созвучие, ¬писал Рерих в одном из своих очерков, — ткут светоносную ткань Матери Мира — священную Культуру. Этим творческим путем вы и будете восходить"[30].

Светоносная материя культуры, такая уязвимая и так легко разрушаемая, была тем главным элементом в развитии земного человечества, который обеспечивал его будущее, как золото обеспечивает платежеспособность любого государства. Бездумная трата этого золота приводила к банкротству духовному и материальному.

"Культура есть, — говорил Рерих, — истинное просветленное познавание. Культура есть научное и вдохновенное приближение к разрешению проблем человечества. Культура есть красота во всем ее творческом величии. Культура есть точное знание вне предрассудков и суеверий. Культура есть утверждение добра во всей его действенности. Культура есть песнь мирного труда в его бесконечном совершенствовании. Культура есть переоценка ценностей для нахождения истинных сокровищ народа. Культура утверждается в сердце народа и создает стремление к строительству. Культура воспринимает все открытия и улучшения жизни, ибо она живет во всем мыслящем и сознательном. Культура защищает историческое достоинство народа"[31]. Он как бы вращал явление культуры под таинственным лучом собственного творчества, находя в нем все новые и новые грани, которые вспыхивали неожиданными искрами проникновения в Истину.

Одна из таких искр — Красота. Будучи явлением эволюционным, связанным с материей и образованием ее форм, с одной стороны, а также с духом и сознанием человека — с другой, Красота представляет собой вселенскую гармонию, порядок, само мироздание. Красота — это то, что возникает в результате борьбы Космоса с хаосом и победы первого над последним. Так называемая спасительная сущность Красоты заключается в энергетическом результате, обуславливающем гармонию в мироздании и самом человеке. Красива гармония, красив порядок, отвечающий естественным законам внутренней жизни человека. Понятие Красоты чрезвычайно широкое и пронизывает собой все наше бытие и наше мировосприятие. Красота есть энергетическое сердце Культуры, через которое идет процесс синтеза последней, являющегося главным направлением духовно-культурной эволюции человечества. Космос рождал Красоту в творческих потрясениях жизни и смерти миров, Планета творила ее в гибельных конвульсиях и катастрофах, человек создавал ее, кристаллизуя в ней тяготы и страдания своей земной жизни. Трудности творческого преодоления на путях Красоты складывали ритм, объединяющий одухотворенный Космос, Планету и человека, и превращая последнего в такого же творца, как и сам одухотворенный Космос. Поэтому среди многообразных аспектов творимой Красоты Рерих особо выделял искусство, которое являлось как бы кристаллом всех творческих усилий человека. "Искусство есть водворение в душу стройности и порядка, а не смущения и расстройства"[32]. Эта космическая роль искусства делала его необходимым компонентом не только в эволюции, но и в повседневной жизни человека. Однако человечество XX века относило искусство к разряду роскоши, не понимая духовную и энергетическую суть этого явления. Художник, мастер, творец имели иную, нежели обычный человек, энергетическую структуру. Их поле обладало более высоким качеством, напряженность его была тоньше, вибрации — выше. Любое произведение искусства в силу космических закономерностей, которым оно подчинялось, несло на себе энергетические наслоения своего творца. И чем прекрасней оказывалось произведение искусства, тем действеннее и гармоничнее являлась его энергия. Мы всегда испытываем эмоциональное, а значит и энергетическое, духовное воздействие такого произведения. Чувства восторга, душевной гармонии, обостренности ощущений, пробуждения мысли — всю эту многообразную палитру дает нам лицезрение истинных творений искусства. Любое место там, где накоплены бесценные сокровища, будь то картинная галерея, церковь, храм, музей или дворец, становится источником духовной энергии, необходимой человеку для эволюционного продвижения. Разрушение таких источников, небрежение к ним и забвение их главной духовной сути приводит к непоправимым последствиям. И то, что волею судьбы и одухотворенного Космоса великому художнику было суждено довести до человечества идеи космической эволюции, подтверждает мысль о непреходящем значении искусства в переломные моменты человеческой эволюции. И если мы рассмотрим историю искусства с той точки зрения, которую нам предлагают Рерих и его Учителя, то несомненно раскроем фундаментальную роль первого в сдвигах на Планете.

Искусство и знание, искусство и наука — две важнейшие стороны познания окружающей действительности, мироздания и материи в целом. В духовном движении XX века проблема синтеза двух подходов, искусства и науки, стала основополагающей тенденцией. Рерих справедливо считал, что искусство и наука являются устоями грядущей эволюции. За этими словами стояла углубленная работа мысли самого художника и четкое понимание особенностей и процессов этой грядущей эволюции.

Я отметила лишь самые важные моменты, о которых писал Николай Константинович в своих "Листах дневника" и которые требуют пояснения, а также определения их места в сложном комплексе космической эволюции. Но палитра предлагаемых читателю очерков много богаче и шире. Этические проблемы, размышления о положении в мире, мысли о грядущей Войне и многое другое дадут читателю немало полезной и нужной информации, которая поможет ему соприкоснуться с внутренним духовным миром великого художника и мыслителя.

3. Россия

О чем бы Рерих ни писал, исследуя космическую эволюцию человечества, его мысль постоянно, как стрелка компаса, поворачивалась к России. Россия была его болью, печалью и надеждой. Его Учителя и сами они, Николай Константинович и Елена Ивановна, оценивая Россию с точки зрения эволюции, говорили об особом ее значении и решающей роли. Однако в этих утверждениях таились как бы противоречия. Тоталитарная страна, выбывшая после 1917 г. из русла мировых процессов, из планетарного энергетического обмена, казалось, вряд ли могла сделать какой-то существенный вклад в грядущую эволюцию. Но Великие Законы Космоса сложны и обладают неизмеримой глубиной. В центральной части Евразийского континента, на его средостении, там, где располагалась Россия, с начала переломного XX века, в силу разнообразных обстоятельств, начали складываться особые энергетические возможности.

Ввергнутый в пропасть насилия, гибели, страданий и беспримерных людских трагедий, народ России несознательно и сознательно противостоял тому вселенскому злу, которое затопило страну. В этом процессе действовала диалектика космического масштаба. С одной стороны, разрушение источников энергетики вело к ослаблению последней, с другой — противостояние физическое и духовное создавало новые пласты, новые накопления этой энергетики. Процесс противоборства, накопления и разрушения был столь же драматичен, как и планетный катаклизм, рождающий в муках красоту и гармонию самой природы.

Тема России проходит через все творчество Рериха, начиная с его ранних полотен и произведений и кончая самыми последними. Он осмысливал феномен российской культуры с точки зрения космической эволюции, с точки зрения Будущего и той Новой Эпохи, у порога которой стоял XX век. "Сколько истинных кладов заложено на Руси! — писал Рерих. — Сколько замечательных путников прошло по нашим равнинам, и какое великое будущее суждено!"[33]. Но тропа, которая вела к этому будущему, была терниста и кровава. Революция не дала стране истинного обновления, а принесла ей иную, чреватую всякими неожиданными поворотами и опасностями жизнь. Те, кто делали эту революцию, не обладали ни нужным уровнем сознания, ни какими-либо представлениями о природных законах человеческой истории и социального развития. Они были жестоки, напористы и бескомпромиссны. Они полагали, что создают новый, еще невиданный мир справедливости и счастья, нового совершенного человека, но на самом же деле лишь искажали и попирали Космические Законы и естественный ход самой российской истории. "Обновление есть естественная эволюция. Или произойдет загнивание, или расцветает возрождение"[34]. В этих словах Рерих сформулировал российскую альтернативу. Выбор, сделанный ее правителями, привел страну к тому загниванию, которое мы потом так стыдливо назвали застоем. Николай Константинович пристально наблюдал, как складывалось тоталитарное государство. В основе механизма тоталиризации лежало насилие. Оно сформировалось во время революции и Гражданской войны, затем захлестнуло страну кровавой волной репрессий, покрыло огромные российские пространства концлагерями, превратив миллионы людей в задавленных страхом рабов. Насилие во всех видах и областях человеческого бытия стало главным орудием строителей "нового общества" и создателей "нового человека". Рериха интересовало соотношение насильственного и естественного, искусственного и природного. В нем, этом соотношении, скрывалась тайна происходившего в стране. "Естество не должно быть понимаемо, как естество только материальное. Так как материя есть лишь одно из состояний духа, то и естество является определением всех естественных состояний. Сердце работает естественно тогда, когда мы его не замечаем… Так же и естественное состояние естества будет благонезаметно. Как высшее напряжение электричества, оно будет благотворно распространяться, но обычный глаз и обычное ухо не познают его. Тем самым видно, что всякое насилие, всякое выведение из естественности состояния — неприложимо"[35]. Но целая страна была выведена из этой "естественности состояния", ибо был нарушен великий принцип добровольности. "Всякая вольность в обиходном понимании, — писал Рерих, — часто не уживается с добром, с сердечностью к ближним"[36]. Исследуя различные механизмы, действовавшие в России после революции, Николай Константинович обратил внимание на "грубую реакцию" и "разрушительные восстания" самого естества. Механизм насилия одержал в конечном счете победу над этим естеством, разрушив одних духовно и превратив их в так называемый "новый тип" или физически уничтожив миллионы других. Тогда, в те страшные годы, Рерих сказал пророческие слова: "…всякое насилие непременно окончится тем или иным разрушением. Поднявший насилие от насилия и погибнет"[37]. Рерих ощущал и понимал ужас происходящего в России. Он писал о тирании, которой была свойственна "тупая нетерпимость", ненависть к сотрудничеству и к Космической Иерархии. Тирания устанавливала свою иерархию, которая носила ярко выраженный разрушительный характер. "В полном одичании, в судорогах безумия произносятся самые разрушительные формулы. При этом потрясает та чудовищная безответственность, которая не дает себе труда хотя бы помыслить, к каким следствиям приведет это буйно-дикое состояние!"[38] С первой четверти XX века подгоняемый ветрами русской революции тоталитаризм, как система, уже начал наползать на Планету.

Рерих думал о России и страдал. "Вот мы слышим, — писал он в 1936 году, — о каких-то допросах с пристрастием, об ужасах пыток, происходящих в наше так называемое культурное время. Какой это срам! Какой это стыд знать, что и сейчас совершенно так же, как и во времена темнейшие, производятся жестокие мучения!"[39] И эти "какой это срам! Какой это стыд…" звучат и сейчас такой горечью и такой болью, что пробуждают в читающем ответную реакцию сострадания. Великий художник остро ощущал ту невыносимую бездуховную тьму, которая накрыла российские просторы.

Тоталитаризм, называемый в России социализмом, имел одну примечательную особенность. В отличие от других государств он не создавал и не развивал культуру, а разрушал ее и заменял ее чем-то совсем иным, как бы походившим на культуру, но в действительности таковой не являвшейся. Тоталитаризму была страшна и ненавистна духовная власть истинной Культуры.

Так называемая культурная революция сносила с лица земли церкви, храмы, бесценные памятники архитектуры, уничтожала сокровища, имевшие мировое значение, разрушала традиционную народную культуру. Это была война невежества, одержимого новыми идеями всеобщего переустройства, против духовных накоплений российских народов. Она была жестока, кровава и привела к уничтожению многих тысяч истинных носителей духа и культуры. Вместе с гибелью энергетических культурных структур, будь то церковь или душа, или тело человека, разрушалось само энергетическое пространство российской культуры. Оно постепенно превращалось в топкое болото хаоса, в котором по пояс увязла вся Россия. Уничтожение генетического фонда российской культуры расчистило поле деятельности невежественным людям, чей уровень сознания был низок, а понятия о нравственности искажены. И на этом фоне обретали высокий трагический смысл рериховские слова: "И в пустынных просторах, и в пустынной тесноте города, и в песчаной буре, и в наводнении, и в грозе и молнии будем держать на сердце мысль, подлежащую осуществлению — о летописи русского искусства, о летописи русской культуры в образах всенародных, прекрасных и достоверных"[40]. Рерих противопоставлял истинную Культуру "в образах всенародных, прекрасных и достоверных" той псевдокультуре, которая захлестнула Россию. Его слова были точны, образны, а временами походили на заклинания. Разрушение храма Христа Спасителя потрясло его своей бессмысленностью. Он выступил с официальным протестом, но там, на Родине, его не услышали. Он пророчески предвидел результаты происходящего. "Сперва псевдоцивилизация, затем псевдонаука, псевдодружелюбие, псевдодостоинство, а там уже во всем безобразии окостенения псевдочеловек"[41].

Рерих видел, как создается этот "псевдочеловек". Ложь в этом страшном "созидании" занимала первое место. "Они (носители лжи — Л. O.) бывают крепко организованы, очень изысканны и часто более находчивы, нежели сторонники правды. Они завладели первыми страницами газет; они умеют использовать и фильмы, и радио, и все надземные и подземные пути. Они проникли в школы и знают цену осведомления. Они пользуются каждою неповоротливостью оппонента, чтобы сеять ложь для процветания зла"[42].

Правящая элита России широко и бесцеремонно пользовалась ложью. Ложь неслась грязным потоком с высот власти, разъедала души людей, подчиняла их, наполняла страхом и принуждала их верить в иллюзии и мифы, ею творимые. На политических и социальных подмостках России разыгрывалась реальная и страшная "Сказка о голом короле". Все было в ней так, как и у Андерсена. Только мальчика, прокричавшего в самый критический момент: "А король-то голый!", давно расстреляли как "врага народа". Рерих видел, как в России год от года росло губительное вмешательство государства в культуру. "Дело культуры никогда не может быть лишь делом только правительства страны. Культура есть выражение всего народа, вернее, всех народов"[43], - писал он. Из России шла печальная и страшная информация, идеология штамповала стандартное единомыслие.

Потом наступит в России время, когда станет очевидной правота Рериха о связи культуры и благосостояния народа."…Ужасно разрушительное состояние. Если с одной стороны несется торжествующий рев, угрожающий разрушением всем храмам и музеям, то с другой стороны готовятся пистолеты, чтобы застрелить всех Пушкиных и обозвать изменниками всех Голенищевых-Кутузовых и прочих героев Российской Истории"[44]. Он написал это в 1934 году, предвидя кровавые повороты "социалистической культурной революции". Он пытался привлечь внимание к бедственному положению учителей в России, которые вели унизительно-зависимое и нищенское существование. Он проводил настойчиво мысль о том, что народ, поставивший учителя в такое жалкое положение, не обеспечивает своего будущего. Он писал о законах, по которым развивается культура, о преемственности в ней и о необходимости в культурном строительстве использовать драгоценный опыт прошедших веков. Разрушение прошлых накоплений вело к разрушению будущего. Гибло будущее культуры, разрушались эволюционные механизмы. Он хотел, чтобы там, в России, его услышали. Он бил в колокол, стремясь донести до Родины эти тревожные звуки. Он понимал, что "железный занавес", которым отгородилась Россия от всего мира, отсечет и эти звуки, но продолжал звонить, ибо звоны были не только о настоящем, но и о будущем.

Рерих не дожил до этого времени, когда Россия, медленно раскачиваясь и с трудом отряхивая с себя бред кровавых и застойных времен, стала входить в иное время и когда его слова, сказанные в те далекие годы, стали слышны. Теперь, читая рериховские очерки, мы видим, как много в них было адресовано нам, сегодняшним, удивляемся этому и восхищаемся его пророческим предвидениям, забывая о том, что он действовал и мыслил в энергетическом поле непреходящих духовно-культурных ценностей человечества и осмысливал современные ему процессы, исходя только из тех моментов Истины, которые содержались в этом поле.

Работы Рериха дают нам сейчас возможность понять, что наше духовное возрождение, вызванное перестроечными процессами, происходит на фоне затянувшейся бездуховности. Тогда, в те далекие 20-30-е годы Рерих как бы предвидел то, что нас ожидает в 80-е и 90-е. Он неустанно повторял: культура, культура, культура. Но мы не вняли. Он говорил о том, что свобода без культуры может превратиться во вседозволенность и произвол. Он называл свободу легкокрылой водительницей и однажды написал мудрые и вещие слова, которые звучат в наши дни с особой значимостью: "Но прекрасна она, эта легкокрылая Водительница, если основана на понимании Культуры. Акультурная свобода будет произвол, а всякий произвол сочетается с грубостью и хаотичностью"[45]. Нашей сегодняшней малой свободе недостает Культуры в самом широком смысле ее слова.

Освобожденное невежество, вырвавшееся из тоталитарных оков и сохраняя при этом тоталитарный образ мышления, властную самоуверенность и напористую категоричность — явление много хуже любого политического катаклизма. "Невежеству… нужно отрубить чью-то голову, хотя бы каменную, нужно вырезать дитя из утробы матери, нужно искоренить жизнь и оставить "место пусто". Вот идеал невежества. Оно приветствует безграмотность, оно улыбается порнографии, оно восхищается всякой пошлостью и подлостью"[46].

Я читаю Рериха, и время от времени мне кажется, что все это написано в наши дни. "Кто читал о последних годах Римской империи или Византии, тот с изумлением мог бы найти многие параллели. Среди них бросится в глаза необыкновенное устремление к цирку, к гладиаторам, к конским гонкам и ко всяким условным призам. Разве и теперь каждая деревня, а скоро каждая улица, не будет иметь свою королеву красоты или свою замечательную руку или ногу, или свой особенный волос?"[47]. Индустрия развлечений стремится в наши дни подменить собой истинную Культуру.

"Как же не говорить, когда именно сейчас некоторые правительства пытаются обложить свободное искусство особыми налогами. И тем еще больше затруднить тернистый путь красоты"[48]. Это тоже относится к нам, к безответственной и недальновидной политике нашего правительства. С высоких парламентских трибун времен перестройки мы почти не говорим о культуре и ее роли в этой перестройке. Страна и ее лидеры до сих пор еще не осознали, что в основе любого возрождения лежит именно культура, духовные накопления народа. И поэтому рериховские зовы и письмена о культуре для нас сейчас так важны и необходимы.

"Во всех веках и народах всегда будут краткие периоды, в которых будут спесиво отринуты эти накопления. Как клады, временно уйдут они под землю. Как в запрещенных катакомбах, останется лишь шепот молитв. Так где-то и все-таки в полной бережливости сохранятся знаки народной наблюдательности и опять их достанут из тайников. Опять с обновленным рвением будут изучать. И опять именно из этих неисчерпаемых источников обновятся основы культуры"[49]. Он верил в Россию, в ее народ и ее будущее.

Осмысление российской культуры как энергетического явления космической эволюции дало возможность Рериху увидеть и осознать все те важнейшие проблемы, с которыми Россия столкнется в 80-е и 90-е годы своей противоречивой и нелегкой перестройки.

* * *

Очерки Рериха в целом представляют собой уникальное явление. Они синтетичны в своей изначальной сути и соединяют в себе философию и науку, литературу и широчайший объем знаний духовно-исторических и культурных. Поэтому провести "чистый" литературоведческий анализ этих очерков не представляется возможным. Да в этом и нет необходимости. Ибо вычленить литературу как таковую из синтетического целого рериховского творчества так же трудно, как и отделить Рериха-художника от Рериха-литератора.

Если в картинах Николая Константиновича "звучит и поет язык", то в его очерках говорят сами краски и зримые образы. И что бы он ни описывал — пейзаж ли, исторические реликвии, человеческие ли страсти или явления космической эволюции — перед вашим мысленным взором всегда предстанет завершенная в своей красоте картина.

Его очерки, с моей точки зрения, представляют ту новую литературу, где ощущается дыхание будущей эволюционной эпохи, будущих новых средств выражения и будущей эстетики.

Он много писал о синтезе как одном из важнейших направлений современного эволюционного процесса. Он сумел воплотить этот синтез в своих литературных произведениях, где гармонично сочетаются Красота, Знание и Мысль. Это и позволяет нам считать литературное наследие Рериха одним из ярчайших явлений мировой культуры.

***