"Живу в Сердоболе, больной - опять ползучее воспаление. Когда пройдет - Бог знает. Дождь бьет в окна. Передо мной страницы Кнута Гамсуна с его маленькой культурой. Та же пароходная пристань. Те же интересы маленького города... Трудно здесь жить с гамсуновской культурой..." - писал Николай Константинович искусствоведу А. П. Иванову в начале октября 1917 года.

Мещанская атмосфера захолустного карельского городка претила натуре Рериха, и, когда позволяло здоровье, он стремился в Петроград. Николая Константиновича очень беспокоили осложнения, возникшие в работе школы Общества поощрения художеств. Плохи были финансовые дела. Рерих сам составлял сметы и вносил различные предложения, которые помогли бы пережить тяжелое время. Не меньше, чем хозяйственные неурядицы, беспокоили Николая Константиновича разногласия среди педагогов школы.

Рерих приступил к составлению проекта Свободной народной академии на базе школы Общества поощрения художеств. В ноябре 1917 года Николай Константинович писал в Петроград комитету школы:

"Здоровье мое еще не улучшилось. Необходимо применить лечение морозным воздухом. Надежда моя на то, что Г. М. Бобровский в свое время поправился и вполне вернулся к нашей работе. Проект школы, порученный комитетом, мною окончен. Чтобы не задерживать течения дела, прошу командировать ко мне старшего заведующего, или секретаря школы, или обоих для передачи им проекта при объяснениях. Надеюсь, что из предлагаемых предложений можно вывести приемлемое для Общества художественно-просветительное учреждение. Прилагаю все силы, чтобы восстановить здоровье и скорее вернуться к любимому делу".

Наезжая в Петроград весной и в начале лета 1917 года, Рерих убедился, что далеко не все преподаватели школы будут поддерживать его проект. Многие из них, мечтая о возврате "доброго старого времени", заняли выжидательную позицию и не прочь были временно вообще распустить учеников. Поэтому Николай Константинович налаживает новые знакомства, чтобы, опираясь на них, продолжить начатое дело. В письме к А. П. Иванову от 10 ноября он пишет: "В прошлый приезд познакомился с Плехановым и Кропоткиным. Первый мне особенно понравился - в нем есть строительство! Второму, при его добрых глазах, мне трудно вложить в уста его речи из писем бунтовщика. Несколько комично выходит".

В начале 1918 года, когда большинство членов комитета школы склонялось к ее закрытию, Николай Константинович подготовляет доклад в защиту своего проекта. Сохранившийся черновик выступления весьма интересен не только с точки зрения реорганизаторских планов Рериха, но и со стороны восприятия им революционных событий в России. В то время когда многие интеллигенты открещивались от всех революционных нововведений, Рерих был проникнут совершенно иными мыслями. Работая над текстом выступления, он писал: "Товарищи! Нам нужно рассмотреть вопросы большого значения. Надо особенно хозяйственно, особенно вдумчиво пережить время, пока денежная жизнь страны укрепится. Мы должны напрячь все силы и в единении с учащимися сберечь нашу народную, нашу свободную школу искусства. Конечно, могут найтись враждебные делу и несоответственные лица, которые будут усложнять положение школы. Мне известно, что прошлой весной обращались слухи относительно школы, противоречащие действительности. Передавались известия злонамеренно, не стесняясь неправдою. Мы верим в великое значение искусства для жизни народа. Товарищи! Какие бы трудности нас ни ожидали, будем твердо помнить, что идея народного просвещения всегда должна быть в человечестве самой нерушимой, самой любимой, самой близкой понятию подвига".

В этом выступлении характерно само обращение "товарищи", от которого коробило тогда некоторых интеллигентов. Даже не сознавая, а может быть, и не принимая до конца всего нового, рожденного Октябрем, Рерих с самого начала был убежден в правоте и необратимости революционного движения. Он полностью исключал из своих планов возможность возврата к старой жизни и никогда не выступал в ее защиту.

Начиная с 1917 года в дневниках и литературных произведениях Рериха все чаще и чаще упоминаются Восток и Индия, приводятся цитаты из трудов восточных философов. Намерение Рериха осуществить свою заветную мечту - добраться до загадочной колыбели человечества - крепло. Один из вариантов неопубликованной статьи "Единство" художник заканчивает словами:

"На побережье бесчисленные серые камни. Валуны, прошедшие объятия волн. Уравненные. Вскройте их. Молотом оживите. В них аметисты, топазы, гиацинты. Кристаллы сверкающие. Отложения десятков тысячелетий! Разбили? Гранит? Опять кварц и шпат? Испытайте. Ищите. Все камни простые... Не отчаивайтесь. Верьте. А сколько птиц перелетных отдают жизнь за один перелет? Мудрый Тагор заповедывал...", и далее следуют ссылки на книги Тагора "Гитанджали" и "Садовник".

Раздумья этих лет особенно ярко выражены Рерихом в аллегорической повести-письме "Пламя", оконченной в сентябре 1918 года и опубликованной позже в книге "Пути благословения". В основу этого произведения легли некоторые автобиографические моменты. Художник подводит черту под переживаниями прошлых лет с тем, чтобы дать им оценку, отбросить все ненужное и начать новый этап жизни.

Особый интерес представляют черновые наброски повести, датированные 1917 годом. Сличая их с опубликованным вариантом, можно проследить, как в процессе работы Николай Константинович затушевывал те личные мотивы, которые, по существу, и являлись скрытой пружиной всего повествования. Например, в книге читаем: "Сидел со злобными лукавцами, но уберегся". В черновике: "О звере и человеке надо сказать. О злобных лукавцах Боткине, Толстом..." В книге: "Не обменяю друзей моих на врагов. И горжусь, что эти друзья были друзьями". В черновике: "О друзьях Куинджи, Григоровиче, Бенуа, Яремиче, Химоне, Рылове, Тенишевой, Мартене, Д. Роше, Ремизове, Горьком, Андрееве. Хочу написать о жизни. Вспомнить то, что забываемо, но часто значительней закрепленного печатью".

Герой повести, известный художник, написал серию картин. Ему не хотелось их выставлять, но после долгих уговоров он сдался. Картины имели большой успех. Один издатель добился у художника разрешения воспроизвести их в печати. Для этого полотна нужно было отправить в типографию. Однако художник не захотел расставаться с оригиналами и поручил своему ученику снять с них копии. Копии были сделаны, их перенесли в типографию, и они погибли там во время пожара.

Вскоре выяснилось, что издатель застраховал эти копии как подлинники, и художнику выплатили за них страховую премию. А картины между тем стояли невредимыми в студии их творца.

Через некоторое время художник объявил о том, что он воссоздал всю серию заново. Была устроена выставка. И... "опять картины стояли на прежних местах. Было то же самое освещение, на полу лежали те же самые ковры. И казалось, что воздух мастерской был тот же. За исключением трех-четырех случайных, все сошлись. Так же ходили по кругу. Так же шептались. Но глядели смущенно. Они не поверили. Долго молчали потом. Искали часы. Вспоминали о назначенных часах. Куда-то спешили и ласково-ласково жали руку. Они не поверили. Смотрели слепые. Слушали глухие. Неужели мы видим только то, что хотим увидеть?" Картины не понравились. Художник был потрясен предвзятостью человеческого восприятия. Он бежал от людей, и только самоуглубленная творческая работа вдали от всех принесла ему душевное равновесие.

Герой повести, в котором без труда узнаются многие черты и переживания самого Рериха, пишет в письме к другу: "Спокойно я не назову людей, злобно раздувших огонь. Люди уже прошли. Но обстоятельства остались. Их припомнить можно. Обернуться глазом добрым. Без имен. Без времени... Я чувствую силу начать новую страницу жизни".

Повесть "Пламя" интересна не только сходством некоторых фактов из жизни героя повести и Рериха (к примеру, гибель клише с его картин во время разгрома в 1914 году издательства Кнебеля в Москве), но и рассуждениями, оценками событий, планами героя на будущее, внутренне близкими и Рериху. "...Где отличить то, что должно погибнуть, и то, что должно породить следствие?" На этот вопрос следует ответ: "Нужно уничтожить все, что угрожает и вредит мирному строительству, знанию и искусству... Всякая невежественность погибнуть должна. Кончится черный век наш". В черновиках ответ был еще определеннее: "Культ самовластья, тирании, культ мертвого капитала может смениться лишь светлым культом знания..."

Правильно оценивая саму суть грандиозных перемен, Рерих с трудом ориентировался в событиях текущего дня. В дневниковой записи, датированной 26 октября 1917 года, мы читаем: "Верим в единство, зовущее человечество. Знаем властные зовы и провозвестия, не знаем происходящего".

Как историк, Рерих, основываясь на уроках прошлого, пытался строить свои прогнозы: "Ступени единства не однажды выявлялись в жизни. Возникали ожесточением... Может быть, и теперь это только предчувствия? Еще сильна основа лжи и враждебности. Еще живо все, что единству противоположено..."

Николай Константинович думал о небывалом международном сотрудничестве: "Создается еще одна ступень к мировому единству. Недавно казалось, что все слова об единстве - мечта несбыточная. Но вновь прозвучали слова о том же. Слова еще грубые. Непохожие на высокие пророчества древности. Государственность дрогнула и обратилась к народному строению. А народность - первая ступень к единству".

Рерих верил, что революционные события в России расчищают место для братства стран и народов. "Об этой гармонии жизни уже работают реально и в братстве возводят ступени храма", - писал он. Однако мечты художника о возможности подняться к счастью по ступеням всемирного храма культуры, минуя вздыбленное море классовой борьбы, были, конечно, утопичны.

Правильному восприятию действительности часто мешали свойственные далеко не одному Рериху представления об аполитичности науки и искусства. Художнику казалось, что всеобщее обращение к знанию и красоте устранит всю вражду мира. Между тем ему самому часто не хватало сведений о том, что происходило в нескольких десятках километров от его уединенного дома. По письмам и дневникам художника можно догадаться, что из Петрограда до него доходили лишь сообщения о тяжелых бытовых условиях, разрухе. Не имея объективных представлений о происходящем, Рерих болезненно переживал слухи и тенденциозные сообщения зарубежной печати о якобы необузданном терроре в России, о разрушениях, гибели музейных ценностей, библиотек, памятников старины, предметов искусства.

Биографы Рериха обычно обходили молчанием поэзию художника. Между тем о своих стихотворных сюитах он писал: "Настроения, рожденные жизнью, дали притчи "Священные знаки", "Друзьям", "Мальчику".

Циклы стихотворений Рериха создавались в течение 1907-1921 годов. Отдельные стихи публиковались в некоторых дореволюционных изданиях. В 1921 году в Берлине вышла книга поэтических произведений Рериха "Цветы Мории". Большинство из них написано в 1916-1919 годах, то есть как раз в период пребывания художника в Карелии. Эти стихотворения интересны как богатством автобиографического материала, так и своими литературными достоинствами. Если ранние "белые" стихи и сказки Рериха изобилуют славянизмами и этим напоминают стиль А. Ремизова, то в конце десятых годов на литературных произведениях Николая Константиновича уже явно сказывается влияние Рабиндраната Тагора. Так, у Тагора в "Гитанджали":

- О владыка моей жизни, должен ли я изо дня в день стоять перед лицом твоим?

Сложив руки, о владыка миров, должен ли я стоять перед лицом твоим?

Под твоим великим небом, в молчаливом уединении, со смиренным сердцем, должен ли я стоять перед лицом твоим?

В твоем трудовом мире, погруженным в борьбу и работу, среди суетливой толпы, должен ли я стоять перед лицом твоим?

И когда мой труд в этом мире кончен, о царь царей, должен ли я стоять одиноко перед лицом твоим?

У Рериха в стихотворении "Благословенному", написанном в 1918 году:

Стихотворение по мысли, поэтической форме, образам и даже терминологии близко к творчеству Тагора.

После Октябрьской социалистической революции Николаю Константиновичу удалось побывать в Петрограде только один раз. Несмотря на плохое состояние здоровья, в январе 1918 года он лично проводит заседание преподавателей и представителей учащихся школы Общества поощрения художеств. Подготовленный им проект реформы был на собрании принят. Еще в августе 1917 года Рерих был вынужден отказаться от директорства, так как не мог руководить каждодневной работой школы. Ее временно поручили Н. Химоне. Николай Константинович остался членом комитета и попечителем.

Однако контакты с теперь уже Советской Россией продолжались недолго. В январе 1918 года в Финляндии было сформировано революционное правительство, которое подписало договор о дружбе с РСФСР, и никаких препятствий передвижению между Сердоболем, отошедшим к Финляндии, и Петроградом не чинилось. В мае того же года финской буржуазии с помощью германских войск удалось установить в стране реакционный режим, и государственная граница между Финляндией и Советским Союзом была наглухо закрыта.

Летом 1918 года здоровье Николая Константиновича наконец окрепло. Он давно уже томился сидением в провинциальном городке и был рад приступить к прерванной научной работе. По-прежнему в первоочередные планы Рериха входила поездка на Восток, в которой он видел свой долг перед Россией. В дневнике художника, материалы которого частично использовались для повести "Пламя", мы находим датированную еще 26 октября 1917 года запись: "Делаю земной поклон учителям Индии. Они внесли в хаос нашей жизни истинное творчество, и радость духа, и тишину рождающую. Во время крайней нужды они подали нам зов. Спокойный, убедительный, мудрый".

Ответить па этот зов и предпринять далекое путешествие значило для Рериха открыть новую страницу жизни, и страница эта должна была продолжать ту самую книгу, в прологе которой говорилось о долге беззаветного служения Родине. И Николай Константинович этого не забывал.

Многолетнее пребывание Рериха на Востоке и его "невозвращенство" из Финляндии в Советский Союз в 1918 году вызывали различные догадки и противоречивые комментарии. Между тем архивные материалы, дневники и литературные произведения Николая Константиновича 1917-1919 годов, как и вся его последующая деятельность, не оставляют ни малейшего сомнения в том, что он никогда не думал порывать с Родиной и после революции стремился координировать свои планы, свою работу не с той мифической "Рассеей", которая мерещилась больному воображению политических эмигрантов, а с реальным Советским государством. Другой России для Рериха не существовало.

Но нельзя забывать, что социальные взгляды Рериха складывались отнюдь не в результате изучения марксизма. Вера в новый строй поддерживалась у Николая Константиновича чувством справедливости и отражала многие специфические особенности индийской гуманистической мысли. И Вивекананда, и Рабиндранат Тагор, на которых Николай Константинович часто ссылался в эти годы, пе раз заявляли о своих симпатиях к социализму. Так, Вивекананда, предуказывая победу народа в борьбе с власть имущими, писал: "Подобно тому как "средний класс" несет с собой конец власти корон и жезлов, так, в свою очередь, низшие угнетенные классы покончат с социальной несправедливостью и имущественным неравенством и установят свое господство".

Однако восточные мыслители-идеалисты, положительно относясь к социализму, в то же время считали, что марксизм односторонне "экономичен", и ему не хватает "высокой духовности". Эту самую ошибку повторял за ними и Николай Константинович. Веря, что на долю России выпала великая миссия низвергнуть "культ мертвого капитала" и начать новую эру в истории человечества, Рерих одновременно считал, что социальная революция нуждается в "одухотворении". В набросках к статье "Единство" мы читаем: "Братья! Не знаю, как мыслите вы там, в горах. Может быть, слова мои неуместны. Но мне сказали, что они нужны... Духотворчество должно прийти. Угашать духа нельзя. Иными путями не пройти. Нет иных путей. Не может так долго продолжаться. Спешим от града до града. Слышим грохот тяжелобитных ворот. По каменному полу стучат спешные шаги... Всегда будем помнить, что мы знаем мало. Вступая в день, начиная ночь, вспомним, что узнали нового..."

И эта запись опять-таки кончается ссылкой на тексты Тагора. Так раздумья о происходящих на Родине событиях тесно переплетались у Рериха с мыслями о Востоке. Даже "Пламя" заканчивается у Николая Константиновича выпиской из "Бхагавадгиты": "Знай, что то, которым проникнуто все сущее, - неразрушимо. Никто не может привести к уничтожению то Единое, незыблемое. Преходящи лишь формы этого Воплощенного, который вечен, неразрушим и необъятен. Поэтому - сражайся".

Призыв "сражайся" прозвучал и в живописи художника. Кроме картин, навеянных северными пейзажами Карелии, - "Святой остров", "Северные острова", "Еще не ушли", "Скалы и утесы", "Ладога", "Север" и других произведений 1917-1918 годов, - Николай Константинович задумывает сюиту "Героика" и создает к ней семь эскизов: "Клад захороненный", "Зелье нойды", "Приказ", "Священные огни", "Ждут", "Конец великанов", "Победители клада".

Серия построена по мотивам скандинавской мифологии, но мифологические персонажи в ней лишь действующие лица, через которых художник передает свое восприятие текущих событий.

Захороненный клад - это скрытая правда жизни. Злая колдунья закрыла все подступы к ней. Но звучит приказ готовиться к битве. Священные огни ("Священные знаки" - в поэзии этих лет) укажут, куда идти в поиск за кладом. Люди ждут знака. Получив его, выступают в путь и встречают великанов (в скандинавской мифологии-демоны). Великаны повержены, и победители клада торжествуют.

В 1918 году Николай Константинович пишет картину "Карелия. Вечное ожидание", в основу которой лег эскиз "Ждут". Картина проникнута автобиографическими нотками. На пустынном берегу среди камней четыре фигуры - одна женская и три мужские. Взоры людей устремлены к горизонту. Все настороженно ждут вести о том, что пришло время пускаться в дальний путь.

С темой этого полотна перекликается и созданное тогда же стихотворение "Время":

Для того чтобы предпринять в 1918 году далекое путешествие, мало было одного желания. Отрезанный новой государственной границей от Родины, Рерих временно теряет с ней связь.

Никаких дипломатических каналов между Советской Россией и европейскими странами еще не существовало. Капиталистический мир, напуганный Октябрьской революцией, всеми средствами, вплоть до военной интервенции, помогал белогвардейцам. Советская республика находилась в тесном кольце фронтов, один из которых проходил в нескольких десятках километров от дома художника. Буржуазное правительство Финляндии, где неожиданно для себя оказался Рерих, активно участвовало в антисоветских акциях.

Чтобы вернуться в Петроград, нужно было терпеливо выжидать стабилизации политического положения. При этом весьма проблематичной становилась сама возможность организовать в ближайшие годы поездку из России в колониальные владения Великобритании. Английские власти всегда неохотно разрешали русским ученым и путешественникам знакомиться с Индией, и следовало думать, что попасть туда из социалистического государства долгое время вообще будет невозможно,

Но Рерих не мог отказаться от посещения стран Востока. Он не мог не выполнить тех планов, которые в течение стольких лет вынашивал. То неповторимое, что впоследствии войдет вместе с его именем в историю науки и искусства, было связано именно с их реализацией.

В 1918 году Николай Константинович окончательно решает побывать в Индии еще до возвращения на Родину. Первые трудности для осуществления такого предприятия заключались в чисто формальных причинах. Художник не намеревался принимать иностранного подданства и категорически отказался от так называемого "нансеновского паспорта", удостоверявшего эмигрантство из России. Для временного же пребывания за границей, а тем более для переездов из одного государства в другое требовались заграничные паспорта и визы. Вопрос оформления документов так и остался для Николая Константиновича наиболее сложным. До конца жизни ему пришлось обходиться различными удостоверениями, справками и экспедиционными паспортами, ограничивавшими его передвижение по строго определенным территориям.

Не лучше в 1918 году обстояли и денежные дела. Помогла случайность. Из Швеции пришло письмо. Там все еще оставались после Балтийской выставки 1914 года картины русских художников, и профессор Оскар Биорк пригласил Николая Константиновича посетить Стокгольм, чтобы выяснить положение русского художественного отдела.

Николай Константинович сразу же воспользовался этим приглашением и договорился в Стокгольме об организации там выставки. К тридцати своим полотнам, оставшимся в Швеции с 1914 года, Рерих присовокупил картины последних лет, написанные в Карелии: "Вестник утра", "Зов солнца", "Экстаз", "Рыцарь ночи", "Северные острова", "Еще не ушли" и др. Выставка Рериха в Стокгольме, открывшаяся 8 ноября 1918 года, имела большой успех. С выставки многие картины были проданы в музеи и в частные коллекции. Имя Рериха появилось на страницах европейских газет.

Еще до войны Николай Константинович пользовался за границей большой популярностью. Эту популярность и новый успех художника некоторые круги, по-видимому, были не прочь использовать теперь в политических целях. Так, на Стокгольмской выставке к Рериху подошел господин и, невнятно назвав свою фамилию, попросил уделить ему для приватного разговора несколько минут. Разговор начался с вопроса:

- Вы собираетесь в Англию?

- А откуда это вам известно?

- Нам многое известно, и мы не советовали бы вам ехать в Англию, Искусства там не любят, а вашего творчества вообще не поймут.

- А где же его поймут?

- В Германии. Только в Германии ваше искусство будет по достоинству оценено. Мы предлагаем устроить ваши выставки по всей Германии и гарантируем большую продажу.

- Чем же вы гарантируете?

- Мы готовы сейчас же заключить договор и выдать задаток!

Напомним, что в то время, когда состоялся этот разговор, Германия оккупировала значительные русские территории.

В "Листах дневника" Николай Константинович многозначительно добавляет: "Призрак с задатком". Призраки с туго набитыми кошельками, невнятными именами, громкими титулами и сомнительными идеями не раз преследовали Рериха, пытаясь привлечь его на свою сторону, и на фоне их безуспешных зазываний истинные намерения Николая Константиновича вырисовываются еще яснее.

В Стокгольме Рерих действительно наводил справки о возможности попасть в Англию, так как оформлением виз в Индию занималось Британское министерство колоний. Николаю Константиновичу повезло. С. Дягилев предложил ему принять участие в постановке оперы "Князь Игорь" в Лондоне. Относительно этой постановки уже была договоренность с английским театральным деятелем Бичамом, который сразу же выразил готовность заказать Рериху декорации и для других русских спектаклей. Путь в Англию оказался открытым, и Николай Константинович поспешил в Сердоболь за семьей.

В начале 1919 года все было готово для выезда из Финляндии. 19 марта Леонид Андреев писал Рериху: "Дорогой мой Николай Константинович! Вчера Анатолий Ефимович сообщил мне печальную весть, что Вы очень скоро, всего м. б. через несколько дней, можете уехать в Европу. Это производит такое впечатление, как будто я должен ослепнуть на один глаз: ведь Вы единственная моя живая связь со всем миром, который лежит к западу от прекрасного Тюрисева. И значит - и видеться больше не будем? И говорить не будем? Дорогой мой, если это действительно случится, приезжайте хоть на один вечерок. Переночуете у меня, будем говорить! Л. Андреев".

В конце марта Николай Константинович с семейством покинул Финляндию. На пути в Англию он сделал остановку в Копенгагене, где также с большим успехом прошла его выставка. Осенью 1919 года Рерих находился уже в Лондоне, однако мыслями он был в Индии. И когда Рабиндранат Тагор, приехавший в 1920 году в Лондон, навестил Рериха, он застал художника за работой над серией панно "Сны Востока". Николай Константинович давно мечтал о встрече с известным индийским писателем и мыслителем. Незабываемое впечатление осталось у художника от чтения "Гитанджали". Вспоминая о Тагоре, он писал:

"Гитанджали" явилось целым откровением... Несказуема основа красоты, и каждое незагрязненное человеческое сердце трепещет и ликует от искры прекрасного света. Эту красоту, этот всесветный отклик о душе народной внес Тагор. Какой он такой? Где и как живет этот гигант мысли и прекрасных образов? Исконная любовь к мудрости Востока нашла свое претворение и трогательное звучание в убедительных словах поэта... Мечталось увидеть Тагора, и вот поэт самолично в моей мастерской на Квинсгэттерас в Лондоне в 1920 году. Тагор услышал о русских картинах и захотел встретиться. А в это самое время писалась индусская серия панно "Сны Востока". Помню удивление поэта при виде такого, совпадения. Помню, как прекрасно вошел он, и духовный облик его заставил затрепетать наши сердца".

В беседах с Тагором Рерих выяснил многие интересовавшие его вопросы, связанные с поездкой в Индию. Тагор поддержал Николая Константиновича в его намерениях, и похоже, что именно при содействии писателя уже с 1921 года в индийской прессе стали появляться публикации о Рерихе, а сам Тагор, посетив США, выступил с высокой оценкой искусства Рериха в американской печати.

О неослабеваемом интересе к Востоку и о том, что свои планы научно-исследовательской работы Рерих не отрывал от русского востоковедения, свидетельствуют многие архивные документы. Так, Николай Константинович подробно перечисляет то, что делалось в молодой Советской республике в области востоковедения:

"Серия буддийских текстов, издаваемая под редакцией С. Ольденбурга под общим наименованием "Библиотека Буддика", выпустила за это время два выпуска. Независимо от этой серии текстов Академия предприняла серию переводов индийских философских текстов под общим названием "Памятники индийской философии". Из этой серии в 1920 году вышел первый том, содержащий перевод сочинения Дармакирти. Перевод и введение сделаны акад. Ф. Щербатским... В связи с изданием по Востоку следует упомянуть и вышедшее в 1920 году, давно ожидавшееся описание Тибета проф. Г. Цыбикова, под заглавием "Буддист-паломник у святынь Тибета". Известный путешественник П. Козлов также издал популярное сочинение о своих попытках проникнуть в Тибет и в настоящее время приступил к печатанию описания своей Сычуанской экспедиции. Лекции, читанные на буддийской выставке, представляющие эту мировую религию в совершенно новом свете, были изданы сначала отдельными брошюрами, а затем собраны вместе в особый том. В него вошли: 1. Жизнь Будды, лекция акад. Ольденбурга, 2. Философское учение буддизма, лекция акад. Щербатского, З. О миросозерцании современного буддизма на Дальнем Востоке, лекция проф. Розенберга, 4. Буддизм в Тибете и Монголии, лекция проф. Владимирцова..."

Сразу же по приезде Рерихов в Лондон Юрий поступил на индо-иранское отделение Школы восточных языков при Лондонском университете, где начал изучать санскрит под руководством профессора Д. Росса. В дальнейшем он продолжил свои занятия по санскриту у профессора Ч. Ланмана в США и приступил к изучению пали и китайского языка. По окончании Гарвардского университета Юрий Николаевич учился в крупнейшем центре европейского востоковедения - Школе восточных языков при Сорбонне. Здесь он совершенствовался в санскрите, тибетском, монгольском, китайском и иранском языках. В 1923 году Парижский университет присвоил Юрию Николаевичу степень магистра индийской филологии. Заботы о серьезной востоковедческой подготовке старшего сына занимали большое место в экспедиционных планах Николая Константиновича.

Пребывание Рериха в Лондоне не осталось незамеченным для его соотечественников. Художник Б. Григорьев писал Николаю Константиновичу в 1920 году из Берлина: "Как хорошо, что Вы не живете в Париже! Здесь (имеется в виду Париж. - П. Б. и В. К.) даже некому писать. Одни чем-то похожи на лакеев. Ну, а другие - сплошь жулики. Среднее нечто между ними - русские. И хочется быть подальше ото всех. И дай Бог, чтобы Вам было хорошо там, где Вы есть. Ничего не зная о Вас, я все думаю, что Ваши энергия и ум везде сделают свое, уж я не говорю о Вашем искусстве, о вашей "планете", которая всех давно очаровала".

Однако русские художники, осевшие в Париже, рассчитывая, по-видимому, на связи и деловитость Николая Константиновича, не прочь были видеть его в своей среде. Так, в том же 1920 году С. Судейкин прислал Рериху послание совсем противоположного характера: "Здравствуйте, дорогой друг Николай Константинович! Здесь мы живем дружно; и есть проект воскресить выставку "Мир искусства". Григорьев в Берлине, здесь Яковлев, Сорин, Реми, Гончарова, Ларионов, Стеллецкий в Каннах. Только не хватает нашего председателя, который предпочитает холодный Альбион Парижу, городу вечной живописи. С каким восторгом говорил недавно о Вас Ф. Журден, председатель Осеннего Салона, вспоминая "Половецкие пляски" и "Священную весну". Я думаю, Николай Константинович, что если Вы тронули глаза и сердце рыбоподобных "бриттов", то здесь Ваше имя имело бы еще более горячих поклонников и друзей. Приходите и правьте нами. Судейкин".

Этому кличу Рерих не внял. Роль предводителя эмигрировавших русских художников его не привлекала. Подготовляя поездку в Индию, Николай Константинович не переставал думать о возвращении в Россию. Он писал из Лондона вдове Леонида Андреева: "Работаю. Готовлю выставку. Конечно, даже и среди здешних деревяшек можно прожить, найти свою публику и средства, но ведь без России-то как же? Ведь я русский художник и могу путником пройти по миру; но ведь огонек дома должен гореть в России".

Выставки и совместная с Дягилевым работа в театре принесли Николаю Константиновичу известность в Англии. Круг его знакомств был весьма широк. Хорошие отношения наладились с английскими писателями Гербертом Уэллсом и Джоном Голсуорси, с деятелями культуры и искусства X. Райтом, Ф. Брянгвиным, А. Котсом, Б. Боттомлеем и многими другими. В Лондоне же Николай Константинович познакомился с Владимиром Анатольевичем Шибаевым, который вскоре переехал в Ригу, а в тридцатых годах посетил Индию и несколько лет был секретарем Рериха.

В. Шибаев поддерживал тесные связи с английскими теософами, и Николай Константинович пытался через пего наладить переписку с Анни Безант, постоянно проживавшей в Адьяре. Теософское общество было основано в 1875 году в Нью-Йорке Е. П. Блаватской и Г. С. Олкоттом. В 1879 году его центр перенесли в Индию, в предместье Мадраса - Адьяр. Теософское учение сложилось под влиянием индийской философии главным образом некоторых ее эзотерических школ и восприняло их положения о карме, перевоплощении человеческой души, эволюции как манифестации духовного абсолюта. Деятельность общества довольно быстро распространилась на многие страны Запада и способствовала пробуждению интереса к восточной философской мысли. В самой Индии к Блаватской, Олкотту и президенту общества с 1907 года - Анни Безант, бывшей социалистке, сторонники борьбы с английским колониализмом относились не без симпатии. Лидеры общества обычно ориентировались в своей политике на ту группу индийской интеллигенции, к которой принадлежали Вивекананда, затем Тагор, Ганди, а позже Джавахарлал Неру и Радхакришнан. Мотилал Неру (отец будущего премьера свободной Индии) - один из ведущих руководителей партии Индийский национальный конгресс - примкнул к теософскому обществу еще тогда, когда в Индии проживала его основательница Е. П. Блаватская, выступавшая против британского владычества. Анни Безант также поддерживала планы освобождения Индии от колониальной зависимости и пользовалась большим авторитетом в партии Национальный конгресс, что, в свою очередь, определяло отрицательное отношение к ней английских властей.

Было бы ошибочным переоценивать значение теософского общества в политической жизни Индии. Так, Джавахарлал Неру, вспоминая о своем учителе теософе Ф. Т. Бруксе, пишет: "...я чувствую себя в долгу перед ним и перед теософией. Однако я боюсь, что теософы с тех пор упали в моих глазах. Оказалось, что это не избранные натуры, а весьма заурядные люди, которые любят безопасность больше, чем риск, а выгодную службу больше, чем долю мученика. Однако к г-же Энни Безант я всегда относился с чувством глубокого восхищения".

Очевидно, что в первые десятилетия XX века прогрессивные деятели Индии находили у руководителей теософского движения существенную поддержку, и вполне понятно, что Николай Константинович счел немаловажным для себя познакомиться ближе с популярной в индийских антиколониальных кругах Анни Безант.

Интерес, проявленный Николаем Константиновичем к Индии и ее оппозиционно настроенным элементам, привлек внимание к нему тех должностных лиц, которым была поручена забота об английских колониях. Думается, что они знали и о свиданиях Рериха с Агаван Доржиевым в Петербурге, чья антианглийская миссия ни для кого не составляла секрета. Во всяком случае, Николаю Константиновичу вскоре пришлось убедиться в том, что восторженное отношение англичан к его искусству не распространяется на его намерения организовать научно- художественную экспедицию в английские колонии. Стремясь как можно скорее попасть в Индию, Николай Константинович успел даже в конце 1920 года приобрести билеты на пароход до Бомбея. Но они остались неиспользованными. Разрешения на проведение экспедиции он не добился, и поездка сорвалась.

В архивах Рериха нет никаких намеков на то, что, покидая Финляндию, он предполагал посетить Америку. Между тем непредвиденная задержка в Лондоне побудила его принять предложение директора Чикагского института искусств Р. Харше провести в США выставочное турне. Право на поездку в Индию нужно было еще отвоевывать, и похоже, что художник надеялся найти в Америке союзников в этом трудном деле.

Персональная выставка Рериха в США была открыта в декабре 1920 года в Нью-Йорке, в Кингоргалерее. Выставке предшествовал ряд статей о художнике. Выставкам Рериха сопутствовал ошеломляющий успех.

Среди 175 работ, показанных на выставке в Нью-Йорке, экспонировались "Вечер" (1907), "Сокровища ангелов" (1907), "Варяжское море" (1909), "Ангел последний" (1912), "Экстаз" (1917), "Дочь викинга" (1917), "Зов солнца" (1918), "Еще не ушли" (1918), "Дочери земли" (1919), эскизы из серий "Героика" и "Сны Востока", эскизы декораций к "Принцессе Малэн", к "Снегурочке" и др. Все эти работы были, с одной стороны, необычны для американцев по своей тематике, а с другой - очень убедительны по своим общечеловеческим идеалам и мастерству исполнения. После Нью-Йорка жители еще 28 городов США, в том числе Чикаго, Бостона, Буффало, Филадельфии, Сан-Франциско, увидели картины Рериха.

В течение трех лет, по мере передвижения выставки из города в город, она пополнялась созданными уже в Америке произведениями. В летние месяцы Рерих путешествовал по Аризоне, Новой Мексике, Калифорнии, побывал на острове Монхеган и создал серии картин "Новая Мексика" и "Сюита океана". В этих картинах перед восхищенными американцами предстали пейзажи их родной страны, по-новому увиденной русским художником.

Одновременно Рерих создавал и совершенно неожиданную для западного зрителя серию "Санкта" (буквально - "Святые", сам Николай Константинович предпочитал слово "подвижники"). В нее входили: "И мы открываем врата", "И мы продолжаем лов", "И мы трудимся", "И мы не боимся", "И мы видим", "Сам вышел", "Святой Сергий".

В этих полотнах Рерих мастерски воссоздает близкие его сердцу родную природу и древнерусскую архитектуру. На их фоне разворачиваются сцены из жизни русских подвижников. Их бесхитростный труд, их духовная чистота переданы так захватывающе, так искренне, что картины эти и теперь, через десятки лет, не перестают волновать зрителя. Тогда же для американцев они явились откровением. Тоскуя по Родине, Рерих прославлял нравственную силу народа, ту гармонию бытия, которая достигается в слиянии с природой, в мирном труде и человечности.

Посещая города, где проходили выставки, Николай Константинович обычно выступал с лекциями об искусстве, об этическом и эстетическом воспитании. Особенным успехом они пользовались в студенческих аудиториях. Художник знакомил слушателей с достижениями русской культуры, призывал к взаимопониманию и культурному сотрудничеству.

Будущий близкий сотрудник Рериха в США, вице- президент музея имени Н. К. Рериха в Нью-Йорке З. Г. Фосдик так описывает свою первую встречу с Николаем Константиновичем на открытии его выставки: "...я думала о том, каким усталым и безразличным должен быть художник, смотря на эти тысячи лиц, встречая людей, которых он тотчас же забудет. Но он предстал передо мной с искрящимися синими глазами, излучающими какую-то особую доброжелательность и благородство. Его взгляд как бы проникал глубоко в душу человека и старался постичь его истинную сущность".

И в США Рерих продолжал общественно-просветительскую деятельность. В одном из первых выступлений перед американской аудиторией Николай Константинович сказал:

"Лучшие люди уже понимают, что не твердить они должны о путях красоты и мудрости, но действительно вносить их в свою общественную жизнь. Они знают, что европейский костюм не является признаком культурного человека. Они знают, что в наши дни смертельной борьбы между механической цивилизацией и грядущей культурой духа - особенно трудны пути красоты и знания, особенно тягостны нападения черной пошлости... Много людей в конце недели вспоминает, сколько они должны заплатить по счетам. Но немного людей хотя бы один раз в неделю вспомнили, что за семь дней они внесли в область красоты и знания".

Художник борется за такое искусство, которое способствовало бы сближению разных народов. Этой идеей руководствуется Рерих, организовывая Институт объединенных искусств. Определяя задачи института, Рерих писал: "Искусство объединит человечество. Искусство едино и нераздельно. Искусство имеет много ветвей, но корень один. Каждый чувствует Истину Красоты. Для всех должны быть открыты врата священного источника. Свет искусства озарит бесчисленные сердца новой любовью. Сперва бессознательно придет это чувство, но после оно очистит все человеческое сознание. Сколько молодых сердец ищут что-то прекрасное и истинное. Дайте же им это. Дайте искусство народу, куда оно принадлежит".

В Институте объединенных искусств были созданы секции изобразительного искусства, музыки, хореографии, архитектуры, театральная, литературная и лекторий с научными и философским отделениями. Около ста видных американских деятелей культуры и науки откликнулись на призыв Рериха и выразили готовность вести работу с молодежью по намеченным программам.

Какие же средства для всего этого были в распоряжении Николая Константиновича? Почти никаких. Поначалу решили снять для проведения секционных занятий помещение в нью-йоркском "Отеле артистов". И вот в один прекрасный день Николай Константинович вместе с молодым музыковедом М. Лихтманом направился в отель, чтобы заключить с администрацией арендное соглашение. Перед самым входом в метрополитен им встретился знакомый художник и предложил снять его бывшую студию, которая находилась в доме греческой церкви. Сразу же пошли к ее настоятелю и сняли у него помещение, оказавшееся не по карману прежнему арендатору. Так было положено начало практической работе Института объединенных искусств. Когда у Рериха спросили, неужели он думает разместить целый институт в одной комнате, Николай Константинович ответил:

- Каждое дерево должно расти. Так же и каждое дело. Если оно жизненно, то оно разрастется, если же ему суждено умереть, то для этого больше чем достаточно одной комнаты.

И дерево разрослось. Интересная и разнообразная программа занятий, талантливые педагоги, доступность обучения для малоимущих - вскоре все это принесло институту большую популярность.

Почти одновременно с Институтом объединенных искусств, который находился в Нью-Йорке, в Чикаго было учреждено объединение художников "Cor Ardens" ("Пылающее сердце"), а в сентябре 1922 года возник международный культурный центр "Corona Mundi" ("Венец мира"), призванный осуществлять сотрудничество деятелей науки и искусства разных стран. В начале тридцатых годов была создана Всемирная лига культуры.

Программа Лиги культуры предусматривала работу по распространению идей мира и по охране культурных ценностей, предполагалось также оказывать поддержку передовым научным изысканиям, изучать вопросы материнства и детского воспитания, обмениваться культурными достижениями между государствами. Нужно сказать, что участие Рериха в этих организациях определялось его искренним и неудержимым стремлением к пропаганде достижений культуры. Он не мог бездействовать. Если появлялась малейшая возможность, сулившая хоть какой-нибудь успех, то Рерих обязательно должен был ею воспользоваться. Николай Константинович писал о Лиге культуры:

"В слове лига выражены общественность, объединение. Понятие всемирности не нуждается ни в каких объяснениях, ибо правда одна, красота одна и знание одно, и в этом не может быть никаких словопрений. Так же и о слове культура каждый образованный ум не будет спорить, ибо служение свету, утонченное и возвышенное сердце - общечеловечны".

Американские культурные организации, зачинателем которых был Рерих, развивались большей частью весьма успешно. Сам Николай Константинович практически не мог руководить ими. Многочисленные учреждения возглавлялись местными деятелями, а Николай Константинович, будучи членом правлений или почетным президентом, старался лишь поддерживать энтузиазм отозвавшихся на его инициативу людей.

Отдавая должное неутомимой энергии Рериха и его действительно беззаветному служению делу, в которое он свято верил, необходимо все-таки заметить, что успехи Рериха во многом зависели от большого интереса к его незаурядной личности, от его умелого обращения с разномыслящими сотрудниками, от обаяния его искусства. А этого, конечно, было недостаточно, чтобы работать в условиях общественного строя, опирающегося на принципы жестокой и беззастенчивой эксплуатации.

Несмотря на это, Рерих оказал огромное позитивное влияние на культурную жизнь Америки, на ее искусство, в частности, на творчество хорошо известного у нас Рокуэлла Кента, Это подтверждают и сами американцы. Имя Рериха не предано в США забвению, и начатая им культурная работа продолжается уже в течение полувека.

При самой интенсивной общественной деятельности Николай Константинович находил в Америке время не только для занятий живописью, но и для театральных работ, археологических исследований, публицистики. В 1922 году в его оформлении в Чикаго шла опера "Снегурочка". Эта постановка имела такой успех, что линии и орнаменты костюмов по рисункам Рериха были введены модельерами в моды текущего сезона.

Были у Николая Константиновича планы поработать совместно с Сергеем Прокофьевым, музыку которого он очень любил. Прокофьев встречался с художником в Америке и, покидая Нью-Йорк в феврале 1922 года, писал ему уже с парохода:

"Дорогой Николай Константинович, хотел забежать к Вам вчера вечером, чтобы обнять перед отъездом, но ввалилась ко мне какая-то предпринимательница, интересующаяся Апельсинами (речь идет об опере "Любовь к трем апельсинам". - П. Б. и В. К.), задушила душевные порывы. Ваши рукописи со мной в каюте; с удовольствием жду того момента, когда спокойно смогу подумать над ними, а затем поговорить с Дягилевым. Целую Вас крепко. С. Прокофьев".

Позднее, в 1930 году, в Нью-Йорке в оформлении Николая Константиновича была осуществлена новая постановка балета Стравинского "Весна Священная". На этот раз хореографию разработал балетмейстер Л. Мясин, а дирижировал Л. Стоковский.

Как археолога Рериха в Америке больше всего интересовали следы древних культур коренных жителей Америки. Летом 1921 года Николай Константинович знакомится с бытом американских индейцев в Аризоне и исследует пещерные жилища в Санта-Фе. Статьи об этих исследованиях появляются в специальных археологических изданиях.

Публичные лекции и выступления в печати создали Рериху репутацию прогрессивного мыслителя и гуманиста. В США перед Рерихом особо остро встал вопрос о том, как бороться с тлетворным влиянием антигуманного капиталистического общества на молодое поколение. Обращаясь к американской молодежи, художник писал:

"Друзья невидимые! Знаю вас. Знаю, как нечеловечески трудно вам превозмочь все условия жизни и не погасить ваш светоч. Знаю, как болезненно для вас идти под презрением тех, кто построил свою жизнь на темных понятиях денег... Я знаю тебя, гомункулус. Это ты подсунул нам по дороге столько ненужных вещей. Это ты советовал нам не доверять всему молодому и "неопытному". Это ты подставил внешние формы вместо фактов духа и сущности. Это ты позолотил рамы на картинах. Ты проник в советы и лиги и прикрыл стремление к совершенству обязанностью могильщиков".

Николая Константиновича не покидают мысли о необходимости синтеза этических учений Востока с современными социальными преобразованиями в России.

Ни одна лекция, ни одна статья не обходились теперь у него без ссылок на Россию или на труды восточных мыслителей. Николай Константинович как бы возложил на себя миссию быть глашатаем их идей на Западе. В этом отношении очень характерно стихотворение "Ловцу, входящему в лес", написанное в апреле 1921 года. Стихотворению предпосланы строки: "Дал ли Рерих из России - примите. Дал ли Аллал-Минг-Шри-Ишвара из Тибета - примите" (Аллал-Минг-Шри-Ишвара - тибетский подвижник. - П. Б. и В. К.). Далее, следуя поэтической манере Тагора, автор обращается к самому себе и намечает вехи своего дальнейшего жизненного пути:

Находясь в США, Николай Константинович ни на миг не прерывал подготовки к поездке в Индию. Он старался заручиться поддержкой научных и художественных учреждений Америки и европейских стран, с которыми связывался через международные культурные организации, для того чтобы добиться разрешения у британских властей на проведение в их колонии научно-исследовательской экспедиции.

Связи с самой Индией также продолжали развиваться. Сначала они поддерживались через В. Шибаева. В письме от 25 сентября 1921 года Рерих сообщает, что через год он будет готов воспользоваться приглашением Вадья (одного из руководителей теософского центра) посетить Адьяр. Больше того, Николай Константинович просит Шибаева узнать об условиях жизни в Адьяре для приезжающих.

Однако через некоторое время в письмах Рериха начинает проскальзывать разочарование: он недоволен деятельностью теософского общества. Художнику претят распри между его руководителями и безграмотность "оккультной" литературы, профанирующей философскую мысль Востока.

В апреле 1922 года Николая Константиновича приглашает в Индию один из оппозиционно настроенных лидеров теософского движения, впоследствии порвавший с ним индийский философ и писатель Д. Кришнамурти. Но художник уже решил не связывать свою будущую деятельность в Азии с теософами. Похоже, что некоторые теософы с опаской относились к просоветским настроениям Рериха. Это прежде всего касалось руководительницы русского теософского общества А. Каменской, эмигрировавшей после Октябрьской революции в Швейцарию и имевшей прямые контакты с Адьяром.

Во всяком случае, в августе 1922 года Николай Константинович пишет Шибаеву: "...если Вы потерпели разочарование в Каменской, то я потерпел то же в Безант. Это печально, но это так". В этом же письме художник сообщает, что через одиннадцать месяцев он будет окончательно готов покинуть США.

Уехал Рерих из Нью-Йорка месяцем раньше, чем предполагал, прожив в Америке со 2 октября 1920 года по 8 мая 1923 года.

После этого он трижды - в 1924, 1929 и в 1934 годах - посещал США по делам на очень короткое время. Уже после отъезда художника из США, 17 ноября 1923 года, его друзьями и сторонниками был открыт в Нью-Йорке музей имени Рериха, куда Николай Константинович передал свыше 300 своих произведений.

Культурные учреждения, связанные с именем Рериха, функционировали обычно на кооперативных началах, и Нью-Йоркский музей по уставу числился товариществом на паях. Николай Константинович не обладал свободными денежными средствами, и его вклад состоял из картин, собрание которых систематически им пополнялось. Это давало художнику и его жене право на владение определенным количеством шер (паев). Как основатели дела, Николай Константинович и Елена Ивановна значились членами директората. Проживая вне США, они не могли лично участвовать в решении организационных и хозяйственных вопросов и поэтому оставляли кому-либо из других членов совета директоров свои доверенности. Никакой финансовой зависимости от музея или других американских культурных учреждений у Рериха не было, равно как и они никакой материальной поддержки, кроме обычных членских взносов и дарственных картин, от него не получали. Среди пайщиков музея было и несколько состоятельных бизнесменов. Об их коварстве и нечистоплотности в делах Николаю Константиновичу пришлось узнать позже.

Рассказ о жизни Рериха в США может показаться неполным, если не упомянуть об американских миллионерах, якобы подписывавших по желанию художника чеки на крупные суммы. Легенда о таких миллионерах, родившаяся среди завистливых неудачников эмигрантов, была подхвачена падкой на вздорные слухи западной прессой, которая сообщала, что Рерих запросто одаривает приглянувшихся ему людей драгоценными камнями. Пошарит по карманам, выберет камешек покрупнее и, не тратя лишних слов, передает из рук в руки.

Из всех небылиц, сложенных вокруг имени Рериха, россказни о неимоверном богатстве художника досаждали ему больше всего. Они вызывали нескончаемый поток просьб. Просили на школы, издательства, детские театры, женские курсы, дома культуры, на продолжение образования, на приобретение недвижимости и просто так, по безденежью. И Николай Константинович заносил в дневник: "Бесконечный список человеческих желаний и нужд. Сердце болело, отказывая бедным, но что могли значить наши копейки в этом бесконечном потоке слез и самых благородных намерений. Когда могли, давали, но это была малая капля в океане потребностей. В то же время кто-то создавал легенду о нашей роскоши... Скажите: "Богатства нет и никогда к нему не стремились". Никто не поверит, ибо вера в миф - самая крепкая вера. Человек верит не в действительность, но во что ему хочется поверить. Сказка о богатстве - самая жестокая".

Продажа картин, гонорары за работы для театра, публикации многочисленных статей всегда обеспечивали Рериху и семье безбедное существование. Однако расходы, связанные с частыми разъездами, экспедициями, научной и общественной работой, вызывали норой серьезные денежные затруднения, и Николай Константинович меньше всего рассчитывал на помощь капиталистов Америки. Он писал о них:

"Великими трудами кто-то строил Пантеон красоты, кто-то трудился, раскладывая нахождения по пробиркам критических лабораторий. И вот является ваш автомобиль, и опытный повар подносит вам изысканную трапезу красоты.

Но может ли вага желудок переварить эту пищу? Да и имеете ли вы право входа в трапезную? Дали вы когда-нибудь что-нибудь оправдавшее ваше приближение к искусству и знаниям? Вообще умеете ли вы дать? И говорили ли вам, что лишь давшие получат? Если же вы не имеете права на вход во храм, если вы не заработали их сами своим трудом, если вы желаете лишь получать, то не вам ли принадлежит кличка паразитов? Ибо вы ползаете по храму, не внося в него ничего. Вы бороздите собой лик земли, бесцеремонно толпитесь па ступенях чужих завоеваний и легкомысленно полагаете, что все труды и творения для вас. Вы иногда слушали музыку; ваш глаз скользил по картинам; вы похлопывали рукою скульптуру и, зевая, вы отдавали час времени для прослушания знаменитого лектора. Но затем, когда автомобиль переносил ваше драгоценное тело до дома, - во что претворялись впечатления ваши? В скуку, в зевок, в обед и злословие.

Потому, когда человек имущий и с возможностями будет вам говорить об искусстве и знании, всегда спрашивайте его: "что же вы-то сделали для красоты, чтобы иметь право говорить о ней?"

У Николая Константиновича было достаточно оснований характеризовать капиталистов именно так. Он по собственному опыту знал, что лучше довериться случаю, чем миллионерам, которые, по утверждению некоторых газетных писак, устилают его путь денежными банкнотами. В дневнике художника есть запись: "Однажды в Сан-Франциско были нужны деньги. Очень были нужны, но ниоткуда не приходили. И никому-то об этой надобности нельзя было сказать. Становилось безнадежно... На другое утро ранний звонок... "Приезжайте немедленно на выставку". Сношу. В зале вижу милую девушку с чеком в руках. Улыбается: "Через двадцать минут отходит мой пароход в Гонолулу. Которую из этих четырех картин вы посоветуете?" Сует чек, схватывает со стены картину и бежит к выходу. Служитель хочет задержать, но я издали машу ему: "Не мешай". Так и мелькнула точно нездешняя, но в руке хороший чек, и на стене пустое место".

Благодаря постоянному спросу на картины, художнику удалось собрать средства и на путешествие в Азию. Никакие официальные учреждения США его не финансировали.