Николай Константинович начал серию автобиографических очерков словами: "Нелегко описать жизнь, в ней было столько разнообразия. Некоторые называли даже это разнообразие противоречиями. Конечно, они не знали, из каких импульсов и обстоятельств складывались многие виды труда. Назовем эти особенности жизни именно трудом. Ведь все происходило не для личного какого-то удовлетворения, но именно ради полезного труда и строительства".

В дневниках Рериха и в воспоминаниях современников очень скудно разбросаны сведения о тех "милых пустяках", которые позволяют вносить в жизнеописания интимные нотки. Все это как бы без остатка вытеснялось общественной деятельностью Николая Константиновича, его творческой и научной работой.

Домашний уклад прежде всего говорил о трудовом образе жизни. Мастерская Николая Константиновича походила именно на мастерскую, а не на студию знаменитого художника, с модной мебелью и дорогими безделушками. В мастерской стояли простые столы с книгами, с банками и тюбиками красок, образчиками минералов и археологическими находками.

Николай Константинович имел обыкновение работать одновременно над несколькими картинами, поэтому много места занимали мольберты с начатыми полотнами. К потолку было подвешено на проволоке чучело чайки. Вспоминая о нем, художник писал: "Чайки надежды летят перед ладьями искателей. "Чай, чай, примечай, куда чайки летят". Примечает народ полет чаек, полет надежд, чаяний. И почему не надеяться на завтра, на багряный восход, на красоту благодатную?! Полетят чайки прекрасные, и нет такого труда, впереди которого не могла бы лететь чайка".

Интерес к старине выдавал реставрированный, петровских времен секретер, за которым любил работать художник. Гостиная была обставлена старинной мебелью.

Уважение к труду привило Николаю Константиновичу сугубо бережливое отношение к вещам. Один и тот же несессер десятки лет сопровождал его в длительных поездках по разным странам. Для торжественных случаев и официальных приемов висел в гардеробе отлично сшитый фрак, переживший много рабочих курток, несмотря на то, что художник был очень аккуратен.

Мастерской в миниатюре выглядела и детская комната. Николай Константинович и Елена Ивановна уделяли много внимания и времени воспитанию сыновей. Старший из них - Юрий родился в 1902 году в Окуловке Новгородской губернии, а младший - Святослав - в 1904 году в Петербурге. Детей с первых же лет приучали к трудолюбию, наблюдательности, инициативе. Мальчики чувствовали себя полноправными членами семьи. Их брали в путешествия, а если приходилось расставаться, то переписывались с ними. Юные корреспонденты выказывали незаурядные для своего возраста способности. Семилетний Святослав писал отцу из Павловска в Пятигорск: "Милый папочка, я сейчас пишу тебе письмо, а в нашем саду страшный ветер и гроза. Я сижу в детской. Мне очень интересно знать, кто это Чортиков? Мы сегодня поймали стрекозу, крылья у нее отливают золотом, брюшко у нее отливает синим, зеленым и желто-зеленым. У нас есть большой огород, все в нем распустилось. Не видно ли на горах диких козлов? Какие жуки и камни? На моем огороде растут подсолнухи, редиска, укроп и картофель. У Юрика на огороде растет шпинат, лук, морковка, салат, японский газон, горох и картофель..."

Юрий уже с гимназических лет стал заниматься египтологией с известным ученым Б. Тураевым и монгольским языком с востоковедом А. Рудневым.

Камень на месте сожжения Н. К. Рериха в Кулу
 

В слаженной и жившей в постоянных трудах семье художника творческие интересы главенствовали над всеми иными. Работоспособность самого Николая Константиновича поражала многих его современников. И. Грабарь писал: "Бывало, придешь к нему, в его квартиру, в доме "Общества поощрения", вход в которую был не с Морской, а с Мойки, и застанешь его за работой большого панно. Он охотно показывает десяток-другой вещей, исполненных за месяц-два, прошедшие со дня последней встречи: одна лучше другой, никакой халтуры, ничего банального или надоевшего, - все так же нова и неожиданна инвенция, так же прекрасны эти небольшие холсты, и картины организованы в композиции и гармонизованы в цвете. Проходит четверть часа, и к нему секретарь приносит кипу бумаг для подписи. Он быстро подписывает их не читая, зная, что его не подведут: канцелярия была образцово поставлена. Еще через четверть часа за ним прибегает служащий - великая княгиня приехала. Он бежит, еле успевая крикнуть мне, чтобы я оставался завтракать. Так он писал отличные картины, подписывая умные бумаги, принимая посетителей, гостей - врагов и друзей - одинаково радушно тех и других, первых даже радушнее, возвращался к писанию картин, то и дело отрываемый телефонными разговорами. Так проходил день за днем в его кипящей, бившей ключом жизни".

Тем, кто лично встречался с Николаем Константиновичем, запоминались его корректность в обращении, его спокойный, приятного тембра голос, скупая и четкая жестикуляция, размеренная, неторопливая походка. Никто не видел Рериха суетящимся или выведенным из себя. Подкупали доброжелательность и участливость. Грабарь был прав, говоря, что они распространялись на друзей и недругов, и, быть может, поэтому последние охотно вступали с Рерихом в деловые отношения. У них не возникало сомнений относительно его готовности быть полезным делу и людям искусства.

Впрочем, о полезности каждый судил по-своему, иначе откуда бы взяться врагам? Перебирая многочисленные высказывания современников о Николае Константиновиче, мы можем составить такие обобщенные характеристики:

- Рерих - сторонник просвещения, прогресса и справедливости, серьезный ученый и видный деятель культуры, ценнейший сотрудник художественно-просветительных учреждений и общественных организаций;

- Рерих - кавалер орденов св. Станислава, св. Анны и св. Владимира, льнущий к придворным кругам карьерист, расчетливый "мудрец жизни", художник-"аристократ";

- Рерих - друг многих передовых людей своего времени, общительнейший человек, вокруг которого постоянно группируется любознательная и восторженная молодежь;

- Рерих - загадочная натура, Рерих - искренний и прямодушный человек.

Николаю Константиновичу часто приходилось сталкиваться с противниками своих взглядов, своих идей, и он смело вступал в бой. Но с кем бы ни сражался Рерих, он неизменно имел в виду общественную значимость действий противной стороны, а не личные качества противника. Такая выдержка гарантировала ему успех даже в очень запутанных делах, за которые другие не хотели браться.

Обращаясь в различные инстанции, вплоть до дворца, Рерих обычно получал благоприятное для дела решение, чем и заслужил репутацию отличного дипломата. Это раздувало слухи о "головокружительной карьере" художника, хотя ни к каким официальным должностям, кроме занимаемой - директора школы Общества поощрения художеств, он не стремился.

Правда, незадолго до войны 1914 года Николаю Константиновичу было присвоено звание действительного статского советника. Но похоже, что на это звание в "верхах" не скупились, так как через год оно было присвоено Николаю Константиновичу вторично, и Билибин в шутливых стихах оповестил, что и впредь Рерих каждой весной будет получать чин действительного статского.

Принцесса Ольденбургская, мечтая иметь в покровительствуемой ею школе именитого директора, готовилась представить Рериха к званию камергера его императорского величества. Узнав об этом, Николай Константинович решительно запротестовал, заявив, что до конца своих дней намерен подписывать и выставлять свои картины как "художник Рерих", а не как "камергер Рерих". На этом "придворная карьера" Николая Константиновича, не успев начаться, оборвалась.

Рерих был противником и широко практиковавшихся в его время награждений художников выставочными медалями и призами. Николай Константинович неоднократно указывал в печати на условность таких наград. Нужно было случиться, чтобы на Международной выставке в 1908 году в Милане ему как раз и присудили золотую медаль. Николай Константинович отказался от нее, что вызвало недоумение у членов жюри, поспешивших заверить художника, что более высоких наград в их распоряжении нет. На Брюссельской выставке ему также была присуждена золотая медаль. Ее переслали через бельгийское посольство. Из-за отказа от медали возникла дипломатическая переписка.

Из всего этого можно заключить, что вопреки намекам некоторых современников к чинам и наградам Рерих особой слабости не питал, хотя и не гнушался ими, когда это было полезно для руководимого им дела. Уж если к чему и питал слабость Рерих, так это к коллекционированию картин старинных мастеров. Николая Константиновича и Елену Ивановну знали как неутомимых собирателей. Их часто можно было видеть в антикварных магазинах и на аукционах. Многие воспоминания художника связаны с разными эпизодами из коллекционерской практики.

Запомнился Николаю Константиновичу один аукцион, на котором большинство вещей осталось непроданными, и кассирша, подсчитав скудную выручку, собиралась уже уходить. Но он заметил высоко над зеркалом, в простенке между двумя окнами, какую-то невзрачную картину. Инстинкт собирателя заставил попросить показать ее. Продавщица, окинув грустным взглядом, по ее мнению, отличные, но забракованные картины, решительно заявила:

- Не стоит за ней лазить, ведь все равно вы ее не купите.

Николай Константинович стал настаивать. Тогда предприимчивая дама предложила:

- Хорошо, я ее достану для вас, но вы положите сразу же двадцать пять рублей на стол, чтобы мне опять не тащить ее по лестнице вверх.

Так касса пополнилась четвертным билетом, а в руки Рериха попала небольшая картина, настолько потемневшая, что даже нельзя было распознать сюжет. После расчистки оказалось, что это зимний пейзаж Питера Брейгеля.

"Много незабываемых часов дало само нахождение картин, - записывал Рерих в "Листах дневника", - со многими были связаны самые необычные эпизоды. Рубенс был найден в старинном переплете. Много радости доставила неожиданная находка ван-Орлея - картина была с непонятной целью совершенно записана. Сверху был намазан какой-то отвратительный старик, и Елена Ивановна, которая сама любила счищать картины, была в большом восторге, когда из-под позднейшей мазни показалась голова отличной работы мастера..."

Собрание Рерихов насчитывало около 300 произведений. Впоследствии оно перешло в Эрмитаж. Среди картин были работы Рубенса, Остаде, Кранаха и других мастеров. Особенно хорошо была подобрана старая нидерландская живопись.

Николай Константинович неоднократно касался в своих очерках темы собирательства, столь близкой его деятельности по охране культурных ценностей. Он указывал на громадное образовательное значение коллекционирования и высоко оценивал деятельность Третьякова, который не только собрал массу первоклассных творений, но и сумел отразить в своей коллекции историю русской живописи.

Рерих особенно пропагандировал и поощрял собирательство среди молодежи. Конечно, он не давал советов начинать с поисков Рубенса или приобретения вещей Репина. И умело подобранная коллекция открыток, по его мнению, оказывала неоценимую пользу в пробуждении любви к искусству. Поэтому Николай Константинович охотно принимал деятельное участие в работе издательств, выпускающих репродукции и книги по искусству.

В 1910 году произошел раскол в Союзе русских художников. Из него вышли, за исключением Рылова, все петербургские художники, а из москвичей - В. Серов и И. Грабарь. После этого в Петербурге возникло выставочное объединение, вновь названное "Миром искусства". Его основное ядро составляли бывшие "мирискусники": Александр Бенуа, Л. Бакст, Е. Лансере, К. Сомов, М. Добужинский, В. Серов, И. Грабарь. К ним присоединились Н. Рерих, К. Петров-Водкин, Б. Кустодиев, А. Остроумова-Лебедева, 3. Серебрякова и др.

Возрождение группировки говорило о том, что тенденции "мирискусничества" продолжали жить и привлекать к себе новых сторонников. Но вряд ли они считали себя прямыми восприемниками той программы, которую в свое время объявил Дягилев, кстати, оставшийся в стороне от выставочной деятельности второго объединения "Мира искусства". Весьма показательным является и то, что его председателем избрали Рериха, а не кого-либо из ветеранов и признанных идеологов движения. Отчасти это, конечно, объясняется организаторским талантом Николая Константиновича, его большим авторитетом, но, думается, здесь имели место и другие мотивы.

Избрание Рериха указывало на то, что задачи и цели "Мира искусства" претерпели изменения.

Да они и не могли оставаться прежними. В период между двумя революциями во многих областях культуры, в том числе и в изобразительном искусстве, усилились различные формалистические искания, приводившие подчас к полному отрицанию всех традиций прошлого. Это вызвало сильное брожение в среде русских художников, привело к обострению борьбы между группировками.

В 1910 году была организована группировка "Бубновый валет", в которой участвовали П. Кончаловский и И. Машков, сыгравшие впоследствии видную роль в советской художественной жизни. "Бубнововалетцы", восставая против стилизаторства и "аристократизма" "Мира искусства", в своем творчестве часто огрубляли и деформировали натуру. Однако ими было создано немало ценных произведений в жанрах пейзажа и натюрморта.

Между Александром Бенуа и Давидом Бурлюком (одним из руководителей "Бубнового валета") велась беспощадная борьба, тем не менее многие "бубнововалетцы" экспонировали свои произведения на выставках "Мира искусства". Участвовали в них и представители "Голубой розы", в которую входили такие художники, как П. Кузнецов, М. Сарьян, С. Судейкин. Последний даже перешел к "мирискусникам" и занял среди них видное место.

В 1912 году от "Бубнового валета" отделились М. Ларионов, Н. Гончарова и некоторые другие художники. Они образовали группировку "Ослиный хвост". Ларионов ратовал за стиль, "свободный от реальных форм, существующий и развивающийся по живописным законам". Так родилось направление, названное "лучизмом", а от него было уже недалеко и до беспредметного абстрактного искусства, которое отражало кризис буржуазной культуры.

Не прекращал своих выставок Союз русских художников, сильный именами А. Архипова, А. Васнецова, К. Коровина, И. Остроухова, К. Юона, Ф. Малявина. По-прежнему продолжало выставочную деятельность Товарищество передвижников, поддерживаемое авторитетами Репина, Сурикова, Касаткина.

Воссозданному "Миру искусства" пришлось столкнуться с "новаторами", провозгласившими полную анархию в области формы и абсолютное пренебрежение к прошлым достижениям человеческого гения.

К чести "мирискусников" надо сказать, что они не повторяли роковой ошибки некоторых видных передвижников, отрицавших все то, что было не похоже на их собственные работы.

Перестав быть "бунтовщиками", "мирискусники" остались в глубине своей души истинными новаторами и внимательно присматривались к представителям других направлений, давая им место на своих выставках.

"Зрелые отцы призывают в свой дом незрелую молодежь, надеясь через нее сохраниться и обновиться", - говорилось в одном из обозрений выставки "мирискусников". Оба качества - преемственность и новаторство - были близки Николаю Константиновичу.

В декабре 1911 - январе 1912 года проводился Всероссийский съезд художников. В статье "Земля обновленная" (1911), посвященной этому событию, Рерих писал: "Думать ли художникам о всяких уравнениях? Чтобы никто не выпал из строя, чтобы никто не выскочил... Мечтами о единении, мечтами о ровном строе сколько художников было отрываемо от работы. Страшно сосчитать, сколько художников "объединительные" разговоры перессорили".

Там же мы читаем: "...учась у камней упорству, несмотря на всякие недоброжелательства, я твержу о красоте народного достояния. Видеть защиту красоты старины на знамени съезда для меня особенно дорого..."

Многолюдный и разнообразный по составу участников съезд свидетельствовал об интенсивной дифференциации в художественной жизни страны, о множестве противоборствовавших в ней направлениях. Так, В. Кандинский выступал на съезде с горячей проповедью абстракционизма, представитель "Ослиного хвоста" уличал Врубеля в консерватизме, а "мирискусник" Александр Бенуа призывал к неоклассицизму.

В такой обстановке Рериху и пришлось налаживать деловую сторону объединения "Мира искусства". Николай Константинович умело избегал ненужных конфликтов, внимательно прислушивался к "старикам" и к "молодым". Все это укрепляло организацию "Мира искусства" и обеспечивало ей успех.

Рерих близко сходился со многими художниками, писателями, учеными своего времени. Так, прочная дружба связывала Николая Константиновича с Леонидом Андреевым. Оптимистическое мировоззрение Рериха и близкое к пессимизму мироощущение Андреева, казалось, были антагонистичны. Но крайности, как бы стремясь дополнить друг друга, иногда сходятся. Об их полном взаимопонимании красноречиво свидетельствует такое письмо Рериха к Леониду Андрееву (1914):

"Дорогой Леонид Николаевич! Если слова трогают душу, то слово такого прекрасного, так близкого мне художника, как Вы, не только тронуло меня глубоко, но и принесло радость. За эту радость, которая так редка у нас сейчас, крепко Вас целую. Спасибо Вам великое. И вы поймете, что Ваше мнение принесло мне радость. У меня много врагов, но зато судьба устроила так, что "с гордостью могу назвать врагов моих и с гордостью могу перечислить друзей". Судьба устроила так, что среди умершего "сегодняшнего" дня, среди пены и пыли жизни ко мне обращаются голоса таких людей, как Вы, которого я так люблю, ценю и чувствую. Ведь это же радость! Среди испытанных голосов "специалистов" Вы заговорили о моей работе языком человеческим. Вы пишете, что можно ли говорить неспециально? Да ведь это-то и важно, если что-либо может выйти за пределы специального - в жизнь, в душу..."

Предчувствия грозных событий и стремление подчинить свои духовные искания общественным интересам сблизили Николая Константиновича с Александром Блоком. В этом случае можно уже говорить и о творческом "сродстве душ".

Было очень много общего между внешней сдержанностью и внутренним пыланием Рериха и Блока. В "зареве" их искусства не сразу угадывался "жизни гибельный пожар". Поэзия Блока и живопись Рериха часто казались далекими от насущных проблем сегодняшнего дня. Но у них был особый счет времени, счет, который включает в сегодняшний день минувшие тысячелетия. И в их творчестве настоящее проверялось прошлым.

Именно эти блоковские строки вдохновляли Николая Константиновича в то время, когда он трудился над фронтисписом к книге стихов поэта, посвященных Италии. По-видимому, и искусство Рериха также вдохновляло Блока. В 1914 году С. Маковский попросил Блока одолжить оригинал фронтисписа для того, чтобы воспроизвести его в журнале "Аполлон". Поэт ответил: "Рисунок Н. К. Рериха вошел в мою жизнь, висит под стеклом у меня перед глазами, и мне было бы очень тяжело с ним расстаться даже на этот месяц... Прошу Вас, не сетуйте на меня слишком за мой отказ, вызванный чувствами, мне кажется, Вам понятными".

В "Листах дневника" Николай Константинович писал о Блоке: "Помню, как он приходил ко мне за фронтисписом для его "Итальянских песен", и мы говорили о той Италии, которая уже не существует, но сущность которой создала столько незабываемых пламенных вех. И эти огни небывалые, и гремящие сферы, и светлый меч, процветший огнем, - все эти вехи Блок знал, как нечто реальное. Он не стал бы о них говорить аптечными терминами, но принимал их внешнюю несказуемость и внутреннюю непреложность".

Общественная деятельность Рериха неизбежно должна была привести к знакомству с Горьким. Первые деловые свидания художника и писателя состоялись в издательстве Сытина и в редакции журнала "Нива", а затем они познакомились домами и стали бывать друг У друга.

Николай Константинович высоко ценил писательский талант Горького, обращался к нему за советами. В архиве Алексея Максимовича хранится письмо художника, датированное 4 ноября 1916 года: "Дорогой Алексей Максимович, посылаю Вам корректуру. За все замечания Ваши буду искренне признателен. Хорошо бы повидаться; в словах Ваших так много озона и глаза Ваши смотрят далеко. Глубокий привет мой Марии Федоровне. Сердечно Вам преданный Рерих".

Интересны некоторые воспоминания художника о Горьком: "Помню, как однажды, когда в одной большой литературной организации нужно было найти спешное решение, я спросил Горького о его мнении. Он же улыбнулся и ответил: "Да о чем тут рассуждать, вот лучше вы, как художник, почувствуйте, что и как надо. Да, да, именно почувствуйте, ведь вы интуитивист. Иногда поверх рассудка нужно хватить самой сущностью".

Николай Константинович и Горький ощущали свою эпоху как эпоху коренных исторических перемен. Но, конечно, каждый из них по-особому отражал в своем творчестве борьбу за лучшее будущее родной страны.

В искусстве Николая Константиновича перед войной 1914 года с особой силой прозвучала тема возмездия, впервые раскрытая в полотне "Ангел последний" (1912). Над объятой пламенем землей, в багряных облаках - апокалипсический ангел, воздающий по заслугам за все содеянное зло, а на далеком горизонте - сверкающие зарницы как бы оповещают о повой жизни на очищенной от скверны планете.

Катастрофы, несчастья, казалось бы, были чужды общему направлению творчества Рериха и его взглядам на искусство. И все же мотив суровой кары, отражая несогласие художника с существующим положением вещей, органически вошел в его живопись.

Почти одновременно с картиной "Ангел последний" появляется полотно "Меч мужества" (1912). Ангел принес спящей у врат замка страже меч. Пришел срок во всеоружии встретить врага.

Рерих как бы провидит зарево военных пожарищ. В его "Листах дневника" имеется такое замечание: "Спящим стражам приносится меч. "Меч мужества" понадобился. Приходят сроки. Тогда же и в начале 1914 года спешно пишутся "Зарево" с бельгийским львом, "Крик змия", "Короны" - улетевшие, "Город обреченный" и все те картины, смысл которых мы после поняли".

Жуткое впечатление производит картина "Город обреченный". Громадный зеленый с красным змий обвил кольцом городские стены, закрыл наглухо все выходы и вот-вот сомнет в своих смертоносных объятиях каменные твердыни. А. Ремизов под впечатлением произведений Рериха создал цикл стихотворений. В стихотворении, посвященном "Городу обреченному", он писал:

Интересно, что Горький, желая иметь картину Рериха, выбрал не реалистический пейзаж или произведение на историческую тему, а как раз это символическое полотно.

"Зарево"... Все небо объято багряным заревом пожарищ. У средневекового замка, перед поверженным львом, стилизованным под бельгийский герб, застыла фигура воина. Его меч и щит упираются в землю. Они бесполезны перед огненной стихией. Остается лишь смерть на посту чести.

"Короны"... Скрестились мечи трех королей. Они клянутся в верности военному союзу. Но, знать, не на правое дело подняты мечи, и не будет королям удачи. Снялись с их голов короны и уплывают в небесную даль.

И наконец, "Дела человеческие"... На краю голого утеса группа беспокойных людей в старинных одеяниях. Люди чем-то потрясены и что-то горячо обсуждают. Взметнув вверх руки, взывает к небу убеленный сединой старец, а другой сокрушенно рассматривает развалины низлежащего города.

Свои "пророческие" сны Рерих облек в чрезвычайно экспрессивные формы. В картины введено много излюбленного русскими символистами красного цвета. Он вызывает ощущение тревоги. Художник мастерски использует широкоизвестные библейские образы змия, ангела, всепожирающего огня, по примеру народного эпоса переплетает стихийные силы природы с "делами человеческими", стилизует произведения под древнерусскую икону или лубок.

Экспонированные в 1915 году на выставке "Мира искусства", эти картины Рериха вызвали настоящую сенсацию. Их легко разгадываемая символика недвусмысленно подчеркивала трагизм текущего момента, роковую беззащитность страны, вовлеченной сановными преступниками в бойню.

Сообщение о первой мировой войне застало Николая Константиновича в Талашкине. Как должен поступить человек - верный сын родины, считавший, что благо заключается в мире и единении с другими народами? Вопрос сложный и трагический.

Николай Константинович всем сердцем болел за судьбы русского народа. Как историк и патриот, он знал, что в народе крепка воля к защите родной земли. Рерих писал: "Приходят враги разорять нашу землю, и становится каждый бугор, каждый ручей, сосенка каждая еще милее и дороже. И, отстаивая внешне и внутренне каждую пядь земли, народ защищает ее не только потому, что она своя, но потому, что она красива и превосходна и поистине полна скрытых, великих значений".

Вместе с тем всегда готовый выступить в защиту национального достоинства Рерих был против оголтелых шовинистов. Художник без малейших колебаний примкнул к той части русской интеллигенции, которая не связывала благополучие родины с агрессивными намерениями правящей верхушки. Николай Константинович сразу же решил для себя, что его долг заключается в осуждении самой войны.

В 1914 году Рерихом создается плакат "Враг рода человеческого", в котором он клеймит варварское разрушение памятников культуры в Лувене, Шантиньи, Реймсе. Плакат был разослан по армиям и военным зонам. Забота художника о мире в первую очередь выразилась в борьбе за сохранение достижений человеческого гения.

Мысль о необходимости специального соглашения по охране просветительных учреждений и памятников культуры впервые возникла у Рериха еще в русско-японскую войну. В начале первой мировой войны Николай Константинович вынес этот вопрос на обсуждение широкой общественности, попытался придать ему государственное значение. Рерих обратился к верховному командованию русской армии и правительствам Франции и США с предложением обеспечить в военное время сохранность культурного достояния народов путем соответствующей договоренности между странами.

Действуя с присущей ему энергией, художник ознакомил с проектом многих высокопоставленных лиц, а в 1915 году и самого Николая II, но дело так и не продвинулось. Том не менее от идеи охраны культурных ценностей при военных столкновениях Рерих не отказался, и проведение ее в жизнь заняло большое место в его дальнейшей общественной деятельности.

С начала войны Николай Константинович принимает также участие в работе русского Красного Креста. В 1915 году его выбирают председателем Комиссии художественных мастерских для увечных и раненых воинов. По инициативе Рериха создаются специализированные классы для обучения раненых при школе Общества поощрения художеств.

Характерные черты приобретает в военные годы публицистика Николая Константиновича. Он лишь мельком говорит в своих очерках о войне. При всей своей неотвратимости она представляется художнику чуждым явлением. Поэтому его мысли не отвлекаются от основных задач искусства и просвещения. В статье "Слово напутственное", опубликованной в газете "Биржевые ведомости" 14 марта 1916 года, Рерих пишет: "...думаем мы не во имя "вчера", но во имя "завтра", во имя всенародного строительства и творчества. Думаем, зная, что творчество без подвигов невозможно. Прежде всего, имеем ли право говорить об искусстве? В дни великой борьбы? Когда, казалось бы, умолкает искусство? Когда справедливо восстали против глупой роскоши и мотовства... Но подлинное искусство - не глупая роскошь. Молящийся богу правды и красоты - не мот. Искусство - потребность. Искусство - жизнь. Разве храм роскошь? Разве может быть мотовством книга и знания? Конечно, если искусство - великая потребность и высокая жизнь, то, конечно, и сейчас можно говорить об искусстве. Если искусство служит Родине, то, конечно, следует перед ним поклониться. А служение это, конечно, не в служебных изображениях, но в возвеличении вкуса, в росте самопознания, в подъеме духа. В подготовке высоких путей".

В военные годы в искусстве Рериха мотивы грозных предзнаменований уступают место фольклорным темам. Иногда художник раскрывает их в связи с традиционными религиозными представлениями о подвижниках, спешащих на помощь людям, как, например, в картинах: "Прокопий праведный отводит каменную тучу от Устюга Великого", "Прокопий праведный за неведомых плавающих молится" (1914), "Пантелеймон целитель", "Три радости" (1916). Иногда решение их носит чисто сказочный характер, как в "Ведунье" (1916), или основывается на пантеизме народного мышления, как в "Велении неба", "Стрелах неба - копьях земли", "Доме духа" (1915).

Произведения военных лет не вызывают чувства безысходности. Художник настроен оптимистически и не страшится грозных испытаний.

Во время мировой войны заметно возросли усилия Николая Константиновича на поприще народного просвещения. Участились встречи с Горьким и другими антимилитаристски настроенными представителями русской интеллигенции. Напряженная деятельность Николая Константиновича как будто бы свидетельствовала о том, что война не выбила его из проторенной творческой колеи.

Но на самом деле это было не так. Война полностью расстроила планы Рериха в важнейшей для него области - в изучении Востока. А она играла решающую роль в биографии Николая Константиновича. Он не мог ограничиться исключительно книжными сведениями о притягательных для него странах и перед самой войной предпринял некоторые шаги по организации научно- художественной экспедиции в Азию.

В 1913 году Николай Константинович встретился в Париже с постоянно проживавшим там русским востоковедом В. В. Голубевым - знатоком индонезийского, индийского и тибетского искусства. Голубев только что вернулся из Индии и собирался вновь отправиться туда. Рерих обсуждал с ним планы совместной работы по исследованию восточных стран, а по приезде домой в Петербург написал статью "Индийский путь", заканчивавшуюся словами: "Желаю В. В. Голубеву всякой удачи и жду от него бесконечно многозначительного и радостного... К черным озерам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают. Живет в Индии красота. Заманчив великий Индийский путь".

Этот путь давно уже манил Николая Константиновича, и художник усиленно готовился к вступлению на него. Стремясь быть в курсе исследовательской работы отечественных ученых, Рерих принимал участие во многих их начинаниях, способствовавших усилению контактов со странами и народами Востока. Так, например, в целях изучения живых буддийских традиций и привлечения в Петербург редчайших экспонатов буддийского религиозного культа русские востоковеды выдвинули предложение о постройке в столице буддийского храма. В комитет по содействию строительству входил и Николай Константинович. Комитет обычно собирался на квартире сестер Шнейдер - племянниц известного индолога И. П. Минаева.

Было бы наивным заподозрить деятельность этого комитета в какой-то пропаганде буддизма. Достаточно сказать, что по инициативе Ф. И. Щербатского комитет обсуждал и вопрос о перевозке из Индии в Россию древнего индуистского храма. Рерих отмечал по этому поводу в "Листах дневника": "Вместе с мечетью и буддийским храмом такое прекрасное привхождение было бы своевременно и замечательно. Мы схватились за предложение Щербатского". Русские востоковеды, увлеченные наукой, меньше всего считались с догматическими различиями враждебных друг другу религий. Индуистский храм предполагалось разобрать под наблюдением опытного архитектора и из Бомбея морским путем доставить в Петербург. Были уже начаты переговоры с "Добровольным флотом" о льготной перевозке, но с наступлением войны дело, конечно, заглохло.

Собирался Николай Константинович посылать в Индию стипендиатов школы Общества поощрения художеств, однако и тут помешала война. Очень хотелось ему организовать в Петербурге индийский музей. Николай Константинович надеялся получить для музея некоторые экспонаты из коллекции В. В. Голубева и обратился в Академию наук, чтобы от ее имени была бы проявлена соответствующая инициатива.

Особо следует остановиться на связях Николая Константиновича с Агаван Доржиевым, забайкальским бурятом, получившим в Тибете буддийское образование. Доржиев подолгу проживал в Лхасе и стал доверенным лицом далай-ламы. Когда в начале XX века агрессивная политика Англии в Тибете приняла угрожающий характер, далай-лама направил Доржиева в Россию в качестве своего чрезвычайного посланника для переговоров с царским правительством об активизации России в Центральной Азии, в том числе и в Тибете, с тем, чтобы преградить туда путь английскому колониализму.

Николай Константинович в меру своих возможностей поддерживал миссию Агаван Доржиева. За это через того же Доржиева далай-лама выразил Рериху благодарность и вручил ему памятные подарки.

Забегая вперед, отметим, что после Октябрьской революции Агаван Доржиев остался жить в СССР и занимал видное место среди лидеров бурятского ламаистского обновленческого движения, которое в годы революции встало на сторону Советской власти и пыталось реформировать быт буддийского духовенства, преобразовывая монастыри в трудовые общины.

Еще задолго до Октябрьской революции у Николая Константиновича сложилось твердое убеждение, что его личный долг перед обществом заключается в сближении духовного наследия Востока с новейшими научными открытиями и прогрессивными социальными учениями. Успешное осуществление такой задачи требовало живой связи с народами Востока, с их древней культурой и неумирающими традициями. И мы видим, как основательно художник вел систематическую подготовку к вступлению на "великий Индийский путь". Отказаться от него было бы для Рериха равносильно отречению от самого себя.

В начале 1915 года Николай Константинович заболел воспалением легких. Состояние его здоровья оказалось столь тяжелым, что в мае в газете "Биржевые ведомости" появился бюллетень о ходе болезни. Когда кризис миновал, врачи рекомендовали поездку в Крым, но Рериха потянуло в дорогие ему новгородские края. Все шире разгорался пожар войны, и он записывал: "Припадая к земле, мы слышим. Земля говорит, все пройдет, потом будет хорошо. И там, где природа крепка, где недры не тронуты, там и сущность народа тверда, без смятения".

Здоровье Николая Константиновича восстанавливалось медленно. Частые бронхиты и пневмонии привели лечащих врачей к заключению, что художнику противопоказано жить в большом городе. Чтобы не удаляться от дел, Рерих арендовал в Сердоболе (Сортавала) дом у самых ладожских шхер, среди соснового леса, и переехал туда с семьей на постоянное жительство в декабре 1916 года. Близость к Петрограду позволяла время от времени выезжать туда и заниматься делами школы Общества поощрения художеств. Между тем приступы болезни порой так обострялись, что Николай Константинович в мае 1917 года составил завещание:

"Все, чем владею, все, что имею получить, завещаю жене моей Елене Ивановне Рерих. Тогда, когда она найдет нужным, она оставит в равноценных частях нашим сыновьям Юрию и Святославу. Пусть живут дружно и согласно и трудятся на пользу Родины. Прошу Русский народ и Всероссийское Общество Поощрения художеств помочь семье моей, помочь, помня, что я отдал лучшие годы и мысли на служение русскому художественному просвещению. Предоставляю Музею Русского Искусства при Школе, мною учрежденному, выбрать для Музея одно из моих произведений как мой посмертный дар. Прошу друзей моих помянуть меня добрым словом, ибо для них я был добрым другом. 1 мая 1917 года, Петроград. Художник Николай Константинович Рерих".

Болезнь и пребывание в Сердоболе несколько отдалили Николая Константиновича от общественной деятельности в самый канун революции, но и то немногое, что он смог совершить, достаточно полно характеризует направление его мыслей.

Вскоре после свержения царского правительства, 4 марта 1917 года Горький собрал у себя на квартире большую группу художников, писателей, артистов. Среди присутствующих были Рерих, Александр Бенуа, Билибин, Добужинский, Петров-Водкин, Щуко, Шаляпин, Маяковский. На совещании избрали комитет в составе 12 человек, куда вошел и Николай Константинович. 6 марта Горький, Рерих, Бенуа и Добужинский подписали заявление в Совет рабочих и крестьянских депутатов. В заявлении говорилось:

"Комиссия по делам искусства, занятая разработкой вопросов, связанных с развитием искусства в свободной России, единогласно постановила предложить свои силы в распоряжение Совета рабочих и солдатских депутатов для разработки вопросов об охране памятников старины, проектирования новых памятников, составления проекта положения об органе, ведающем делами изящных искусств, устройства народных празднеств, театров, разработки гимна свободы и т. п..."

Совет депутатов не замедлил откликнуться на это предложение. Уже в девятом номере "Известий" появилось воззвание исполнительного комитета, которое вскоре было расклеено по Петрограду и его окрестностям. В воззвании говорилось:

"Граждане, берегите дворцы, они станут дворцами нашего всенародного искусства, берегите картины, статуи, здания - это воплощение духовной силы вашей и ваших предков, не трогайте ни одного камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы, - все это ваша история, ваша гордость!"

Одновременно с заявлением в Совет рабочих и солдатских депутатов комиссия обратилась с аналогичным предложением и к Временному правительству. Последнее также согласилось образовать соответствующий комиссариат в составе выдвинутых на собрании у Горького лиц. Одним из документов, принятых и распространенных Комиссией по делам искусств и подписанных в числе других и Рерихом, было обращение такого содержания: "При старом государственном строе, в тех ненормальных условиях, при которых развивалась наша художественная жизнь, во многих городах задуманы, а частью даже и осуществляются разного рода памятники. Исходя из того, что значительная часть их не удовлетворяет требованиям художественного вкуса, Особое совещание по делам искусств при комиссаре над бывшим Министерством двора и уделов и- Комиссия по делам искусств, утвержденная при Исполнительном Комитете Совета рабочих и солдатских депутатов, постановили обратиться ко всем правительственным и общественным учреждениям, в ведении которых находится сооружение этих памятников, в особенности предназначенных к увековечению памяти династии Романовых, с настоятельной просьбой приостановить все работы по созданию этих памятников, а о проектах и начатых работах довести до сведения Особого совещания по делам искусств (Зимний дворец)".

Этот призыв вызвал протесты со стороны некоторых писателей, художников, общественных деятелей. Горького обвиняли в том, что он посягает на свободу творчества. В результате возникших разногласий пути участников горьковского совещания круто разошлись. Часть из них выдвинула проект об образовании специального министерства изящных искусств. Но многие выступили против, в частности Маяковский.

Теперь трудно установить, по каким соображениям сторонники создания министерства пытались склонить на свою сторону Рериха и даже предложили ему занять пост министра. Известно только, что Николай Константинович решительно отказался от этого предложения и поддержал комиссию двенадцати, признанную Советом рабочих и солдатских депутатов и дополненную двумя его членами. Широкая, демократическая программа этой комиссии отвечала взглядам Рериха на народное просвещение. Николай Константинович верил, что в обновленной России откроются небывалые возможности для развития духовных сил ее народов, и хотел в дальнейшем служить тому делу, в котором уже имел богатый опыт. 12 ноября 1917 года он писал в Петроград: "Я прослужил искусству 25 лет, по мере сил защищал русское народное достояние и подготовлял путь для молодых, буду счастлив, если мой опыт послужит на пользу будущим деятелям искусства".