Заручившись поддержкой ученых Индии, Америки и Европы, Рерих 29 июля 1928 года, находясь в Сиккиме, положил начало работе Гималайского института научных исследований, названного "Урусвати", что в переводе значит "Свет утренней звезды".

Однако вскоре Николай Константинович задумал уехать из Сиккима. Еще в 1925 году, будучи в Кашмире, он хотел посетить долину Кулу, но тогда маршрут экспедиции пролег мимо нее. Этой долине отведено почетное место в индийской и тибетской литературах. Вдоль реки Беас проходит древнейший путь из Индии в Тибет, на Кайлас, Ладак, Хотан, а оттуда через Гоби до самого Алтая.

На берегах Беаса трудился риши^* Вьяса, собиратель Махабхараты и многих пуран^**. Сюда доходил со своими воинами Александр Македонский. По преданиям, бывали здесь Будда и Падма-Самбгава^***, здесь жили Арджуна и другие Пандавы^****.

^* (Риши - святой мудрец, подвижник в древнеиндийской литературе. )

^** (Пураны (буквально - "древняя") - жанр древнеиндийской литературы. Пураны содержали космогонические и космологические мифы о богах, героях, а также исторические легенды. )

^*** (Падма-Самбгава - основатель одной из сект буддизма, получившей распространение в Сиккиме и Малом Тибете. )

^**** (Пандава - сын, потомок Панду. В эпосе Махабхарата пять братьев: Юдхиштхира, Бхима, Арджуна, Накула и Сахадэва.)

Кулу - колыбель древнейших памятников культуры более чем двухтысячелетней давности. В бесчисленных ущельях, проточенных горными ручьями, ютятся старинные храмы, некоторые из них давно уже покинуты и заросли густым лесом. Здесь можно найти замечательные бронзовые изделия IV-V столетий и изумительные гималайские миниатюры XIV-XV веков. Долина отличается благоприятным для европейцев климатом, чего нельзя сказать о Сиккиме. В археологическом, историческом, филологическом, а также ботаническом и геологическом отношениях весь северный Пенджаб с западной частью Гималайского хребта был неистощимым кладезем материалов для института "Урусвати", и Николай Константинович решил переехать именно сюда.

В последние дни декабря 1928 года Рерихи были уже в долине Кулу и приближались к древнему поселению Нагар (в переводе - город). Еще не переправившись через Беас, из Катрайна увидели уединенный дом на крутых горных склонах. Оттуда должен был открываться прекрасный вид на долину, окруженную белоснежными пиками гор. Попросили узнать местных жителей, нельзя ли этот дом арендовать. В ответ последовало категорическое:

- Что вы! Это поместье раджи Манди. Дом никогда не сдавался в аренду посторонним.

Тем не менее удалось поселиться именно в этом доме, а потом и приобрести его вместе с традиционными правами и обязательствами, среди которых было трехстороннее соглашение между богом Джамлу, британским правительством и владельцами дома о пользовании водой. Так, поместье в окрестностях Нагара, расположенное на высоте 2000 метров, стало постоянным местожительством Рериха в Индии.

К дому вела узкая, вьющаяся по горному склону дорога, его окружал сад, разбитый на укрепленных каменной кладкой террасах. Зимой дорогу заметало снежными сугробами и на какое-то время прерывалась связь с внешним миром. Но уже ранней весной расцветали фруктовые деревья, а земля покрывалась сочной изумрудной травой и яркими цветами. Почти к самому дому подходил густой лес - величавые голубые сосны, липы, серебристые ели, дубы, клены, достигавшие в поперечнике двух метров. Под этими великанами осенью появлялись знакомые с детства рыжики и волнушки. Однако эту идиллию нередко нарушали свирепые гималайские медведи, пантеры, леопарды. Они рыскали ночами под самыми стенами строений, и собак нельзя было выпускать без специальных железных ошейников с острыми шипами.

На севере высился снежный перевал Ротанг, через который лежал путь в Тибет и Среднюю Азию. Кроме проложенной тропы, с которой изредка доносился звон караванных колокольчиков, к перевалу вели какие-то старинные ступени, сложенные из крупных камней. Легенда связывала эту "богатырскую лестницу" с именем Гэсэрхана.

К западу на самой вершине горы виднелись развалины. Древние письменные источники говорят о четырнадцати буддийских монастырях, существовавших когда-то в долине Кулу. Теперь от них сохранились лишь загадочные живописные руины. На юг от поместья дорога вела на Симлу, к озеру Равалсар и в жгучие долины Индии.

В саду под кедром стояло каменное изваяние покровителя этих мест Гуги-Чохана, старого раджпутского раджи. Оно изображено на многих полотнах Рериха. Всего в долине Кулу насчитывалось около трехсот шестидесяти богов. В ярмарочные дни они "навещали" друг друга. Гремели барабаны, и толпы празднично разодетых людей несли на плечах алтари с богами. Одну из таких красочных процессий запечатлел на картине "Боги пришли" Святослав Николаевич. Советский зритель знаком с этим полотном по выставкам Святослава Рериха в Москве и Ленинграде в 1960 году.

Из Катрайна на берегу Беаса, откуда начинался подъем, до дома Рерихов лучше всего было добираться верхом. На преодоление четырех километров уходило часа полтора. Это затрудняло возведение зданий для института. Строительные материалы, которые нельзя было заготовить на месте, доставляли носильщики.

В незавидном положении оказывались и приезжавшие без предупреждения посетители. Так, однажды гость из Европы, попав в Катрайн уже вечером, решил, что четыре километра подъема не ахти какое препятствие, и отправился пешком. В горах, как известно, темнеет быстро, и путника внезапно окутала непроглядная ночь. Будучи наслышан о гималайских медведях и прочих лесных обитателях, он подумал, что благоразумнее всего переждать до рассвета на верхушке какого-либо дерева, и залез на ближайшее. Измученный бессонной ночью, гость вздремнул только под утро и внезапно был разбужен подозрительным шорохом. Наклонившись, он увидел чьи-то изумленно вперившиеся в него глаза. Оказалось, что это садовник Рериха Кесанг, а дерево, послужившее ночным убежищем, росло в саду неподалеку от жилого дома. Чтобы избежать подобных случаев, Николай Константинович посылал кого-либо встречать своих гостей в Катрайне у самого начала подъема.

Все эти житейские неудобства искупались изумительным видом на окрестности, прозрачно-чистым горным воздухом, ярчайшими восходами и закатами, которые расцвечивали землю и небо невиданными красками.

Через несколько месяцев после переселения в Кулу Николай Константинович и Юрий Николаевич уехали по делам в Европу и Америку. Для развития деятельности нового института полезно было наладить более тесные связи с некоторыми научными учреждениями западных стран.

"За время пятилетнего отсутствия Рериха американские культурно-просветительные организации, возникшие при его участии, значительно расширились и укрепились. Уже ранее в Нью-Йорке решили, что для их размещения целесообразно построить специальное здание. Когда в 1925 году об этом сообщили Рериху, он согласился и даже послал из Индии эскизы и план 24-этажного дома, в котором обосновались бы музей, Институт объединенных искусств, художественная галерея, театр на 350 зрителей, рабочие помещения для секций. Верхние этажи по желанию Рериха должны, были быть отведены под студии и квартиры для сдачи их за минимальную плату художникам, музыкантам, писателям, ученым, педагогам.

Все наметки Рериха были переданы архитектору X. Корбету. Он доработал их и, после того как удалось договориться с банком о займе, приступил к строительству. Когда в июне 1929 года Николай Константинович и Юрий Николаевич приехали в Нью-Йорк, небоскреб был уже почти готов.

Художественный и научный мир Америки встретил Николая Константиновича с большим интересом. Его выступления в институтах и на научных конференциях собирали большие аудитории. Николай Константинович знакомил с результатами своих научных исследований, демонстрировал археологические находки и предметы современного прикладного искусства пародов Азии.

В этот приезд Рерих много говорил и о жизненной ценности искусства. Приехав в США, художник застал страну далеко не в благополучном состоянии. Стремительно падал курс акций, сокращалось производство, росла безработица, катастрофически снижался жизненный уровень. Неизбежное зло капитализма - очередной экономический кризис, разразившийся в 1929-1933 годах, вступал в свои права.

Обращаясь к студентам Нью-Йорка, Рерих говорил:

"Все видели стремительное низвержение бумажных ценностей. Пусть каждый получает доказательство по мозгам своим. Даже окаменелые друзья вспомнят, как на их же глазах предмет, считавшийся ничтожным, вдруг получал громадную ценность, и наоборот: непоколебимые с точки зрения обыденности ценности оказались грудою бумажного сора. За время революций мы не однажды видели, как банкиры и финансовые деятели оказывались сметенными, тогда как выживали именно художники и собиратели искусства. Сама жизнь показывает, что все связанное с творчеством выживает. Живут научные открытия, и неистребимо живет мысль".

7 октября 1929 года состоялось торжественное открытие музея в помещениях нового здания. Рерих пополнил по этому случаю коллекцию музея сотнями картин, написанных за время путешествия по странам Азии.

В небоскреб, кроме музея, переселились и другие культурно-просветительные учреждения. В числе почетных членов организаций, связанных с деятельностью Рериха, были Милликен, Дж. Босе, Эйнштейн, Цумар Халдар, Стоковский, Рабиндранат Тагор, Игнасио Сулоага и многие другие.

Николай Константинович в 1929 году вторично поднимает вопрос об охране культурных ценностей в военное время. В 1914 году, как мы знаем, предложение Рериха о заключении подобного международного соглашения не нашло отклика. Руины Реймса, пепел библиотеки Лувена, развалины сотен музеев, лабораторий и школ были печальным напоминанием о том, что самые худшие предположения художника сбылись. И в конце двадцатых годов они были весьма реальны. В непрочности заключенных мирных договоров уже мало кто сомневался, а темпы вооружения и разрушительная мощь средств ведения войны с каждым днем нарастали.

Конференции по мирному урегулированию спорных вопросов и сокращению армий терпели провал за провалом, хотя в них и принимали участие виднейшие политики западных стран. Поэтому намерения Рериха учредить пакт, связывающий свободу действий отъявленных милитаристов, многие считали совсем безнадежным делом.

Но Николай Константинович думал иначе. Он указывал на положительный пример Красного Креста, идею которого также в свое время встретили с недоверием, и потребовалось много времени и усилий, чтобы провести ее в жизнь. Общепризнанная полезная деятельность Красного Креста натолкнула художника на мысль воспользоваться некоторыми основными принципами этой организации для выработки специального международного статуса по охране памятников искусства и научных учреждений при военных столкновениях.

Посетив Европу, Рерих изложил свой план доктору международного права и политических наук в Парижском университете Г. Шкляверу и профессору Жоффр де ла Праделю и попросил их разработать проект пакта, согласовав его с международным правом. В 1929 году полный текст проекта пакта с сопроводительным обращением Рериха к правительствам и народам всех стран был опубликован. Первый и второй параграфы пакта гласили:

"Образовательные, художественные и научные учреждения, научные миссии, персонал, имущество и коллекции таких учреждений и миссий будут считаться нейтральными и как таковые будут подлежать покровительству и уважаемы воюющими. Покровительство и уважение в отношении названных учреждений и миссий во всех местах будет подчинено верховной власти договаривающихся стран без различия от государственной принадлежности какого- либо отдельного учреждения или миссии. Учреждения, коллекции и миссии, зарегистрированные на основании Пакта Рериха, выставляют отличительный флаг, который даст им право на особое покровительство и уважение со стороны воюющих государств и народов всех договорных стран".

Вместе с пактом Николай Константинович предложил и отличительный флаг, назвав его "Знаменем Мира". Он должен был водружаться на объекты, подлежащие охране. Флаг представлял собою белое полотнище с красной окружностью и вписанными в нее тремя красными кружками. Этот знак, по мысли художника, символизировал вечность (замкнутая окружность), реально выражающуюся в преемственности прошлого, настоящего и будущего (три заключенных в окружности кружка). Впрочем, иногда этот символ истолковывали и по-другому, против чего художник не возражал. Он указывал, что всякая интерпретация, если она исходит из понятия синтеза жизни, близка внутреннему смыслу этого знака.

Происхождение предложенного символа теряется в далекой древности. Его можно встретить на тамге Тамерлана, на тибетских, кавказских и скандинавских фибулах, на предметах древней Византии и Рима. Очевидно, оттуда он проник в Испанию и получил распространение в Европе. Им украшено изображение Страсбургской Мадонны. В России его можно увидеть в иконописи на одеянии святых и подвижников. Красивый и простой по рисунку, этот знак хорошо различим на белом фоне. Несмотря на древность происхождения, он никогда не использовался как отличительный знак какой-либо народности или религии, что имело важное значение. Так, например, знак Красного Креста оказался неприемлемым для многомиллионного магометанского мира, где его пришлось заменить полумесяцем. Не исключено, что Рерих учел все эти обстоятельства, предлагая свой проект "Знамени Мира".

Идея Рериха нашла широкую поддержку, в прогрессивных кругах мировой общественности. Р. Роллан, Б. Шоу, Т. Манн, А. Эйнштейн, Г. Уэллс и многие другие горячо приветствовали смелое начинание русского художника. Постоянные комитеты пакта и "Знамени Мира" были в 1929 году учреждены в Нью-Йорке и в 1930 году в Париже и Брюгге. В 1930 году проект пакта был одобрен Комитетом по делам музеев при Лиге наций и передан на дальнейшее рассмотрение Международной комиссии интеллектуального сотрудничества. Рабиндранат Тагор писал по этому поводу Николаю Константиновичу:

"Я зорко следил за Вашей великой гуманистической работой во благо всех народов, для которых Ваш Пакт Мира с его знаменем для защиты всех культурных сокровищ будет исключительно действенным символом. Я искренне радуюсь, что этот Пакт принят Комитетом Лиги Наций по делам музеев, и я глубоко чувствую, что он будет иметь огромные последствия для культурного взаимопонимания народов".

О резонансе, вызванном предложением Рериха, говорит выдвижение художника на получение Нобелевской премии мира в 1929 году. Кандидатура Рериха была предложена Парижским университетом и поддержана научными учреждениями многих стран. В обращении Парижского университета, характеризовавшем Рериха, говорилось:

"Николай Рерих своими литературными произведениями, лекциями, исследованиями, картинами и многосторонней деятельностью действенно призывал принять доктрину всемирного братства. Его пропаганда мира охватила свыше двадцати стран и была широко признана. О ее воздействии свидетельствуют многочисленные послания к Рериху со стороны самых различных учреждений. Мы твердо верим, что окончательный международный мир придет лишь через поднятие культурного уровня пародов и постоянную действенную пропаганду братства, рожденного культурой и возвышенной красотой во всех областях жизни. Тридцатилетняя трудовая деятельность Н. Рериха была мощным призывом к взаимному сближению народов".

Выдвижение кандидатуры Рериха на Нобелевскую премию шло на пользу распространению идеи пакта и "Знамени Мира", хотя, судя по письмам художника, он не строил себе никаких иллюзий относительно возможности присуждения этой премии. Во-первых, одновременно с ним были выдвинуты кандидатуры таких "тузов", как государственный секретарь США Келлог, сенатор Жувенель и английский премьер-министр Макдональд. Во-вторых, присуждение премии Рериху не отвечало политическим интересам западных стран. Их благорасположение можно было заслужить лишь публичным выступлением против Советского Союза.

Несмотря на внешне подчеркнутую "аполитичность" предложенного Рерихом пакта, он рассматривался некоторыми политиками как далеко не безразличный для них документ. Приобретая сторонников среди видных ученых, писателей, художников, общественных деятелей, пакт Рериха содействовал антимилитаристской пропаганде. В "Листах дневника" художник замечал по этому поводу:

"Из Парижа пишут: "У нас был Раймонд Вейсс, директор юридического департамента Института кооперации, который полностью подтвердил сведения о германском давлении на второстепенные государства в целях заставить их отклонить Пакт... Помним, что во время последней международной конференции Пакта среди тридцати шести стран, единогласно поддержавших Пакт, не прозвучали голоса представителей Германии и Англии. Правда, нам приходилось слышать, что главным препятствием для некоторых государств было, что идея Пакта исходила от русского. Мы достаточно знаем, как для некоторых людей, по какому-то непонятному атавизму, все русское является неприемлемым. Также мы слышали от некоего компетентного лица, что дуче охотно занялся бы Пактом, если бы идея была предоставлена ему, чтобы исходить исключительно от него".

Подозрительный интерес к пакту проявил далеко не один Муссолини. Во Франции Рериху настойчиво советовали повидаться с "генералом иезуитов". Католический Мальтийский орден зазывал Николая Константиновича в Рим для переговоров. С провокационными целями распространялись слухи о связи Рериха с сионистской организацией и о специальных заданиях, которые якобы он выполнял в Палестине. Все это говорит о том, что на мировой политической арене значение пакта котировалось достаточно высоко и Рериху стоило немалых усилий уберечь свое детище от неблаговидных поползновений политических авантюристов.

Весной 1930 года, убедившись в том, что идея пакта обрела в западных странах достаточно сторонников, а также закончив все деловые переговоры в США, Николай Константинович и Юрий Николаевич собрались в обратный путь в Кулу. Перед самым отъездом они зашли к британскому консулу в Нью-Йорке, чтобы возобновить свои визы. Их оформление могло занять не более двух дней. Но консул почему-то замялся и предложил взять визы в Лондоне, мотивируя это тем, что путь Рериха все равно лежал через Европу.

Когда же Николай Константинович и Юрий Николаевич, пробыв некоторое время в Париже, приехали в Лондон, в британском министерстве иностранных дел им сказали, что виз на выезд в Индию они вообще больше не получат. Было похоже, что наступил час расплаты за посещение Москвы и за сношения с советскими дипломатами в Европе и в Азии. Николай Константинович отлично понял это, когда при неоднократных посещениях должностных лиц министерства ему вежливо, но без каких-либо объяснений отказывали во въезде в Индию.

Однако Европа не пустынное Тибетское нагорье, и Рерих скоро привлек к делу о своей визе внимание дипломатов, ученых, писателей и общественных деятелей многих стран. В британское министерство иностранных дел посыпались запросы и ходатайства. Писали кардинал Брун, архиепископ Кентерберийский, директор Лондонской библиотеки X. Райт, писатель Д. Голсуорси, послы многих аккредитованных в Англии государств.

Между тем чиновники министерства хранили упорное молчание или отделывались лаконичными отписками. Рериха ждали дела во Франции, и до отъезда из Лондона он еще раз зашел в министерство иностранных дел за окончательным ответом. При этом ему пришлось воочию убедиться, что его дело о въезде в Индию так разрослось, что папки с бумагами перевозили по коридорам министерства в специальной тачке. Когда художник потребовал обоснованного ответа, ему опять повторили:

- Несмотря на все ходатайства, виза на въезд в Индию вам выдана не будет!

- И это окончательно? - спросил Рерих.

- Окончательно! - последовал ответ, сопровожденный учтивым поклоном.

- По счастью, в нашем мире ничего окончательного не бывает, - отпарировал Николай Константинович.

Через несколько дней он уже был в Париже, откуда продолжал атаковать министерство иностранных дел Великобритании. Но англичане не сдавались, и когда, например, шведский посол во Франции Эренсверд сделал запрос о визе Рериху, то из Лондона невозмутимо ответили, что державы посильнее Швеции никакого успеха не имели, и поэтому он совершенно напрасно себя обеспокоил.

Убедившись в бесполезности всех усилий добиться визы, Николай Константинович изменил тактику и выехал во французскую колонию в Индии - Пондишери, которая расположена около самого Мадраса, причем, по традициям, для жителей Пондишери не требовалось разрешений на въезд и временное пребывание в Мадрасе. Покидая Францию, Рерих телеграфировал английскому министру иностранных дел Гендерсону о том, что намерен поселиться в Пондишери. Ответная телеграмма гласила: "Принято во внимание". Но это было чисто внешнее безразличие. Британский консул в Пондишери не на шутку встревожился появлением Николая Константиновича. На вопрос консула, что он намерен здесь предпринять, Рерих ответил:

- Приобрету имение и буду ездить в ваш Мадрас, французский Шанденагор, что рядом с вашей Калькуттой, в Гоа, Каракал и другие места, куда я запасся визами.

При этом художник показал консулу разрешения на въезд во все граничащие с Британской Индией страны.

Создавалась весьма странная ситуация: в Кулу шли письма и запросы, связанные с деятельностью института "Урусвати", там же проживали жена и младший сын Рериха, а сам он со старшим сыном, находясь в пограничных с Индией областях, не мог туда попасть по причинам, которые британское правительство предпочитало не разглашать. В прессе но этому поводу стали появляться разноречивые догадки, усилился поток протестов в министерство иностранных дел Великобритании, и после месячного пребывания в Пондишери, где художник уже успел начать археологические раскопки, ему и его сыну были выданы въездные визы, но уже от имени вице-короля Индии.

По возвращении в Кулу Николай Константинович и Юрий Николаевич со всей энергией приступили к налаживанию прерванной работы института "Урусвати". Через несколько лет Рерих уже мог записать:

"Когда мы основали институт, то прежде всего имелась в виду постоянная подвижность работы. Со времени основания каждый год происходят экспедиции и экскурсии... Ведь не для того собираются люди, чтобы непременно, сидя в одной комнате, питать себя присылаемыми сведениями. В этом была бы лишь половина работы. Нужно то, что индусы так сердечно называют "ашрам". Это - средоточие. Но умственное питание "ашрама" добывается в разных местах".

Деятельность института была рассчитана на широкие международные связи. Рерих привлек к сотрудничеству и обмену информацией десятки научных учреждений Азии, Европы, Америки. Непосредственно работой института руководил Юрий Николаевич. Он же ведал этнолого-лингвистическими исследованиями и разведкой археологических памятников. В области лингвистики и филологии Востока проводилась грандиозная работа. Собирались и переводились на европейские языки редчайшие письменные источники многовековой давности, изучались полузабытые наречия.

Младший сын художника - Святослав Николаевич - занимался вопросами тибетской и местной фармакопеи и изучал древнее искусство народов Азии.

Приглашенные специалисты и временные сотрудники собирали ботанические и зоологические коллекции. Из Кулу поступали научные материалы в Мичиганский университет, Нью-Йоркский ботанический сад, Пенджабский университет, Парижский музей естественной истории, Гарвардский университет в Кембридже, Ботанический сад Академии наук СССР. Известный советский ботаник и генетик академик Н. И. Вавилов обращался в институт "Урусвати" за научной информацией и получал оттуда семена для своей уникальной ботанической коллекции.

При участии тибетских лам-лекарей сотрудникам института удалось составить первый в мире атлас тибетских лекарственных трав. При институте была организована биохимическая лаборатория с отделом изучения рака. Велось исследование космических лучей в высокогорных условиях.

Научные отряды института работали как в самой долине Кулу, так и далеко за ее пределами - в Лахуле, Бешаре, Кангру, Лахоре, Ладаке, Зангскаре, Спити, Рупщу. Многие экспедиции возглавлялись самим Николаем Константиновичем. Так, по приезде из Пондишери в Кулу была начата подготовка к посещению Лахуля, а в 1931 году Рерих уже вел караван за Ротангский перевал.

"Опять гремят бубенцы мулов караванных, - читаем в его дневнике, - опять крутые всходы горного перевала. Опять встречные путники, каждый из них несущий свою житейскую тайну. Опять любование с высоких плоских крыш на необозримые ледники, снеговые пики и глубокие долины с гремящими потоками".

Николай Константинович любил путешествовать, и его азиатские походы обогатили науку множеством новых фактов.

Восток усилил интересы Рериха и в области управления психическими процессами человека. Николай Константинович тщательно регистрировал те явления йоги, свидетелем которых ему приходилось быть. Он стремился к четкому разделению доказанных психических воздействий на физиологические функции человеческого организма от ловких фокусов многочисленных рыночных факиров и писал по этому поводу: "А как же с чудесами в Индии?" - спросят приятели Запада. Скажем: "Чудес не видели, но всякие проявления психической энергии встречали. Если говорить о проявлении "высшей, чудесной" силы - тогда вообще не стоит говорить. Но если осознать материально достигаемое развитие психофизической энергии, тогда Индия дает и сейчас самые замечательные проявления".

Рерих считал неправильным огульное отрицание, осмеивание или умышленное замалчивание тех психических феноменов, изучение которых заслуживает научного подхода. В статье "Парапсихология" (1937) художник писал:

"Во времена темного средневековья, наверное, всякие исследования в области парапсихологии кончались бы инквизицией, пытками и костром. Современные нам "инквизиторы" не прочь и сейчас обвинить ученых исследователей или в колдовстве, или в сумасшествии. Мы помним, как наш покойный друг профессор Бехтерев за свои исследования в области изучения мысли не только подвергался служебным преследованиям, но и в закоулках общественного мнения не раз раздавались шептания о нервной болезни самого исследователя. Так же мы знаем, что за исследования в области мысли серьезные ученые получали всякие служебные неприятности, а иногда даже лишались университетской кафедры. Так бывало и в Европе и в Америке. Но эволюция протекает поверх всяких человеческих затворов и наветов... Будет ли наука о мысли, будет ли психическая или всеначальная энергия открыта, но ясно одно, что эволюция повелительно устремляет человечество к нахождению тончайших энергий. Непредубежденная наука устремляется в поисках за новыми энергиями в пространство, этот беспредельный источник всех сил и всего познания".

С 1931 года при институте "Урусвати" стал издаваться ежегодник, в котором публиковались результаты научной деятельности его сотрудников. Первый номер ежегодника был посвящен выдающемуся санскритологу профессору Ланману (Кембридж). Статьи по специальным вопросам, разрабатывавшимся в Институте гималайских исследований, появлялись также в научных периодических изданиях Азии, Европы и Америки.

Николай Константинович никогда не замалчивал фактов, которые плохо укладывались в общепризнанные теории. Скорее он даже искал и приветствовал их, как предвестников новых открытий. "Наука, если она хочет быть обновленной, должна быть прежде всего неограниченной и тем самым бесстрашной", - любил напоминать художник. Он не боялся прослыть фантазером, призывал к познанию глубочайших тайн бытия и верил в неограниченные возможности человеческого разума.

Еще в 1926 году, радуясь успехам советской авиации, Николай Константинович записал: "Явление штурма неба легко обратить на поиски дальних миров". Космос всегда воспринимался Рерихом как реальное пространство для человеческого жизнепроявления. "Если простота выражения, ясность желания будет соответствовать неизмеримости величия Космоса, - писал художник, - то этот путь истинный. И этот Космос не тот недосягаемый Космос, перед которым только морщат лоб профессора, но тот великий и простой, входящий во всю нашу жизнь, творящий горы, зажигающий миры-звезды на всех неисчислимых планах".

Не случайно через сорок лет после высказанной художником мысли о поисках дальних миров первый космонавт Юрий Гагарин, проложив дорогу в космос, сказал, что он сверкает красками Рериха.

Одной из главных задач, которую Рерих решал как ученый, была борьба за пересмотр сложившихся на Западе европоцентрических теорий эволюции человеческого общества и мировой культуры. Эти теории были как воздух необходимы колонизаторам. В то же время научная информация о достижениях и исторической роли народов Востока получала слабое распространение. Наш советский востоковед - академик Н. И. Конрад в книге "Запад и Восток", вышедшей уже в 1966 году, пишет:

"Необходимо учесть теоретическую мысль Востока во всех областях науки о человеке и об обществе, памятуя, что именно эти области разработаны на Востоке в масштабах и подробностях исключительных. Работу в этом направлении я и называю преодолением европоцентризма в науке, а такое преодоление считаю одной из самых важных в наше время задач науки о человеке и об обществе. Таким путем она, эта наука, сможет стать по- настоящему общезначимой, то есть действительной для изучения жизни и деятельности человечества во все времена его исторического существования".

Николай Константинович, устраняя многочисленные препятствия, добивался помещения своих востоковедческих статей в специальных научных сборниках, в журналах более общего характера и даже в ежедневных газетах. Он писал на самые разные темы. И по истории культуры народов Азии, как, например, статьи - "Чхандогья Упанишады", "Риши", "Индийская точка зрения на этику и эстетику", "Меч Гэсэр-хана", и о росте народного самосознания - "Слово Индии", "Служителям Индии", "Друзья Востока", и о более близких и современных деятелях - Рамакришне, Вивекананде, Тагоре, Ганди и Неру.

Николай Константинович состоял членом Французского общества доисторических исследований, членом Югославской академии наук и искусства, членом Академии международного института науки и литературы в Болонье (Италия), вице-президентом общества Марка Твена (США), членом Парижского общества антикваров, почетным протектором Исторического общества Парижской академии, членом-основателем Этнографического общества в Париже, почетным членом Нью-Йоркского общества охраны исторических памятников, почетным членом института имени Джагадис Босе в Калькутте, членом Бенгальского королевского азиатского общества, почетным президентом и доктором литературы Международного буддийского института в Сан-Франциско, членом Ассоциации международных исследований в Париже, вице- президентом Американского института археологии, членом-корреспондентом многих других научных учреждений в Азии, Европе и Америке. Все это помогало Николаю Константиновичу объединять усилия отдельных исследователей и укреплять научные и культурные связи между странами Востока и Запада.

В то время как Николай Константинович был занят работой в Гималайском институте и водил экспедиции по просторам Азии, в Европе и Америке росло движение сторонников выдвинутого им пакта. В 1931 году в Брюгге под руководством члена комиссии по охране памятников Бельгии К. Тюльпника был организован Международный союз пакта Рериха. В сентябре этого же года в Брюгге была созвана Первая международная конференция пакта Рериха, в работе которой приняли участие официальные представители некоторых государств и деятели общественных и культурных организаций. На конференции был разработан план пропаганды пакта в школах, высших учебных заведениях. Были также установлены контакты с Международным комитетом по делам искусства и Бюро конференции по ограничению вооружений.

В августе 1932 года в Брюгге же состоялась вторая конференция пакта Рериха. Конференция вынесла решение об обращении ко всем странам с призывом признать за пактом силу международного документа. На выставке, сопровождавшей конференцию, было представлено 6000 фотографий архитектурных памятников, над которыми необходимо учредить охрану.

Третья конференция пакта была созвана в ноябре 1933 года в Нью-Йорке. В ней участвовали официальные представители 36 государств. Конференция подготовила рекомендацию о принятии пакта правительствами всех стран.

Рерих придавал большое значение распространению идеи пакта. Николай Константинович указывал, что далеко не сразу удалось провести в жизнь и идею Красного Креста, предложенную в 1863 году швейцарцами Дюнаном и Муанье. Теперь уже никого не удивляет, когда перед автомобилем с красным крестом перекрывают движение. Каждому понятно, что случилось нечто требующее экстренных мер для спасения человеческой жизни. Такое же отношение, по мысли Рериха, необходимо воспитывать и к культурному достоянию народа, воспитывать с детства, прививать в семье и школе. Ведь гибель памятников искусства, достижений науки наносит невосполнимый ущерб. Поэтому каждая угроза культуре должна также рассматриваться как нечто требующее экстренного вмешательства.

Обращаясь к делегатам Первой международной конференции пакта в Брюгге, Рерих писал: "Понятие Культуры предполагает не отвлеченность, не холодную абстракцию, но действительность творчества, оно живет понятием неустанного подвига жизни, просвещенным трудом, творением... Поэтому для нас "Знамя Мира" является вовсе не только нужным во время войны, но, может быть, еще более нужным каждодневно, когда без грома пушек часто свершаются такие же непоправимые ошибки против Культуры".

Рерих стремился к тому, чтобы пакт и "Знамя Мира" как можно больше привлекали внимание общественности к проблемам мира и культурного строительства. "Не удивительно ли, по-русски слово мир единозвучно и для мирности и для Вселенной, - писал художник, - единозвучны эти понятия не по бедности языка. Язык - богатый. Единозвучны они по существу. Вселенная и мирное творчество - нераздельны".

Пропаганда пакта тесно переплеталась с культурно- просветительной деятельностью Николая Константиновича. В конце тридцатых годов более чем в тридцати странах насчитывалось свыше 80 обществ, музеев или кружков имени Рериха. Среди них были Нью-Йоркский музей, Парижское общество, Центр в Брюгге, Общество и музей в Риге; были и совсем небольшие группы, разбросанные далеко от крупных городов. Все они вели культурно-просветительную работу, в программу которой обычно входили кружковые занятия по изобразительному искусству, музыке, хореографии, литературе, пропаганда пакта по охране культурных ценностей, а также привлечение местных государственных и общественных организаций (независимо от их отношения к пакту) к охране памятников старины; почти при всех обществах существовали секции по изучению Востока. Создавались также секции женского движения за равноправие, народного просвещения, молодежные.

При крупных объединениях получало развитие издательское дело. Некоторые небольшие группировки числились филиалами местных культурно-просветительных учреждений. Вся эта сеть, конечно, не отличалась стабильностью. Популярность Рериха, его энергия, умелый подход к людям зачастую были основными стимулами для возникновения и успешной работы организаций. Каждое ослабление личных контактов между ними и художником приводило подчас и к полному прекращению их деятельности. Влияли на последнюю и различные местные условия.

Книги, статьи, воззвания Николая Константиновича, получавшие распространение через возникшие по его инициативе культурные учреждения, всегда выражали патриотические чувства художника. В них говорилось о русском вкладе в мировую культурную сокровищницу, о русском искусстве, русской литературе, о достижениях России в области науки и техники. При этом речь шла не только о прошлом, но и о настоящем, то есть о достижениях народов Советского Союза, а это накладывало свой отпечаток и на все, что так или иначе было связано с именем Рериха.

Тридцатые годы, когда международная общественная деятельность русского художника получила особенно интенсивное развитие, отличались крайне напряженной политической обстановкой. Фашистская Германия уже открыто стала выражать свои претензии на "жизненное пространство" и усиленно готовилась к войне. Западные же державы поддерживали агрессивные планы Гитлера, направленные против Советского Союза. В 19.36 году с воззванием о сохранении мира выступил Рабиндранат Тагор. Все комитеты пакта Рериха поддержали его, и индийский гуманист написал Николаю Константиновичу:?

"Проблема мира в настоящее время самая серьезная проблема, стоящая перед человечеством. Все наши усилия кажутся такими незначительными перед натиском новой волны варварства, которое быстро распространяется в Западных странах. Отвратительное проявление неприкрытого милитаризма во всех странах предвещает ужасное будущее. Я почти перестал верить в существование цивилизации, как таковой. Но мы не можем отказаться от наших усилий делать что-то, ибо это только ускорило бы конец. Сейчас я так же потрясен и обеспокоен, как и Вы, и в связи с поворотом событий на Западе мы можем только надеяться, что мир станет чище после кровавой бойни. Но нужно быть слишком смелым, чтобы испытать такое пророчество в эти тревожные дни. Ваша жизнь - жизнь посвященного, и я надеюсь, что Вы проживете долгие годы, чтобы продолжать служить человечеству и культуре".

Мысли о пакте нашли отражение и в искусстве Николая Константиновича. Эмблему "Знамени Мира" можно видеть на многих его полотнах тридцатых годов. Специально пакту посвящена картина "Орифламма" (1931), или, как ее называл сам художник по-русски, "Владычица Червонно-Пламенная". На картине изображена Мадонна с развернутым в руках полотнищем "Знамени Мира".

В какой-то мере "Орифламма" явилась и откликом Рериха на женское движение за равноправие. Проблема эта еще и посейчас существует во многих странах, в первых же десятилетиях нашего века она стояла весьма остро, и Николай Константинович поддерживал борьбу женщин за их права. Многие женские организации, в свою очередь, активно выступали в защиту культурных начинаний художника и особенно пакта и "Знамени Мира". В статье "Женщинам", обращенной к Ассоциации женщин обществ имени Рериха, художник писал: "Женщины, ведь вы соткете и развернете Знамя Мира. Вы безбоязненно встанете на страже улучшения жизни. Вы зажжете у каждого очага огонь прекрасный, творящий и ободряющий. Вы скажете детям первое слово о красоте. Вы произнесете священное слово Культура".

Рерих чувствовал реальную угрозу войны и параллельно с продвижением пакта по охране культурных ценностей все чаще и чаще стал указывать на Советский Союз как на мощный оплот сил прогресса против фашизма. Конечно, проживая в английской колонии и зная, как относятся к нему незаконные хозяева Индии, Рерих проявлял известную осторожность в высказывании своих взглядов, но он не давал повода сомневаться в их истинном направлении. Кроме многочисленных статей художника, убедительным примером тому может служить и его полотно "Св. Сергий" (1932). Картина сначала находилась в Праге в художественном собрании Русского культурно-исторического музея, созданного В. Булгаковым^*, и оттуда попала в Третьяковскую галерею. На полотне, используя некоторые композиционные принципы иконописи, Рерих изобразил Сергия Радонежского в полный рост, крупным планом. Нижнюю часть картины занимает надпись, сделанная славянской вязью: "Тебе трижды суждено спасти Россию. Первый раз при Дмитрии Донском, второй раз в Смутное время, третий раз..." Многоточие красноречиво говорило о том, что имел в виду Рерих.

^* (В. Ф. Булгаков, филолог и писатель. Личный секретаре Л. Н. Толстого. С 1923 гог.а проживал в Праге и в 1948 году возвратился в Советский Союз. )

Интересно, что в начале тридцатых годов к образу Сергия вновь обратился и М. В. Нестеров. О своих картинах из жизни Сергия он говорил: "Зачем искать истории на этих картинах? Я не историк, не археолог. Я не писал и не хотел писать историю в красках. Это дело Сурикова, а не мое. Я писал жизнь хорошего русского человека XIV века, лучшего человека древних лет Руси, чуткого к природе и ее красоте, по-своему любившего родину и по-своему стремившегося к правде".

У Нестерева, как и у Рериха, обращение к образу Сергия также было вызвано предчувствием военной угрозы. Об этом говорит его воззвание, написанное в октябре 1941 года: "В грозные часы истории Москва как символ, как народная хоругвь собирала вокруг себя лучших своих сынов. Более пятисот лет назад в ее пределах явился восторженный отрок, затем юноша, а позднее мудрый старец. Его знала земля Московская от Дмитрия Донского до последнего крестьянина, верила ему - то был Сергий Радонежский. Куликовское сражение решило судьбу Москвы, а с ней и народа московского..."

Рерих был историком и археологом, но, так же как и Нестеров, он никогда не писал Сергия в историческом плане. Для Николая Константиновича образ Сергия олицетворял духовный, трудовой и ратный подвиг русского народа. И полотно, созданное художником, явилось живым откликом на своевременно почувствованную опасность, нависшую над Родиной, и выражало его уверенность, что из огня военных испытаний Россия выйдет победительницей.

Хотя в индийском периоде творчества Рериха и преобладают сюжеты, навеянные азиатскими экспедициями, художник не ограничивается исключительно ими и живо реагирует на происходящие в мире события. Как и раньше, он использует в этих целях мифологические и сказочные мотивы, разворачивая их на фоне реалистических, но по-рериховски насыщенных человеческими чувствами пейзажей.

Синтез реального с легендарным - одна из характерных особенностей зарубежного творчества Рериха. В отличие от раннего периода художник уже не предлагает зрителю взглянуть на прошлое глазами далеких предков или полумифических героев. Показывая их, он оценивает историю человечества с позиции современности. Легенды минувших веков, художественно преображенные Рерихом, получают новое жизненное и философское содержание.

В этом отношении может быть наиболее показателен цикл картин "Знамена Востока" ("Учителя Востока"). Находясь в 1925 году в Кашмире, художник записывает в путевой дневник:

"Серия "Знамена Востока" сложилась: 1. "Будда Победитель" - перед источником жизни. 2. "Моисей Водитель" - на вершине, окруженной сиянием. 3. "Сергий Строитель" - самосильно работает. 4. "Дозор Гималаев" - в ледниках. 5. "Конфуций справедливый" - путник в изгнании. 6. "Иенно Суйо Дья" - друг путников (Япония). 7. "Миларепа Услышавший" - на восходе познавший голос дэв. 8. "Додже Дерзнувший" - стать лицом к лицу с самим Махакала. 9. "Сара- ха - Благая Стрела" - не медлящий в благих посылках. 10. "Магомет на горе Хира" - весть архангела Гавриила, предание. 11. "Нагарджуна - Победитель Змия"-видит знамение на озере владыки нагов. 12. "Ойрот - вестник Белого Бурхана" - поверие Алтая. И те, что уже в музее- 13. "Матерь Мира". 14. "Знаки Христа". 15. "Лао Цзе". 16. "Дзон Ка Па". 17. "Падма Самбгава". 18. "Чаша". 19. "Змий древний".

Серии, или "сюиты", как иногда Николай Константинович называл циклы своих произведений, всегда выражали какую-то определенную идею, которую из-за ее масштабности и многоплановости нельзя было выразить в одном полотне. Однако Рериху редко удавалось исчерпать такую идею и в пределах намеченных серий. Обычно он дополнял их новыми картинами, которые, по существу, продолжали замысел. Это можно сказать о циклах "Его Страна", "Майтрейя", "Учителя Востока" и многих других как зарубежного, так и русского периодов.

Серия "Знамена Востока" свидетельствует о необыкновенной широте замысла Рериха и о его больших знаниях в области религиозной философии и мифологии народов Азии в момент его переезда туда. Прожив в Индии всего около года, художник работает не только над картинами, посвященными Индии, но и над полотнами, посвященными Монголии, Тибету, Аравии, Алтаю, Китаю и, конечно, России.

Список, составленный самим Николаем Константиновичем, чрезвычайно ценен и тем, что, перечисляя входящие в серию картины, он присовокупляет к ним краткие характеристики, позволяющие судить о том, как именно понимал свои персонажи художник и какие цели он ставил перед большой серией, воссоздававшей образы основоположников и проповедников совершенно различных, большей частью враждующих между собой религий.

В серии "Знамена Востока" бросается в глаза отсутствие ортодоксальных религиозных сюжетов. Рерих заменяет их народными поверьями, апокрифами. Так, Конфуция художник показывает терпящим гонение, Сергий у него "самосильно работает", Будда призывает не к отрешению, а к жизненному подвигу, воинственный же Магомет уединяется в пустыню. Духовность и подвижнический пафос персонажей Рериха не божественны, а человечны.

В целом вся серия выражает идею о единстве человечества, о нравственности труда и подвига. Эта идея главенствует и в других произведениях художника, появившихся после первой большой азиатской экспедиции.

Все мифы были для Рериха памятью о прошлом, претворенной народным сознанием в мечту о лучшем будущем. В некоторых случаях он видел в них иносказательные переложения поразительных знаний древних о законах природы, знаний, объяснения которым еще не найдено современной наукой. Так что вся сложность художественных образов Рериха сводится не к какой-то особой интерпретации мифологических сюжетов, а к стремлению художника использовать их для эстетического воплощения философски осмысленной связи прошлого с будущим.

Сцены из караванной жизни, кочевые станы, народные празднества, пейзажи с изображением местных жителей и их обычаев - все это притягивало внимание художника в путешествиях и появлялось на его полотнах и в литературных произведениях.

Так, например, в очерке 1923 года Рерих описывал сходное с русскими народными обычаями гадание. Женщины пускают вниз по течению Ганга плошки с огоньками и загадывают свою судьбу. Через два десятилетия этот сюжет оживает в поэтичнейшей картине "Огни на Ганге" (1945), очаровывающей зрителя голубовато-зелеными тонами, пластичностью рисунка.

Очень интересна картина "Стрела-письмо" (1944), решенная в огненно-красных тонах. При желании и в ней можно найти все признаки "мистики Востока". На краю горного обрыва стрелок целится из лука в глубокую долину. Совершенно очевидно, что на таком расстоянии никакой цели поразить нельзя, и стрелок сражается с бесплотными духами. Но на поверку все оказывается гораздо проще. Рерих изображает практикующийся до сих пор способ посылать домой "депеши" с высокогорных пастбищ. К стреле прикрепляется письмо с нужным сообщением, и, пущенная умелой рукой, она через несколько минут достигает родного селения.

У художника имеется и другой вариант картины на этот сюжет. Стрелок точно так же посылает весть через непроходимое горное ущелье в легендарную страну Шамбалу.

Реалистические пейзажи, исторические и бытовые сцены постоянно переплетаются в искусстве Рериха с мифологическими мотивами. Это приводит подчас к самым противоречивым оценкам творчества художника, однако сам он не испытывает ни малейших внутренних противоречий и замечает в дневнике: "Пишут, что не знают мое кредо. Какая чепуха! Давным-давно я выражал мое понимание жизни. Ну что ж, повторим еще раз... Ценности великого искусства победоносно проходят через все бури земных потрясений. И когда утверждаем: Любовь, Красота, Действие, мы знаем, что произносим формулу международного языка. Эта формула, ныне принадлежащая музею и сцене, должна войти в жизнь каждого дня. Знак красоты откроет все "священные врата". Под знаком красоты мы идем радостно. Красотою побеждаем. Красотою молимся. Красотою объединяемся. И, чуя путь истины, мы с улыбкой встречаем грядущее".

Восток, конечно, сказался и на живописной манере Рериха. Индийская живопись тесно связана с индийским театром, где жесты, цвет строго ассоциируются друг с другом и в своих веками узаконенных сочетаниях приобретают смысловое значение. И это именно то новое, что привнес Восток в творчество Рериха и что еще недостаточно в нем изучено.

В картинах Рериха свет и цвет неотделимы не только друг от друга, но и несут в себе запрограммированную смысловую и эмоциональную направленность.

Но было бы неверно полагать, что Николай Константинович полностью подчинился традициям восточного, в частности индийского, искусства. Они лишь обогатили его творчество точно так же, как до этого его обогащали традиции Византии, древнерусской живописи или некоторые живописные открытия западных мастеров. При всех влияниях и заимствованиях Рерих всегда мудро развивал свою собственную манеру письма, свой стиль, которые соответствовали своеобразному мировоззрению художника.

Прошло каких-нибудь пять лет с начала деятельности института "Урусвати", и Николай Константинович получил приглашение приехать в США. Американское земледелие терпело громадный урон от эрозии почвы. Между тем гербарии, поступившие из института "Урусвати" в ботанические научные учреждения Америки, содержали много сортов засухоустойчивых растений, собранных я Центральной Азии. Ими заинтересовался департамент земледелия США и обратился к Рериху с предложением организовать специальную экспедицию по сбору для США семян растений, предотвращающих разрушение плодоносных слоев почвы.

Николай Константинович принял это предложение и в 1934 году выехал в США для того, чтобы обсудить все связанные с экспедицией вопросы. Кроме обычных финансовых и технических проблем, перед Рерихом стояли еще трудности в выборе маршрута. По опыту путешествия 1925-1928 годов Николай Константинович имел все основания опасаться, что пути к пустыням Центральной Азии через Хотан или Лхасу для него закрыты.

Заехав в Европу, Николай Константинович нарушил свое правило - не вмешиваться во внутренние дела русской эмиграции. В тридцатых годах в ней стало обозначаться довольно четкое расслоение на два лагеря - так называемых "пораженцев" и "утвержденцев". "Пораженцы" делали ставку на военное поражение Советского Союза в возможном военном конфликте с Западом. В таком поражении они обрели бы последний шанс восстановить монархический или республиканско-буржуазный строй в покинутом ими отечестве.

"Утвержденцы" (некоторые их группы называли себя "оборонцами"), наоборот, считали, что в случае войны победу должна одержать Россия, и у русской эмиграции не может быть иного выбора, как посильная помощь Красной Армии, защищающей неприкосновенность Родины.

Захват фашистами власти в Германии до такой степени накалил международную обстановку, что о неизбежности войны уже почти не спорили, и страсти разгорались вокруг предполагаемой расстановки сил и исхода грядущего столкновения.

Прибыв в 1934 году в Париж, Рерих посетил одно из собраний "утвержденцев" и, поддерживая их настроения, обратился к присутствовавшим с приветственной речью. Это выступление пришлось не по душе реакционной части русской эмиграции, и наиболее реакционная эмигрантская газета "Возрождение" начала усиленную кампанию против Николая Константиновича, его общественной деятельности и даже против его искусства.

Америка встретила Николая Константиновича обилием событий, как радостных, так и печальных. Радовали успехи культурных организаций и продвижение пакта. Огорчали общее направление жизни на Западе, падение нравов, оголтелая погоня за наживой. Депрессия, вызванная экономическим кризисом, коснулась и просветительской работы. Художник с возмущением писал:

"Д-р Бритон напомнил мне, что, отъезжая из Америки в 1930 году, я сказал ему: "Берегитесь варваров". С тех пор многие варвары ворвались в область культуры. Под знаменем финансовой подавленности совершились многие неисправимые злодеяния... Стыд, стыд. В Чикаго будто бы нечем заплатить городским учителям. В Нью-Йорке церковь продана с аукциона. В Канзас-Сити продан с торгов Капитолий. А сколько музеев и школ закрыто! А сколько тружеников науки и искусства выброшено за борт! Но все-таки на скачки приехало пятьдесят тысяч человек! Стыд, стыд!"

Серьезные материальные затруднения переживал и музей имени Рериха в Нью-Йорке. Кризис сказался и на его доходах, а это вызвало задержки в погашении задолженности за строительство здания. "И все же удалось получить через суд рассрочку на несколько лет. Казалось, что самый острый момент миновал. Но беспокоило поведение некоторых членов правления и особенно Луи Хорша, ведавшего всей финансовой стороной дела.

Этот бизнесмен проявил несколько лет тому назад большую заинтересованность в делах учреждений, основанных Рерихом и его ближайшими сотрудниками, и оказал на первых порах немалую помощь в тех финансово- хозяйственных вопросах, от которых люди науки и искусства обычно предпочитают отмахиваться. В течение нескольких лет Хорш сумел сосредоточить в своих руках всю хозяйственную часть музея. У него были связи в деловых кругах Нью-Йорка, и руководство строительством небоскреба само по себе перешло в его ведение.

Когда Рерих находился в длительной экспедиции, Хорш изменил проект небоскреба, добавив к нему еще пять этажей. Однако доходность дома от этого не увеличилась, возросла лишь задолженность банку. Поэтому Хорш и некоторые его сторонники вознамерились увеличить плату за аренду квартир, открыть в небоскребе ресторан с баром, сократить помещения для культурно-просветительных учреждений. Совет директоров, поддержанный Николаем Константиновичем, решительно воспротивился этому. Создалась крайне напряженная атмосфера.

По приезде Николая Константиновича в Нью-Йорк Хорш как будто отказался от своих меркантильных планов. Мало того, он принял активное участие в деле организации предстоящей экспедиции Рериха. Хорш был хорошо знаком с министром сельского хозяйства США Г. Уолласом, одним из инициаторов борьбы с эрозией почв. От его имени и было послано Рериху приглашение лично приехать в Америку для переговоров об экспедиции. Все вопросы, связанные с ее организацией, решались оперативно. В дополнение ко всему Уоллас и Хорш обещали употребить свое влияние и в продвижении пакта по охране культурных ценностей.

Из этого можно было заключить, что Хорш стремился вернуть доверие совета директоров музея, желая по-прежнему руководить финансово-хозяйственными делами. Впрочем, и устранить Хорша было уже не так просто. Он привлек к строительству небоскреба нескольких биржевых дельцов и совместно с ними обладал теперь довольно солидной долей паев, дававших право голоса при решении важных вопросов.

Время для Николая Константиновича в Нью-Йорке летело очень быстро. Он не изменял своей привычке вставать рано и был неутомим в работе. Вице-президент музея Рериха в Нью-Йорке З. Фосдик вспоминает о художнике:

"Со дня его прибытия в Америку я постоянно соприкасалась со многими приходившими к нему и часто присутствовала при его беседах с ними. Будучи немногословным, Николай Константинович сердечно и ясно выяснял проблемы личного и общественного характера, причем никогда не шел на какие-либо компромиссы.

Письменные запросы и телефонные звонки о свиданиях шли беспрерывно. Он много работал со мною - писал, диктовал, обсуждал встречи с нужными лицами. Даже своим явным врагам во встречах не отказывал. Выслушивал их спокойно и доброжелательно, давал свои советы, а потом сожалительно говорил, что все равно советов-то они не примут, пойдут своими кривыми путями и набьют себе шишки на лбу. Николай Константинович обладал удивительно мягким, но точным юмором. В нескольких словах умел подметить упущения сотрудников, причем так, что они первые смеялись над ними. С Рерихом было весело и легко работать, время летело незаметно, хотя иногда казалось, что он умеет удлинять сутки, так много за них успевалось сделать".

Рерих пробыл в США недолго. 21 апреля 1934 года он, прощаясь со своими друзьями, сказал им:

"...обратите внимание на ежедневные газеты. Что мы видим на первых страницах? Мы видим огромные заголовки о новостях войны, преступлений, разрушений, ненависти! Не значит ли это, что лишь новости об убийстве, о разрушениях, об ужасах представляют общественный интерес современности. При таком порядке не только народ, но и молодое поколение от младенчества воспитывается на том, что война, человеконенавистничество, убийство, отравление и всякая преступность заслуживают громкие названия и занимают первые страницы, а все позитивное как бы не имеет общественного значения".

В мае 1934 года Николай Константинович во главе новой экспедиции уже находился в Японии. В ее состав входили Юрий Николаевич и несколько европейских и азиатских ботаников. Их основной задачей было изучение барханной растительности для отбора тех ее видов, которые могли бы задерживать распространение пустынь.

"Пора серьезно и энергично взяться за это дело, - писал Рерих. - Вследствие невежественного и хищнического обращения человека с лесом и вообще с растительностью, пустыни разрослись до зловещих размеров. Страшно наблюдать, как обеззеленение все больше и больше стирает защитную и полезную поверхность земли".

Первым районом работы экспедиции наметили северную часть Маньчжурии. Благодаря ходатайству департамента земледелия США в Токио удалось оформить необходимые документы. Николай Константинович переправился с экспедицией в Маньчжурию и стал продвигаться в северо-западном направлении.

Экспедиция дошла почти до озера Далай-Нор. При исследовании степной Барги и западного нагорья Хинганского хребта были обнаружены засухоустойчивые сорта ковыля, вострицы и некоторых стойких злаков, пригодных для корма скота. Занимались также и сбором лекарственных растений, а в древнем монастыре Ганьчжур нашли редчайший тибетский лекарственный манускрипт, который удалось переписать.

Экспедиция приближалась к границам Советского Союза. Японские власти зорко следили за каждым шагом Рериха и вопреки данным обещаниям ограничивали свободу передвижения и препятствовали нормальному снабжению экспедиции необходимыми ей материалами.

Чтобы выяснить причину возраставших затруднений, Рерих в июле 1934 года вынужден был поехать в Харбин.

Пробыв в Харбине около пяти месяцев, Рерих не смог ничего добиться. И ему пришлось согласовывать с департаментом земледелия США вопрос о переброске экспедиции на китайскую территорию. Так, в декабре 1934 года Николай Константинович оказался уже в Пекине, где началась подготовка ко второму, более длительному маршруту экспедиции по районам Северо-Западного Китая.

Но на пребывании Рериха в Харбине необходимо остановиться подробнее. Здесь Николай Константинович столкнулся с открытой подрывной работой против Советского Союза и увидел, как продажная верхушка белоэми-грации творит свое темное дело.

Рерих не мог оставаться равнодушным. И он выступил с лекциями и статьями патриотического содержания. При его содействии в Харбине был также организован Дальневосточный комитет пакта и "Знамени Мира".

Деятельность Рериха сразу же вызвала целый поток лживых обвинений, направленных против него реакционной эмигрантской кликой, которую поддержала местная японская газета "Харбинское время". Художник запросил японское министерство иностранных дел, разрешившее ему въезд в Маньчжурию. Министерство любезно ответило: "Все происшедшее есть следствие полного невежества и непонимания сотрудников газет и враждующих групп русских эмигрантов в Харбине. Имея такие донесения на руках, мы счастливы уверить Вас, что подобные инциденты не повторятся".

Это походило на обычную дипломатическую отписку, что и подтвердилось, когда Рерих попытался издать в Харбине книгу "Священный дозор" со статьями патриотического содержания и материалами о пакте. В нее вошли некоторые последние выступления художника, в том числе обращение к парижским "утверждением" и только что написанный некролог "Светлой памяти короля Александра". Как известно, югославский король Александр был убит в 1934 году фашистскими агентами, после чего реакционные элементы Югославии пошли на открытое сближение с гитлеровской Германией, чему ранее Александр противился. Выступить в это время с похвальной статьей в его память значило объявить себя врагом фашизма и прогитлеровских тенденций, которые на Дальнем Востоке автоматически переходили в про- японские антисоветские тенденции.

Когда книга "Священный дозор" была уже отпечатана, японская цензура арестовала весь ее тираж. Позже, в 1936 году, Рерих писал из Индии в Европу, что по сведениям из Харбина книга числится в списке запрещенных в Маньчжурии изданий. Не прошло и полугода, как Николай Константинович узнал, что одна книготорговая фирма умудрилась какую-то часть тиража перебросить в Париж, где это издание и поступило в продажу.

В ноябре 1934 года Рерих покинул Харбин, но растревоженное осиное гнездо так и не смогло успокоиться. С тех нор следы наиболее злонамеренных выдумок и фальшивых публикаций о Рерихе неизменно приводили к харбинским белоэмигрантам. Их писаки особенно изощрялись в воплях о "масонстве" Рериха, об его измене "отечественной вере" и переходе в буддизм. Елена Ивановна Рерих была объявлена руководительницей теософского центра в Адьяре, поставившего себе целью низвергнуть и истребить "истинное христианство", хотя, к слову сказать, Елена Ивановна в Адьяре даже не бывала.

Патриотизм Рериха и его просоветские настроения очень враждебно воспринимались заправилами русской эмиграции. Многочисленные общества имени Рериха занимали по отношению к Советскому Союзу дружеские позиции, и молодое поколение эмиграции симпатизировало их деятельности. Сам Николай Константинович предупреждал ближайших сотрудников, что позитивное отношение к Советскому Союзу - непременное условие для его личной поддержки группировок.

В продолжение тридцатых годов можно было видеть, как Рерих прекращал всякие сношения даже с многолетними сторонниками своей деятельности, если убеждался в их неисправимом антисоветизме или сочувствии фашистским режимам. Так, например, круто изменилось отношение к Свену Гедину, распался, казалось бы, прочный союз между Рерихом и проживавшим в США писателем-сибиряком Г. Гребенщиковым, испортились отношения с критиком С. Маковским и некоторыми художниками-эмигрантами, сотрудничавшими в антисоветских изданиях типа парижской газеты "Возрождение".

Когда "Возрождение" в 1936 году прекратило свое существование, художник написал председателю Латвийского общества имени Рериха Р. Я. Рудзитису: "Вы, вероятно, уже слышали, что "Возрождение" в Париже уже закрыто, таким образом еще одно темное гнездо прекратилось. Вот именно такие газеты против нас бывали. Но ведь похвала от такого темного сборища хуже, чем их поношение". Через месяц Николай Константинович сообщает Рудзитису, что редактор "Возрождения" выдворен из Франции "по месту получения денежных средств", то есть в Германию.

Рерих пришелся кликушествующим политиканам белоэмиграции так не по душе, что даже после кончины художника они не могли простить ему ни его верности Родине, ни его дальновидности в предсказаниях исхода войны против Советского Союза. В 1956 году в антисоветской белоэмигрантской газете "Русская мысль", издаваемой в Париже, появились статьи Сергея Маковского: "Кто был Рерих?" и "Еще о Рерихе". Прежде всего обращает на себя внимание время появления этих статей. С. Маковский, молчавший о Рерихе в течение многих лет, неожиданно заговорил о нем как раз незадолго до посмертных выставок произведений художника в Советском Союзе. О неслучайности такого совпадения говорят и приемы, к которым прибегает автор статей. Это все те же дешевые белоэмигрантские выдумки об осыпанных бриллиантами орденах, которые Рерих раздавал направо и налево, о миллионерах, которые за баснословные деньги скупали картины художника и издавали о нем книги и монографии, о паломниках, ползающих на коленях перед восседающим на троне Рерихом. Ко всем этим "перлам" Маковский присочиняет уже лично от себя то, что Николай Константинович являлся потомком "латыша-колдуна" и "купца-великоросса", был "поверхностно образован" и "умственно не силен", не владел английским языком и под конец жизни, предавшись спиритизму, лишился рассудка.

Кроме этой несусветной чепухи, автор прибегает и к злостной лжи о "крахе" Рериха, вызванном прозрением одураченных им американских миллионеров. В статьях безапелляционно утверждается, что Рерих "застрял там (в Индии. - П. Б. и В. К.) с семьей, далеко от всякой цивилизации, живя как помещик-огородник трудами "рук своих" и пользуясь туземцами, находившимися еще в положении полукрепостной зависимости".

Это "открытие" Маковского, сделанное им тогда, когда картины Рериха находились на пути из Индии в Советский Союз, уже нечто более серьезное, чем клятвенные свидетельства харбинских дам, видевших Николая Константиновича ходящим по водам реки Сунгари. Тем более что и сам автор, опасаясь остаться непонятым (а понять причину такого нагромождения самой беззастенчивой лжи действительно не так-то просто), спешит "открыть свои карты", задавая в статье вопрос; "Почему рухнул Рерих художник-мыслитель и международный деятель?" Ответ на него уже заготовлен: "Беда стряслась вскоре после того, как Рерих по дороге в Тибет побывал в Москве. Может быть, здесь и причина..." И немедленно после этой "догадки" Маковский спешит уверить, что подозрения, которые возбудил Рерих своим визитом в Москву, "несправедливы".

Но вернемся к прерванной экспедиции Рериха. Переоснастив ее в Пекине, Николай Константинович в марте 1935 года направился к границам пустыни Гоби через Калган. Гобийские окраины оказались прекрасным местом для сбора засухоустойчивых растений. Экспедиция работала то в предгорьях Хингана, то углубляясь далеко в пустыню. В течение нескольких месяцев было изучено свыше 300 сортов ценных для борьбы с эрозией почв растений, собрано много целебных трав, послано в Америку около 2000 посылок семян.

Как и всегда, Рерих писал в экспедиции много этюдов, проводил археологические исследования, собирал материалы по лингвистике и фольклору. В течение семнадцати месяцев Николай Константинович написал двести двадцать два очерка для "Листов дневника". Многие из них отображали экспедиционную работу, в некоторых затрагивались философские и научные темы.

15 апреля среди пустынных песков Гоби над экспедиционным лагерем взвилось "Знамя Мира". В это время в Вашингтоне после проведения очередной конференции президент США Рузвельт и представители государств Южной Америки подписывали пакт Рериха. Выступив по радио, Рузвельт сказал:

"Предлагая этот Пакт для подписания всеми странами мира, мы стремимся к тому, чтобы его всемирное признание сделалось насущным принципом для сохранения современной цивилизации. Этот договор имеет более глубокое значение, чем текст самого документа".

А Николай Константинович, отмечая дату подписания пакта, заносил в путевой дневник: "Не устанем твердить, что, кроме государственного признания, нужно деятельное участие общественности. Культурные ценности украшают и возвышают всю жизнь от мала до велика. И потому деятельная забота о них должна быть проявлена всеми".

Успешно закончив экспедицию, Рерих 21 сентября 1935 года приехал в Шанхай. Приехал в очень тревожном настроении, так как к концу лета оборвалась всякая связь с Нью-Йоркским музеем, а до художника дошли слухи о том, что от руководства учрежденных при его содействии организаций устранены все ближайшие сотрудники. В Шанхае эти слухи подтвердились, и 24 сентября Николай Константинович и Юрий Николаевич спешно выехали в Индию.

Вскоре они были уже в Кулу, где и узнали о подробностях событий, которые произошли в Нью-Йорке. Оказывается, Хорш, с такой готовностью взявший на себя управление финансовыми делами музея, после столкновения с директорами из-за доходов с небоскреба понял, что ему ничего не достичь без союзников очень высокого ранга. И Хорш решил сделать ставку на полный захват небоскреба и всех музейных ценностей. Он притаился и стал ждать удобного момента. Таким моментом и представилась ему экспедиция Рериха. Поэтому американский бизнесмен столь энергично и хлопотал об ее организации.

Стоило только экспедиции удалиться в пустынные районы Северного Китая, как Хорш приступил к хорошо продуманной операции присвоения небоскреба. Пособник для этого неблаговидного, но в высшей степени "коммерческого" дела отыскался скоро. Им стал не кто иной, как сам министр земледелия США Г. Уоллас.

Хорш и Уоллас начали с того, что приняли меры к изоляции Рериха от его ближайших нью-йоркских сотрудников. Для этого через департамент земледелия США стали даваться самые запутанные сведения о местонахождении экспедиции, а Николаю Константиновичу посылались предписания направлять экспедицию по наиболее глухим дорогам.

Добившись временной изоляции Рериха от дел музея, "высокие договорившиеся стороны" приступили к осуществлению своего замысла. Операция была проведена молниеносно, так как Хорш все подготовил заранее. Контрольный пакет акций небоскреба распределялся между семью лицами: Н. К. Рерихом, Е. И. Рерих, З. Г. Лихтман, М. М. Лихтманом, Ф. Р. Грант, Л. Хоршем и Н. Хорш. Николай Константинович и Елена Ивановна выдавали директорату музея полные доверенности на ведение всех финансовых дел. В феврале 1935 года путем обманных комбинаций Хорш сумел переписать паи Рерихов, Лихтманов и Грант на имя своей жены. Учредители об этом не догадывались, так как по их давнему решению музей подлежал безвозмездной передаче государству, и Хоршу было поручено ее оформление. Поэтому предполагалось, что именно таким делом он и занимается.

Летом 1935 года Хорш и его сообщники, опираясь на "законные" права держателей контрольного пакета акций, без всякого предупреждения исключили из состава совета директоров музея Николая Константиновича и четырех других основателей. Директора узнали о своем исключении задним числом, после того как Хорш за одну ночь вывез из музея все картины Рериха (их было более тысячи) и сменил все замки. Одновременно были уничтожены все архивные документы, в том числе и документ, удостоверявший решение основателей музея о передаче его государству.

Хоршу и его сообщникам ничто не угрожало. С позиций законов "свободного предпринимательства" операция была проведена безукоризненно. Может быть, приезд Николая Константиновича в Америку мог бы содействовать выявлению истины, но это уже не исправило бы дела. К тому же ловкие бизнесмены сумели оградить себя от появления Рериха. К их услугам отыскались какие-то параграфы закона, на основании которых экспедиционные суммы, полученные Николаем Константиновичем, обложили крупной государственной пошлиной, и, лишь уплатив ее, художник мог бы безбоязненно показаться в США. Неуплата пошлины предусматривала арест, о чем Рериха и предупредили.

Отстраненные директора немедленно возбудили в Нью-Йорке судебное дело против Хорша, но результатов оно не дало.

Николая Константиновича ожидало в Кулу множество писем, подробно освещавших нью-йоркскую аферу и содержавших множество советов, как следует поступать. И Рерих заносит в дневник:

"Не слишком ли много об американских "действах"? Но были письма, и хочется кратко сказать о сущности грабительства редчайшего. Хорш задумывает над Музеем тонко построенное мошенничество. Он вводит правительство в заблуждение и своей клеветой устраивает иск за какие-то налоги с сумм экспедиции, хотя всем ведомо, что экспедиционные суммы налогу не подлежат. В своей темной душе Хорш отлично знает, что он лжет и подделывает, но он настоящий американский гангстер. Он отлично знает, насколько низко грабить целую группу деятелей и выживать их из дела ими же созданного, но кодеке гангстеризма торжествует. Находятся среди министров такие, которые по таинственным причинам надоедают судьям по телефону и требуют неправильного решения. Мало ли сказано о судьях неправедных! Но особо любопытно, что люди отлично знают, что Хорш жулик, понимают все его махинации и фабрикации и все- таки молчат... Что же получается? Одни криводушничают. Другие промолчат. Третьи изобретут компромисс! Точно бы зло и добро могут в компромиссе ужиться".

Николай Константинович не поехал в США, и, резюмируя в "Листах дневника" реакцию некоторых сотрудников на случившееся в Нью-Йорке, он приводит один из распространенных рассказов о Ходже Насреддине. Когда у Ходжи украли осла, то соседи забросали его упреками и советами. Одни говорили, что нужно вешать более надежный замок и построить высокую стену вокруг дома, другие намекали на беспечность и крепкий сон хозяина. Выслушав все это, Ходжа ответил своим доброжелателям: "Вы рассуждаете правильно, но только все это относится к прошлому, и на сегодня от ваших слов нет никакой пользы. Из них лишь следует, что вся вина на мне, а вор ни в чем не виноват!"