На Васильевском острове с его улицами-линиями, на месте которых когда-то были каналы, многое сохранилось со времен юности города. Возвышаются дворцы и общественные здания, построенные еще при Петре I, по-прежнему набережную у Академии художеств украшают древнеегипетские сфинксы. Ветер с залива несет запах моря, как сто и двести лет назад...

В 70-х годах XIX века таких примет прошлого было еще больше. В глубине острова, среди больших каменных домов, стояли старые деревянные постройки, местами уцелели с XVIII века целые усадьбы с большими дворами, службами, садами, отделенные от улицы невысокими деревянными заборами. На Неве, как встарь, сновали лодки, качались на волнах корабли, медленно плыли парусники.

Здесь, на Васильевском острове, увидел свет Николай Константинович Рерих. Здесь прошли его детство и юность. Его увлечение историей, его первые рисунки и живописные работы, творческие радости и огорчения, его любовь к искусству — все это связано с Васильевским островом.

Николай Константинович Рерих родился 27 сентября (9 октября) 1874 года. Отец художника, Константин Федорович, был нотариусом Петербургского окружного суда. Он принадлежал к древнему роду, происходившему из Швеции. Во второй половине XVIII века предки отца поселились в прибалтийских землях. Мать, Мария Васильевна, происходила из купеческого рода Калашниковых, живших в городе Пскове. Бракосочетание родителей Рериха состоялось в 1860 году в Острове — древнем городе на реке Великой, неподалеку от Пскова.

Молодые супруги поселились в Петербурге, на Васильевском острове, наняв удобный каменный дом на Николаевской набережной (ныне Университетская набережная, 25), принадлежавший генерал-полковнику И.О.Рубану. Дом был построен трехэтажным в 1830 году, а в 1838 году надстроен еще одним этажом. За год до рождения Николая Рериха, в 1873 году, дом отремонтировали. Фасад, выходивший на Неву, сделали более нарядным — украсили рустовкой, рельефами и лепными гирляндами над окнами, а со стороны 6-й линии возвели четвертый этаж. Внутри дома деревянные лестницы заменили каменными.

Рерихи занимали два этажа — второй и третий. Во втором этаже помещалась нотариальная контора Константина Федоровича, выше — квартира. В первом этаже располагались лавки. При доме был большой двор, в глубине которого находился экипажный сарай. Вход в дом располагался со стороны набережной.

Николай Рерих был вторым ребенком в семье. Сестра Лидия была старше его на семь лет, а братья родились позже: Владимир в 1880-м, а Борис в 1885 году. Первые детские впечатления запомнились Николаю Рериху на всю жизнь: Нева, корабли, бронзовая фигура на невысоком постаменте — памятник адмиралу Крузенштерну. Родители рассказывали, что адмирал плавал по далеким морям, открыл новые земли. Эти рассказы оставили глубокий след в памяти мальчика.

В раннем детстве Николай часто болел. Сиделкой при больном ребенке была всегда старушка Марья Ильинична — «гаванская чиновница», как называли ее в доме. Она рассказывала сказки, пела тонким голосом песни — старинные, петровских времен.

Дядя мальчика, брат Марии Васильевны, подарил племяннику золотые папочные латы. Они очень пригодились, когда в начале лета семья гостила у бабушки Татьяны Ивановны Коркуновой-Калашниковой, в городе Острове. Бабушке принадлежал старинный дом с большим запущенным садом; разросшиеся кусты малины, крыжовника, высокие лопухи превратили сад в сказочные заросли. Здесь маленький Николай, облачившись в папочные латы, сражался с репейником — драконом. Был сделан и меч — деревянный, выкрашенный под медь.

Погостив у бабушки, семья возвратилась в Петербург, а оттуда, как обычно, отправились на все лето в свою усадьбу Извару, находившуюся в западной части Петербургской губернии.

Имение это Константин Федорович приобрел в 1872 году у поручика лейб-гвардии Преображенского полка К.П.Веймарна. Купчую крепость оформили на имя Марии Васильевны. Путь до Извары был неблизкий. Ехали поездом от Балтийского вокзала до станции Волосово, а от Волосова до Извары — еще тридцать шесть верст — в бричке, запряженной четверкой лошадей. Проезжали деревни Волосово, Захонье, Заполье. «Там даже в сухое время лужи непролазные,— вспоминал впоследствии Николай Константинович в «Листах дневника»¹. — От большой дороги сворот в Извару. Ландо шуршит по гравию мимо рабочего двора, среди аллей парка. А там радость. За березами и жимолостью забелел дом». После пыльного Петербурга, после утомительной дороги так отрадно оказаться в Изваре!

В самом слове «Извара» заключалось для мальчика нечто притягательное и таинственное. Согласно семейному преданию, первым владельцем имения был граф С.Р.Воронцов — вельможа екатерининских и павловских времен. Путешествуя по Индии, он услышал слово «извара», что означает «милость богов», и назвал так свое имение. Возможно, однако, и другое толкование названия. Древнее население этого края — угро-финские племена. По-фински «Извара» значит «Большие холмы». Вокруг имения действительно расположены древние могильные курганы.

Усадебный дом Рерихов двухэтажный, каменный. Стены первого этажа, толщиной около метра, были выложены еще в XVIII веке, второй этаж построил прежний владелец К.П.Веймарн. Тогда же появился и мезонин, украшенный башенками с флюгерами.

Маленький Николай любил изварский дом. В первом этаже помещались столовая, зал и кабинет Константина Федоровича, комнаты для гостей. В зале висели копии картин «малых голландцев», стояли угольные диваны красного бархата. Столовую украшал высокий стенной буфет. На втором этаже размещались жилые комнаты. Там же позже, в пору юношества Рериха, когда он поступил в Академию художеств, находилась его мастерская.

Недавно завершена реставрация дома, и ему возвращен тот облик, который он имел в 1880—1890-х годах, когда принадлежал семье К.Ф.Рериха. В доме помещается сельсовет, а в мастерской Рериха создана небольшая музейная экспозиция, посвященная художнику.

Приезжая в Извару, мальчик спешил в свои любимые места. Вспоминая впоследствии о детстве в «Листах дневника», художник так описывал свои впечатления: «Нужно сразу же все обежать. <...> После города первый обход самый занятный. <...> Новые жеребята. Новые щенки, новый ручной волк. Надо навестить Ваську и Мишку — малышей вроде шотландских пони. <...> По прямой аллее надо бежать к озеру. Дикие утки и гуси тут же у берега. На берегу озера молочная ферма. Ферма из дикого камня — очень красиво, вроде крепостной стены. Такой же старинной постройки и длинный скотный двор. Быки — на цепях. К ним ходить не позволено. Такие же длинные конюшни. За ними — белое гумно, картофельные погреба. Один из них сгорел. Остались валы — отлично для игры в крепость».

Некоторые каменные хозяйственные строения в измененном виде сохранились до наших дней. Уцелели и два деревянных сарая. В одном из них Н.К.Рерих писал свои картины «Гонец» и «Сходятся старцы».

В усадьбе были большой конный двор, кузница и винокуренный завод. На берегах речки Изварки стояли водяная и ветряная мельницы, рига и хлебный сарай. В речке, в рыбных садках, разводили форель. На полях работали «месячные рабочие», на скотном дворе — поденщики, на конном — конюхи и кучера. Имение было большим и прибыльным.

Константин Федорович стремился к общественно полезной деятельности. В своем имении он открыл сельскохозяйственную школу для крестьян. Но такое нововведение не понравилось местным властям, и школу пришлось закрыть.

В изварском доме было много книг, преимущественно исторического содержания. Едва научившись читать, маленький Николай не мог оторваться от них. Его привлекало все: и события, о которых он узнавал, и картинки. Он читал про князя Святослава, про Ольгу с древлянами, про Ярослава Мудрого, про Бориса и Глеба, про Святополка Окаянного. Было в книжках и описание битвы на Калке, и пересказ «Слова о полку Игореве», и рассказы о Ледовом побоище и Куликовской битве. Книги знакомили любознательного ребенка с великими деятелями прошлого — Мининым, Пожарским, Суворовым, Кутузовым. Любовь к истории у впечатлительного мальчика началась с этих книг.

В Изваре родилась и любовь к родной природе. Николай навсегда полюбил окрестные холмы, поля, темные леса у горизонта. Облака в их движении и изменчивости казались ему одушевленными, в них угадывались живые существа.

Детство маленьких Рерихов проходило как у всех господских детей Петербурга. Летом — усадьба с ее деревенским привольем, зимой — прогулки по невским набережным, рождественские праздники, елка, занятия музыкой. Дома, в гостиной, стоял рояль. Там же, в гостиной, висела картина, изображающая снежную вершину высокой горы в розовом закате. Впоследствии, побывав в Тибете и Гималаях, художник узнал, что на картине изображена была вершина Канченджунга.

Маленького Николая родители рано стали брать с собой в театр и в концерты. Музыкальные впечатления открывали ему совершенно особый мир. Он полюбил старинную музыку — Баха, Люлли, Рамо, Палестрину. Из композиторов более позднего времени ему более других нравились Бетховен и Шуберт.

Водили его в Большой театр. Семья Рерихов имела абонемент в оперу. Мир музыки, ярких зрелищных образов увлекал мальчика. Здание Большого театра, в котором бывал в детские годы Николай Рерих, не сохранилось. Построенное архитектором А.Ринальди в 1783 году, оно много раз бывало жертвой пожара и перестраивалось другими архитекторами: Тома де Томоном, Модюи, А.К.Кавосом. В 1891 году здание разобрали. Старый Большой театр находился на том месте, где ныне стоит Консерватория. Напротив Большого театра в 1860 году был открыт другой театр — Мариинский, построенный А.К.Кавосом.

Рерихи слушали «Руслана и Людмилу», «Жизнь за царя». Музыка Глинки производила сильное впечатление на маленького Николая. «Казалось, — вспоминал впоследствии художник, — что музыканты играют по золотым нотам. Была забота, чтобы все в ложе скорей сели по местам. Господин с палочкой пришел! — так тревожно заявлялось в аванложу в боязни, что запоздают и начнут двигать стульями и говорить, а там уже волшебно играют по золотым листам».

Итальянская опера нравилась мальчику меньше. Оперы «Риголетто», «Лючия ди Ламмермур» и «Травиата» оставили его равнодушным, больше пришлась по душе «Аида». Особенно понравилась музыка к «Африканке» Д.Мейербера; хор африканцев в опере пел о Браме и Вишну. Николай удивлялся: африканцы, а поют почему-то об индийских богах. Дома он подобрал понравившуюся мелодию на рояле.

Разнообразные впечатления детства будили воображение и формировали склонности маленького Рериха. Отец его был человеком разносторонних интересов. Он занимался не только юриспруденцией и сельским хозяйством, но и сочинял пьесы, которых, однако, никому не показывал. Его интересовали география, археологические открытия. В гости к Рерихам приходили знаменитые ученые — химик Д.И.Менделеев, монголовед К.Ф.Голстунский, историк Н.И.Костомаров, художник М.О.Микешин.

Мария Васильевна умела создать в своем доме атмосферу радушия и приветливости. В мягких креслах, при неярком свете ламп гости вели неторопливые беседы. Мальчик слушал их разговоры. Удивительные названия далеких земель и гор, где побывал К.Ф.Голстунский, — Си-Шань, Куэнь-Лунь, Гималаи — глубоко волновали его.

Обсуждали передвижные выставки. Для всей просвещенной части петербургского общества ежегодные выставки Товарищества передвижников были большим событием. Первая выставка передвижников состоялась в 1871 году. Она показала, что в художественной среде появилось новое большое демократическое объединение. В Товарищество передвижных художественных выставок — как стало называться новое объединение — вошли самые передовые художники современности, которые поставили перед собой задачу правдиво изображать жизнь народа, поднимать социальные вопросы в искусстве. Передвижники по-новому решали произведения различных жанров — исторического, портретного, пейзажного.

В первой половине XIX века пейзажисты писали, главным образом, виды Италии, архитектурные ансамбли Петербурга, сады и парки — словом, архитектурные виды и облагороженную природу. Только эти сюжеты считались достойными изображения. В исторических же картинах, как правило, действовали идеально прекрасные герои.

Передвижники — А.К.Саврасов, И.И.Шишкин, И.И.Левитан и другие — открыли для искусства красоту русской природы. Передвижники стали по-новому писать и исторические картины. Они отказались от идеально прекрасных образов героев, от патетики, от эффектных жестов в передаче чувств.

С особенным интересом любители живописи, собиравшиеся в доме К.Ф.Рериха, ждали новых работ И.Е.Репина. Привлекало многообразие жанров, в которых работал Репин, смелость в выборе тем, яркая живописность его полотен, психологическая выразительность образов. Сожалели о том, что перестал — с 1880 года — выставляться Куинджи. Об этом художнике ходили легенды. Восхищались его удивительным декоративным даром. Казалось, что на картинах Куинджи сам холст излучал свет луны или солнца.

Большой интерес вызвала персональная выставка, состоявшаяся в 1880 году. На ней была представлена единственная картина — «Лунная ночь на Днепре». Строгий к себе живописец из всех картин, написанных за десять лет, лишь одну счел возможным представить на выставку. Успех ее был необыкновенным. Вдоль Большой Морской к подъезду дома Общества поощрения художеств (Большая Морская, 38, ныне улица Герцена, 38), где она была выставлена, тянулась длинная очередь желающих увидеть пейзаж мастера.

Маленького Николая в равной мере увлекали разговоры взрослых и о картинах знаменитых художников, и об археологических открытиях. Он рос в атмосфере, насыщенной научными и художественными интересами.

С домашними учителями мальчик проходил курс обучения, необходимый для поступления в гимназию. Когда Николаю исполнилось девять лет, решено было определить его в частную гимназию Карла Ивановича Мая, которая считалась образцовым учебным заведением. Гимназия была расположена здесь же на Васильевском, на 10-й линии, в доме № 13. Это был трехэтажный солидный петербургский дом, построенный в начале XIX века. Часть дома сдавалась внаем, под частные квартиры.

Хорошо подготовленный, способный мальчик без труда сдал вступительные экзамены и был зачислен в гимназию. Он очень понравился директору. «Будущий профессор», — сказал о нем Карл Иванович. Директор был маленьким, щупленьким старичком, с черной бородкой. Он носил золотые очки, неизменно был одет в черный долгополый сюртук, из кармана которого торчал красный с желтым носовой платок. В руке обычно держал табакерку.

В гимназии Мая, в отличие от казенных учебных заведений, царила совершенно особая, «по-домашнему уютная атмосфера», как писал один из выпускников, впоследствии знаменитый художник и историк искусства Александр Николаевич Бенуа. В гимназии, по его словам, «дышалось легко и имелось все то, чего не было в казенном учреждении: умеренная свобода, известная теплота в общении педагогов с учениками и несомненное уважение к личности каждого ученика». Выпускники гимназии навсегда сохранили хорошие воспоминания о гимназических годах.

Жизнь в гимназии шла по заведенному порядку. Каждое утро директор Карл Иванович Май, стоя на площадке лестницы, за руку здоровался со всеми учениками, пришедшими в гимназию. После молитвы начинались уроки. Ряд предметов преподавали на немецком языке. Обучали также латыни, греческому, английскому и французскому. Географию вел сам Карл Иванович. У него была особая система: стремясь заинтересовать и увлечь учеников, он превращал уроки в занимательную игру. Мальчики сами рисовали и раскрашивали карты, лепили из цветного пластилина горы. Карты делали больших размеров. Особенно поощрялась в этом деле инициатива — стремление учеников раскрашивать по-своему разные страны и континенты.

Чертить географические карты было любимым занятием для гимназиста Николая Рериха. Зеленую землю прорезали синие узоры рек, украшали желтые пятна пустынь, коричневые — гор. Мир, созданный его руками на карте, привлекал своей неизведанностью. В воображении вставали не только далекие страны, но и далекие времена: история также была сильнейшим его увлечением. Юный гимназист описывал в своих стихах средневековых рыцарей и их подвиги, создал балладу о Карле Великом и Роланде, немного подражая при этом Василию Андреевичу Жуковскому. Сочинял в былинном стиле сказания о древнерусских богатырях,

Раз в году, в день рождения Карла Ивановича, устраивался для всей гимназии праздник. В первом этаже, где помещалась квартира директора, варили для всех учеников шоколад, и учащиеся группами приходили его отведать. Разливкой заведовали супруга директора, его тетя и дочь. Осенью 1886 года отмечали семидесятилетие Карла Ивановича. А.Н.Бенуа вспоминал: «Празднование получило несравненно более парадный характер, но уже вечером. Перед растроганным директором, сидевшим среди рекреационного зала в окружении всех педагогов и толпы приглашенных родителей, прошло «шествие рек», в соответствующих костюмах и с произнесением каждой «рекой» забавных немецких стишков, сочиненных известным ученым этнографом, академиком Радловым». Двенадцатилетний Николай Рерих представлял Волгу, шестнадцатилетний Александр Бенуа — Хуанхэ.

В гимназические годы Рерих увлекался археологией. В Извару однажды приехал из Петербурга археолог Л.К.Ивановский, знакомый Константина Федоровича. Он проводил в Волосовском уезде раскопки курганов. С разрешения родителей и археолога мальчик принял участие в раскопках. Это событие оказало огромное влияние на его духовный мир. Прошедшее оживало, становилось реальностью. Можно было держать в руках вещи, принадлежавшие когда-то историческим героям и персонажам далеких легенд.

«Самые первые мои курганные находки не только совпали с любимыми уроками истории, — писал впоследствии художник, — но в воспоминаниях близко лежат и к географии и к гоголевской фантастике. Много очарования было в непосредственном прикосновении к предметам большой древности. Много не передаваемой словами прелести заключалось в бронзовых, позелененных браслетах, фибулах, перстнях, в заржавленных мечах и боевых топорах, полных трепета веков давних».

Не случайно в этом отрывке воспоминания о Гоголе; он был одним из любимейших писателей Николая Рериха. Долгие годы Рерих хранил программу торжественного гимназического вечера, посвященного Гоголю. Портрет писателя на программе был выполнен Рерихом. «Гоголь часто ставился на ученических спектаклях, — вспоминал Николай Константинович, — и всегда был мне близок. Именно не реализм Гоголя, но его высокая духовность и тонкая потусторонность особенно увлекали». Гимназист Рерих сделал несколько рисунков к «Майской ночи» и «Страшной мести» Гоголя. Он вообще много рисовал — лошадей, пейзажи Извары, портреты близких. Был нарисован и портрет Карла Ивановича Мая, который художник долго хранил.

Родители не придавали особого значения увлечению сына рисованием. Первым, кто обратил внимание на талант гимназиста, был Михаил Осипович Микешин, друживший с его отцом. Увидев рисунки юноши (Николаю Рериху было тогда семнадцать лет), художник угадал в нем большие возможности и спросил Константина Федоровича:

— Друже, кто же его учит?

Узнав, что молодой человек работает самостоятельно, Михаил Осипович предложил давать ему уроки рисования. После занятий в гимназии Николай отправлялся к Микешину — на Фонтанку, в дом № 128 (дом сохранился, адрес тот же).

Михаил Осипович был известным художником, кавалером русских и иностранных орденов, которыми был награжден за свои работы. Остроумный, доброжелательный, обаятельный человек, он отличался редкой наблюдательностью и каким-то особым благодушным юмором и неизменной добротой ко всем близким ему людям. В молодости — это было в 1850-е годы — в доме ректора Академии художеств скульптора и живописца Федора Петровича Толстого Микешин познакомился с известным поэтом Т.Г.Шевченко и писателем А.Ф.Писемским. Работая над памятником «Тысячелетию России», Микешин имел смелость отстаивать перед самим императором необходимость поместить на постаменте фигуру опального Шевченко в одном ряду с выдающимися русскими писателями. Император не разрешил этого, а художнику, отстаивавшему свои убеждения, посоветовал впредь быть осмотрительнее. Интересная деталь его биографии: Михаил Осипович был художником, блестящим рисовальщиком, иллюстратором произведений Пушкина и Гоголя, но в то же время самые известные скульптурные сооружения эпохи — памятники «Тысячелетию России» в Новгороде, Екатерине II в Петербурге — были выполнены при его участии.

У художника было много друзей и почитателей. Писатель Г.П.Данилевский дарил ему свои книги. Д.В.Григорович и С.Н.Терпигорев переписывались с ним. Человек разносторонних интересов, Микешин был близок и к музыкальным кругам. Ему позировали для портретов, выполненных карандашом, прославленный Антон Рубинштейн, юный Мусоргский.

И вот Михаил Осипович Микешин стал первым учителем рисования гимназиста Рериха. Он любил своего ученика, называл его «мой брат по Аполлону Колинька» и этим ласковым обращением начинал свои письма не только к гимназисту, но и к студенту Рериху: «Милый мой Колинька Константинович, — писал художник 5 декабря 1895 года,— завтра день Вашего ангела. Поздравляю Вас, голубчик, и поверьте, что как родному сыну желаю Вам доброго здоровья и творчества, творчества, с прогрессом техники — без конца».

Во время болезни ученика Михаил Осипович беспокоился, справлялся о его здоровье. «Как Ваша болезнь? <...> Навестили ли Вас друзья? Пишите мне, голубчик, люблю Вас всей душой. Папе, маме, сестрице и мальчикам милым мой привет».

В 1893 году по окончании гимназического курса и экзаменов Николаю Рериху, восемнадцатилетнему выпускнику, был вручен аттестат зрелости: «Дан сей сыну нотариуса Николаю Константиновичу Рериху, вероисповедания православного, родившемуся 27 сентября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года (1874 года), обучавшемуся девять лет в С.-Петербургской гимназии К.Мая, в том, во-первых, что на основании наблюдений за все время обучения его в гимназии К.Мая поведение его вообще было отличным, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ образцовая, прилежание примерное к любознательность ко всем вообще предметам весьма живая и, во-вторых, что он обнаружил нижеследующие познания: <...> На испытании, проходившем с 1 мая по 1 июня 1893 года: закон божий — четыре, русский язык и словесность — три, латинский язык — четыре, греческий — четыре, математика — три, история — пять, немецкий язык — четыре. (По логике и географии испытаний не было. Отметки за год — по логике — пять, по географии — четыре. — Авт.) На основании чего и выдан ему сей аттестат зрелости».

Ко времени окончания гимназии у Николая Рериха созрело решение стать художником. Но семья не поддерживала его стремления. Отец хотел видеть старшего сына юристом, продолжающим его дело, чтобы со временем передать ему свою нотариальную контору. Помог решить этот спор Михаил Осипович. Он вступился за «брата по Аполлону» и уговорил Константина Федоровича. На семейном совете было принято компромиссное решение: Николай поступит одновременно в два учебных заведения — в университет, на юридический факультет, и в Академию художеств.

В 1893 году был принят новый Устав Академии художеств. Этот документ в течение трех лет подготавливала специальная комиссия под председательством археолога и нумизмата графа Ивана Ивановича Толстого, назначенного в 1889 году конференц-секретарем Академии, а вскоре — вице-президентом. В комиссии участвовали главным образом художники-передвижники, приглашенные И.И.Толстым, — И.Е.Репин, А.И.Куинджи, В.Д.Поленов, К.А.Савицкий, А.Д.Кившенко, скульптор М.А.Чижов, историки искусства Ф.И.Буслаев, Н.П.Кондаков, П.Н.Петров, основатель галереи русского искусства П.М.Третьяков. Решался важнейший вопрос — об организации процесса обучения в Академии, о дальнейших путях развития русского искусства.

Летом 1893 года, готовясь к вступительным экзаменам, Рерих усиленно занимался рисованием с мозаичистом И.И.Кудриным в музее Академии. Он старательно перерисовал все модели, которые обычно ставили на экзамене.

На экзамене поступавшие рисовали голову Антиноя. Когда в назначенный день Рерих пришел узнать о результатах, его встретил в вестибюле один из товарищей, тоже поступавший в Академию, и стал утешать:

— Не в этом, так в будущем году.

«Неужели провал?» — подумал Николай Константинович.

Но тут вмешался в разговор швейцар Академии Лукаш.

— Чего смущаете? — обратился он к говорившему. — Раньше, чем говорить, прочли бы список.

Рерих, как оказалось, был принят.

После экзаменов в Академии он сдал документы на юридический факультет университета и был зачислен туда студентом. Началась студенческая жизнь.

Утром Николай Константинович слушал лекции по юриспруденции, а вечером спешил в классы Академии художеств для вольнослушателей.

Программа начального, «фигурного», класса осталась традиционной — рисование голов гипсовых статуй, слепков со знаменитых античных скульптур, затем рисование статуй. Следующий класс — натурный. Там рисовали уже живые модели — натурщиков в различных ракурсах. И только на третьем году обучения разрешались самостоятельные композиции — «сочинения».

В «фигурном» классе Рерих сначала занимался у скульптора Н.А.Лаверецкого и гравера И.П.Пожалостина, потом у скульптора Г.Р.Залемана и живописца П.П.Чистякова. В натурном классе его преподавателями были Б.П.Виллевальде и В.Е.Маковский.

Особенным авторитетом среди учеников пользовался Павел Петрович Чистяков. Талантливый педагог, он воспитал не одно поколение художников. У него учились Репин, Суриков, Васнецов, Врубель. Сам он был историческим живописцем, довольно известным, но не таким знаменитым, как его ученики. Писал Чистяков немного. Все свои способности и творческий дар отдал он ученикам. Прославился он, прежде всего, как преподаватель. Рерих старательно выполнял задания фигурного класса под руководством Чистякова, внимательно выслушивая его замечания. Особенно дорога ему была похвала Павла Петровича.

Занятия в университете также шли успешно. В университете Рерих активно участвовал в издании студенческого журнала «Литературный сборник произведений студентов Императорского Санкт-Петербургского университета». Редактировали этот журнал поэты и писатели Я.П.Полонский, А.Н.Майков, Д.В.Григорович.

В журнале печатались стихи, небольшие рассказы студентов, а Николай Рерих иллюстрировал их. Он стал помещать свои рисунки также в журналах «Звезда» и «Всемирная иллюстрация»². Эта работа была нужна ему не только для «пробы пера», но и для заработка. Несмотря на то что Рерих принадлежал к числу состоятельных студентов, находился на содержании у отца, брать у него деньги на холсты, краски, кисти и прочие необходимые для учебы в Академии предметы он не хотел, потому что Константин Федорович по-прежнему неодобрительно относился к занятиям сына живописью.

Помимо работы в журналах студент Рерих выполнял заказы для различных церквей — писал иконы. В дневнике студенческих лет Рериха есть такая запись: «На днях получил два заказа. „Сретение” и „Перенесение мощей св. Николая”». От второго заказа Рерих отказался: никак не мог составить подходящую композицию. Через некоторое время он, однако, пишет в дневнике: «Черт меня дернул отказаться от „Переноса мощей Николая”... денег нет. Попробую опять сочинить, может, еще не поздно». Подрабатывал он также и статьями о выставках в газетах, преимущественно в «Санкт-Петербургских ведомостях».

Рерих жил напряженной творческой жизнью. Один из его однокашников по Академии так отозвался о нем: «Знаешь, ты совсем не похож на нас, академистов. Они до начала занятий сидят себе по домам, распивают чаек да болтают друг с другом, а ты что-то работаешь, думаешь». «Это он верно сказал», — отметил Рерих в дневнике и добавил, что на университетских он тоже не похож. Рериха с юных лет отличали вдумчивость и серьезное отношение к делу. Он был приветливым, мягким в обращении, но при этом, в сущности, замкнутым человеком. Художник Степан Петрович Яремич, хорошо знавший Николая Константиновича в более поздние годы, верно охарактеризовал его натуру:

«Слишком он замкнутый по природе. Но не потому замкнутый, что скрытный, замкнутость Рериха близка к уединенности и выражается в его необыкновенной чуткости и чувствительности к людям и людским отношениям.

Художник однажды в разговоре, подчеркивая это свойство своего характера, сравнил себя с цветком, особенность породы которого заключается в том, что он не выносит ни малейшего прикосновения — стоит только прикоснуться к нему, как он тотчас же закрывается. Глубоко верное сравнение. Детски доверчивый в отношении к людям, снисходительный, терпимый, он прячется в свою скорлупу при малейшем неделикатном прикосновении с чьей бы то ни было стороны. И тогда конец задушевности, остается лишь общежитейское отношение, простое, учтивое, но в то же время холодное и глубоко безразличное. Происходит такого рода отчужденность частью из инстинктивного чувства самосохранения и боязни потерять душевное равновесие, но больше от зрелости мысли и нежелания профанировать свое святая святых. Натуры, подобные Рериху, редки и поражают единством и цельностью своего миросозерцания, которое обыкновенно формируется в очень ранние годы».

При всей внутренней сосредоточенности и замкнутости молодой Рерих испытывал огромную потребность найти душу, его понимающую, близкого человека, которому он мог бы доверить свои мысли, мечты и стремления. Таким близким человеком стал для него сокурсник — художник Лев Моисеевич Антокольский, Леон, как его называли друзья, племянник знаменитого скульптора. Лев Антокольский учился у И.Е.Репина.

В апреле 1894 года Рерих заболел и поехал в Извару отдохнуть и подготовиться к экзаменам в университете, а Лев Антокольский уехал в Вильну, к родным. Между друзьями началась активная переписка. В письмах к Льву Антокольскому Рерих делился творческими планами и раскрывал многие стороны своей души. 14 апреля 1894 года он писал: «Опоздал я немного, дорогой мой, с письмом относительно экзамена. На экзамене рисунки все были довольно паршивые. <...> Мне тоже не пришлось подать его (рисунок. — Авт.) — начал очень хорошо, все очень хвалили, наверное, в первую бы категорию нажарил — да заболел, и доктор засадил на две недели в комнату».

Получив ответ на свое письмо, Рерих пишет очередное послание другу:

«Достойнейший друже, дорогой мой! Спасибо, вечное спасибо за память. Так будем же мы художественными братьями — обнимемся заочно и навсегда заменим Вы — Ты. Я, может быть, и поколебался бы раньше сделать этот шаг — но Твое последнее письмо окончательно убедило меня в том, что Ты действительно друг, что Ты — брат, с которым можно поделиться невзгодой в трудную минуту и встретить сочувствие, которому можно передать радость и надеяться найти искренний отголосок.

Еще раз за все говорю нерушимое спасибо и крепко жму руку Твою. Прочитав Твои вопросы относительно моих летних начинаний, я не мог усидеть за книгой и, под предлогом ответить Тебе поскорее, позволил себе хоть на время отвлечься и заглянуть вперед. За лето, если все будет благополучно, думаю нарисовать портрет Михаила Осиповича (нашего щиропочитаемого батьку) и затем написать большой исторический этюд (одна фигура), но какой — это моя тайна, которую никто не знает (кроме опять же Мих. Осип.) да и никогда, может быть, и не узнает, если этюд не удастся.

Для успеха этих двух работ мне бы весьма хотелось провести это лето в житии в деревне, но мои враги доктора — гонят меня к морю (из-за катара и сердца, — только не подумай, что тут начинаются дела сердечные). Не хотелось бы мне следовать совету врача. Экзамены университетские, вероятно, до конца не доведу — ей-богу, надоело. Все-таки скука порядочная. Должно быть, отложу на 2-й курс. <...> О реформах Академии умышленно ничего не пишу — там теперь сам черт ногу сломит, — да к тому слухи совершенно волшебные, — должно быть, вранье».

Говоря о волшебных слухах, Рерих, по-видимому, имел в виду намечавшееся приглашение в Академию в качестве преподавателей крупнейших художников-передвижников — И.Е.Репина, А.И.Куинджи и других, которые должны были возглавить мастерские.

Неизвестно, написал ли Рерих портрет Михаила Осиповича Микешина, о замысле которого сообщал другу. Сведений об этом портрете нет. А вот исторический этюд — одна из первых известных нам картин Николая Константиновича — надолго захватил все помыслы художника. И в других письмах он говорил о ходе работы над ним: «Тема (кстати, рекомендованная и одобренная Михаилом Осиповичем) хороша, по мне. Но можно бы взять немного иначе. <…> Беда в том, что я чересчур много вижу и чувствую в сравнении с силами. <...> Названо будет «Псковский рыцарь. 1581 г.». Это скорее исторический и археологический портрет. Общую мысль скажу на словах. Черную работу пришлось делать без натуры — надеюсь за сентябрь закончить по академическому натурщику».

Речь идет о картине «Пскович», находящейся ныне в одном из частных собраний. Художник представил на ней могучую фигуру воина с перевязанной головой, опирающегося на секиру. Картина выполнена на картоне пастелью и гуашью.

В то время Рерих много и тщательно писал с натуры. Наряду е этюдами и первыми самостоятельными работами, неразрывно связанными с натурой, он стремился передать нечто большее, чем внешнюю сторону модели, создать образ. «У нас задача не только покорить натуру, — писал Рерих в письме к Л.Антокольскому от 24 июня 1895 года, — но стать ее вечным властелином. <...> Творить... Кто не сочиняет, тот протоколист, а не художник истинный, творец».

Рерих был захвачен мыслью создать кружок самообразования и совершенствования. Об этом он писал другу Леону: «Сформируем, брат, дружину и, запасшись щитом знания и копьем опытности, тесной македонской фалангой пойдем смело в лес...».

Мысль о кружке не оставляла его. В следующем письме из Извары он опять возвращается к этой теме:

«Теперь о кружке. Спасибо, что разделяешь мои мысли. Помоги мне выполнить, давай выполним эту задачу. Только тут необходим строжайший выбор. Люди все должны быть честные, хорошие, добрые. Должны быть далеки от зависти, этого разлагающего элемента. Чтобы в этом кружке было поменьше грязи, ведь и без этого чересчур много подлости и грязи кругом. Числом не более десяти, и десяток-то дай бог набрать подходящих людей. Будем помогать друг другу развиваться, образовываться, расширять кругозор — что невозможно одному, то возможно многим. Художнику должны быть просто все специальности известны, должны быть известны стремления общественные.

Трудную, брат, дорогу мы выбрали, но все же я предпочту быть средним художником, нежели хорошим специалистом по другим многим областям. Все же его занятия чище, лучше, все же искусство порождено лучшими, высшими стремлениями людей, тогда как многое другое порождено низшими, а то и животными стремлениями... Ведь лучше служить тяжелым трудом, но делу хорошему, нежели несимпатичному. А кружок чем важен? Художнику больше, нежели всякому другому, приходится испытывать разочарования и также увлекаться. Кружок же добрых честных товарищей может наставить увлекающегося на пути истины, может поддержать упавшего духом... Твой, Твой Н.Рерих. 8 июля 1894 г.».

Задуманный Рерихом кружок был создан из студентов Академии, но просуществовал недолгое время. Рерих мечтал о создании своеобразного братства академистов. Члены этого братства, близкие по духу люди, должны были, по его мысли, расширить и углубить свои знания по истории, философии, эстетике, археологии. Предполагалось, что они будут готовить рефераты на различные темы, связанные с этими науками, и совместно обсуждать их. Предпочтение отдавалось все же тематике по русской культуре.

Николая Константиновича особенно увлекал разносторонний гений Леонардо да Винчи, и он сразу выбрал для себя тему реферата о великом итальянском художнике и ученом. Аркадий Александрович Рылов, впоследствии известный советский художник, соученик Рериха по мастерской Куинджи, вспоминал, что ему было поручено приготовить реферат о поэзии славян.

Кружок собирался раз в месяц в квартире профессора Военно-медицинской академии Ивана Рамазовича Тарханова на Екатерингофском проспекте, в доме № 81 (ныне проспект Римского-Корсакова, 81). Человек разносторонних интересов, близкий художественным кругам, Тарханов поощрял занятия кружковцев.

Рерих преследовал широкие цели: знать «стремления общественные», с тем чтобы своим искусством приносить пользу — «служить делу хорошему». Уже в ту пору у молодого Рериха складывалось представление об искусстве как могучей жизнестроительной, преобразующей силе, о высоком призвании художника.

Активная работа в кружке, чтение разнообразной литературы расширяли кругозор, подсказывали все новые темы для художественного творчества.

Заканчивая «Псковского рыцаря», Рерих писал Л.Антокольскому 26 июля 1894 года: «Редакция журнала «Звезда» приобрела у меня эскизец «Ушкуйник» и просила еще доставить. Пополнил альбом двумя-тремя этюдиками. Надеюсь, Ты не забудешь навестить меня, коли приедешь в город. Если бы Ты знал, как тянет меня работать, видеть товарищей, кабы Ты знал, как хочется услышать Твое мнение о моих работах. А в голове — все планы и планы по всем отраслям моих занятий. <...> В августе приступлю к раскопкам.

Пиши, пиши, пиши и приезжай скорее, и дай же бог Тебе всякого успеха в Твоих истых начинаниях. Твой, твой Н.Рерих.

Заходил в Академию, но, кроме старых котов и не менее старого Кузьмы, никого не нашел. Старые профессора уже очищают квартиры».

Вместо «старых профессоров», отстаивавших отжившую систему преподавания, — П.М.Шамшина, К.Б.Венига, В.П.Верещагина, — пришли художники-передвижники, которые стремились радикально обновить Академию. Однако единства среди передвижников не было. Некоторые из них, как, например, Н.А.Ярошенко, Г.Г.Мясоедов, Н.Н.Ге, выступали против участия в делах реформирования Академии как официального учреждения. Большинство же художников, и среди них И.Е.Репин, И.И.Шишкин, В.Д.Поленов, В.М.Васнецов, А.И.Куинджи, В.Е.Маковский, считали своим долгом активно участвовать в реорганизации Академии, так как понимали необходимость коренным образом изменить систему преподавания этой главной художественной школы России для пользы и дальнейшего развития русского искусства.

Наконец в 1894 году была проведена реформа. Активные ее сторонники и проводники — Репин, Куинджи, Шишкин, В.Маковский пришли в Академию в качестве преподавателей. В основе реформы лежала прогрессивная мысль о том, что Академия должна стать не только школой мастерства, но и школой творчества. Новые профессора — руководители мастерских, как предполагалось, должны были прежде всего способствовать развитию творческой индивидуальности учеников. Решено было предоставить учащимся большую свободу творческих поисков, отвести им больше времени для самостоятельной работы. Для этого сократили продолжительность учебного года, который заканчивался отныне не в октябре, как прежде, а в апреле. Кое-что было изменено и в самой системе обучения. В целях более активного развития творческой индивидуальности учеников, например, был упразднен гипсофигурный класс для живописцев, его оставили только для архитекторов. Отменялась и система конкурсных экзаменов на золотую медаль с общей, обязательной для всех темой. Вместо этого учащимся предоставлялось право написать для экзамена картину на любую свободную тему.

Руководство творческими занятиями перешло к совету профессоров. В него вошли художники И.Е.Репин, В.Е.Маковский и А.И.Куинджи, скульптор В.А.Беклемишев и гравер В.В.Матэ. Было избрано около шестидесяти действительных членов Академии художеств. Среди них были художники В.М.Васнецов, В.И.Суриков, В.Д.Поленов, скульптор М.М.Антокольский, известные ученые — историк древнерусской культуры И.Е.Забелин, химик Д.И.Менделеев, историк древнерусского искусства Н.П.Кондаков, основатель картинной галереи П.М.Третьяков. Действительные члены Академии имели право присутствовать на собраниях Академии и принимать участие в обсуждении ставившихся там вопросов.

Звание почетного члена Академии художеств давали в основном коллекционерам. Так, например, почетным членом Академии был ученый П.П.Семенов-Тян-Шанский — географ, коллекционер, сенатор, член Государственного совета.

Перемены, происшедшие в Академии после реформы, были благотворны и имели огромное значение и для тех, кто обучался здесь в этот период, и для последующих поколений русских художников. К преподаванию пришли не только отличные мастера, но люди передовых взглядов, видевшие дальнейшие пути развития искусства, понимавшие его большую общественную значимость и исполненные желания развить в своих питомцах дух творчества.

Художественные интересы Рериха в ту пору сосредоточивались на темах сказок и сюжетах из древнерусской жизни: «Ушкуйник», «Псковский рыцарь», «Иван-царевич наезжает на убогую избушку». «Мой заветный Иван-царевич в голове совсем уложился, теперь остается приступить к делу, что я на днях и устрою, — пишет он в письме Л.Антокольскому от 11 июня 1895 года. — Боюсь начинать Ивана-царевича. А ну, как на деле это выйдет гораздо хуже, чем теперь в моем представлении. Только это почти всегда так бывает. Познакомился я тут с народными представлениями об Иване-царевиче и в сказках. Ведь это не что иное, как весенний луч, проникающий в царство смерти и зимы, чтобы освободить красавицу-лето. Чудная это вещь — эпическая поэзия. Совсем она меня в полон забрала».

Через некоторое время он вновь возвращается к этой теме: «Какая глубина в этой народной старине. <...> Не узкая, а общая всесветная идея». Уже в юные годы Рериха привлекало в старинных преданиях, сказках выражение мировосприятия людей далекого прошлого, их преклонение перед силами природы. Картиной «Иван-царевич» он не был доволен и впоследствии уничтожил ее. Сохранилось лишь ее воспроизведение в «Литературном сборнике студентов Петербургского университета» 1896 года. Художник выразительно передал движение насторожившегося всадника — Ивана-царевича, таинственность лесной чащи.

1890-е годы были периодом значительных достижений русской исторической живописи, периодом повышенного интереса русских художников к традициям народного творчества. Репин, Суриков, Васнецов — ведущие, передовые художники России — видели пути развития национального искусства в обращении к народным истокам. Последние три десятилетия XIX века были для передовой русской интеллигенции эпохой открытия художественной ценности народного творчества, его серьезного изучения. В 1868 году при Строгановском училище технического рисования в Москве был создан Художественно-промышленный музей. На Всероссийской выставке в Москве в 1872 году демонстрировалось большое количество образцов материальной культуры русского народа — резных украшений крестьянских изб, прялок, вышивок, предметов археологических раскопок. Выставка имела огромный успех и возбудила в среде ученых, художников и археологов мысль о создании в Москве Исторического музея, который и был основан в 1873 году. Здание для него построено в 1875—1881 годах. В 1890 году в Историческом музее была организована выставка икон, вызвавшая большой интерес. С большим успехом прошла выставка монументальной живописи Киева X — XII веков, организованная в Петербурге.

Интерес Рериха к народному творчеству и стремление постигнуть мировосприятие людей далекой эпохи были не случайны. Художник искал в них непреходящие духовные ценности, созданные народом, мудрость мысли и красоту творчества.

После окончания натурного класса в 1894 году пришло время выбрать руководителя мастерской, где предстояло учиться дальше. Это совпало с приходом в Академию после реформы передвижников. Мастерскую исторической живописи возглавил И.Е.Репин, пейзажа — А.И.Куинджи. Репин был знаменит и почитаем. Когда он проходил по коридорам Академии, вокруг шептали: «Сам Репин здесь». Почти все молодые художники стремились учиться у Репина. Куинджи тоже был знаменит, и поклонников у него было не меньше. Встал вопрос и перед Рерихом — к кому пойти? К Репину или Куинджи?

Поскольку Николай Рерих увлекался историей, занимался археологией и тяготел к историческому жанру, естественно, что его выбор остановился сначала на мастерской Репина. Он понес знаменитому художнику свои рисунки. Квартира и мастерская Репина находились во втором этаже дома № 3 у Калинкина моста (ныне площадь Репина, 3, кв. 5). Илья Ефимович похвалил рисунки, но не мог зачислить Рериха к себе учеником, так как мест уже не было. Он попросил подождать. Рерих ждать не стал. Он пошел со своими рисунками в мастерскую Архипа Ивановича Куинджи. Прославленный мастер молча, сурово посмотрел этюды и согласился принять Рериха. Началась новая эпоха в жизни молодого художника. Куинджи оказал огромное влияние на Николая Константиновича и как живописец и как человек. С.П.Яремич писал: «В Академии начинается влияние Куинджи, имевшее огромное значение в жизни Рериха. Оно коснулось молодого художника совершенно особенным образом. <...> Боясь впасть в пристрастие, учитель избегает наружно показывать, кто наиболее любимейший из его учеников. Такого рода особенность характера действует самым благотворным образом не только на способности ученика, но, главным образом, влияет на его характер, укрепляя его, ободряя и не допуская в критические минуты впадать в уныние. <...> Подлинный художник обязан выполнять свое задание, как бы ни были тяжелы и невыносимы условия, в которые он поставлен. «Талантливый художник и в тюрьме напишет картину»,— любил повторять Куинджи. И это в своей основе совершенно справедливо. Нет ничего легче, как сваливать вину на неблагоприятные обстоятельства, когда не осуществлено то или иное дело жизни и якобы загублен талант. И нисколько он не загублен, а просто слаб, не дисциплинирован и не обладает моральной тренировкой. Это прекрасно понимал Куинджи и потому всю силу своего внимания обращал на ковкость и выдержку характера своих учеников.<...> В учениках Куинджи прежде всего бросается в глаза их житейская закаленность, понимание жизненных условий, большая работоспособность, любовь к своему искусству и религиозное отношение к памяти своего учителя, любовное отношение товарищей друг к другу, и в этом отношении опять-таки чувствуется действительное влияние учителя, прилагавшего при жизни все усилия к тому, чтобы окружавшая его группа художников представляла в полном смысле слова одну семью. <...>

Совершенный образец, воплощающий идеал Куинджи, мы находим в личности Рериха. Он бесспорно самый сильный и самый цельный из всех учеников Куинджи».

Рерих пронес через всю свою жизнь страстную любовь к Куинджи. «Учитель с большой буквы» — так называл он Архипа Ивановича.

Куинджи родился в 1842 году в Мариуполе, в обрусевшей греческой семье. Отец его был сапожником, занимался хлебопашеством. Архип Иванович рано остался сиротой и с детских лет начал работать. Помогал подрядчику по строительству церкви, был ретушером у фотографа. Рисованию он выучился сам. Рисовал везде — в классах городской начальной школы, на работе у подрядчика. Его рисунки вызывали восхищение и удивление. Тринадцатилетний подросток Архип Куинджи решил заручиться поддержкой знаменитого художника И.К.Айвазовского и отважился поехать к нему в Феодосию. Однако надежды не оправдались. Не получив желанной поддержки, он вернулся домой.

Приехав в Петербург в 1866 году, Куинджи некоторое время работал ретушером. «Работа продолжалась от десяти до шести, но зато все утро от четырех до десяти было в моем распоряжении», — вспоминал Архип Иванович. В Академии художеств он не учился, но был в ней вольнослушателем. Яркий талант и необыкновенная трудоспособность привели к поразительным результатам. Когда первая картина «Татарская деревня при лунном свете» 1868 года была показана на академической выставке, Куинджи получил звание художника.

Куинджи участвовал в передвижных выставках, и его картины вызывали неизменный интерес. Декоративный дар художника, его поразительная способность создавать яркий, торжественно-приподнятый образ природы проявились в «Украинской ночи», «Лунной ночи на Днепре», «Березовой роще». Природа в его картинах представала в романтическом понимании, художник выявлял ее необычайную красоту, которую мастерски передавал в цветовых сочетаниях.

Человек большой души, Куинджи вызывал в Рерихе преклонение перед его талантом, целеустремленностью и трудолюбием. Настойчивость и трудолюбие были характерными чертами и самого Рериха. В трудные минуты Рерих всегда обращался к Куинджи, чувствуя его неизменно теплое, заинтересованное отношение, к себе. Система работы Куинджи также оказалась близка Рериху. «В картине должно быть внутреннее», — любил говорить Куинджи. «Композиция и техника должны быть подчинены этому внутреннему. Ничто не должно отвлекать зрителя от главной мысли. Не заполнять пустые места на холсте не относящимися к содержанию предметами — вот главные основы учения Куинджи», — вспоминал его ученик А.А.Рылов.

Учениками Куинджи кроме Рериха и Рылова были К.Ф.Богаевский, Ф.Э.Рущиц, В.Е.Пурвит, Н.П.Химона, В.И.Зарубин, М.И.Педашенко, А.А.Чумаков, Г.О.Калмыков, М.П.Латри, П.Н.Вагнер, А.И.Кандауров, В.А.Бондаренко, А.А.Борисов. Некоторые из них стали впоследствии известными художниками. Одни сразу поступили к Куинджи, другие пришли к нему из мастерской И.И.Шишкина. Мастерские Куинджи и Шишкина находились в смежных помещениях первого этажа в здании Академии художеств. Окна мастерских выходили на 3-ю линию Васильевского острова. Когда Шишкин вышел из состава профессоров Академии, его ученики перешли к Куинджи, и мастерская Архипа Ивановича стала занимать четыре большие комнаты. Стены комнат были увешаны этюдами и рисунками знаменитых пейзажистов — мариниста А.П.Боголюбова, И.И.Шишкина, М.К.Клодта, Федора Васильева.

Поздно вечером, после занятий, все ученики подолгу оставались в мастерской. Они любили эти вечера и задушевные беседы с любимым учителем.

«Архип Иванович на кушетке, а ученики кто где — на других кушетках и прямо на полу, — вспоминал Рылов. — В сумерках видны были только огоньки от папирос. Архип Иванович рассказывал что-нибудь или о своих успехах с «Березовой рощей» и с «Днепром», о воробье, которого он вылечил, о голубях и т.д. Он с утра не уходил домой. Из ресторана ему приносили бифштекс, и он часто оставался с учениками до поздней ночи...» Один из учеников, впоследствии известный художник К.Богаевский, не любил рисовать модели и был освобожден Архипом Ивановичем от этого занятия. Когда другие рисовали, Богаевский обычно читал вслух какую-либо книгу по искусству или играл на гитаре. «Рисование продолжалось до семи часов, когда служитель Некрасов приносил в соседнюю комнату самовар. Богаевский, как староста, распоряжался чаепитием, сам для всех разливал чай, на столе — груды свежих сосисок и вкусных булочек-рогулек, — рассказывал Рылов.— Мы прямо на бумагу выливали из баночки французскую горчицу и, макая в нее сосиски, отправляли их в рот во славу доброго хозяина нашего Архипа Ивановича... Затем начиналось настраивание инструментов и раздавалась веселая музыка: Богаевский, Чумаков и Калмыков играли на гитарах. К ним присоединялись Зарубин и Химона на скрипках, а Латри — на мандолине, морской офицер Вагнер — на балалайке. Репертуар был невелик. Какой-то старинный вальс со словами для пения и полечка. После музыки Калмыков изображал покупателя, выбирающего в магазине галстуки. Богаевский был продавцом, а мы снимали галстуки и клали на стол. Архипу Ивановичу так нравился этот номер, что он постоянно просил изображать его. Он так хохотал при виде покупателя, потиравшего озябшие руки, переминающегося с ноги на ногу, зашедшего в магазин только за тем, чтобы обогреться, а вовсе не за галстуками.

Часто заходил к нам «на огонек» профессор Н.Д.Кузнецов. Архип Иванович и мы все его любили. Он также принимал участие в нашей беседе, искусно изображая жужжащую муху, собачью драку и т.п. ...»

В ноябре 1895 года в мастерской был большой праздник, академическая выставка картин учеников Куинджи имела особенный успех. Конкуренты (их было двое — М.Педашенко и А.Кандауров) получили премии. Н.Д.Кузнецов спросил:

— Скажи, Архип Иванович, где ты чай покупаешь?

— А что, зачем это тебе?

— Да здорово твои ученики работают, успехи делают.

Это был шутливый намек на вечерние чаепития учеников с любимым профессором. В честь успеха выставки в мастерской был устроен банкет. В конце торжественного ужина был подан специально заказанный торт, оформленный по мотивам картины Кандаурова, одного из премированных конкурентов. Картина называлась «Могила скифского царя». Торт изображал могильный курган, увенчанный бюстом Куинджи. Курган был окружен шоколадными всадниками. Погасили свет. Всадников полили спиртом и зажгли. При этом эффектном зрелище все закричали «ура» и подняли бокалы. Когда зажгли свет, Рерих по всем правилам археологической науки приступил к раскопкам кургана. Куинджи получил в подарок свой бюст, а все ученики — по шоколадной лошадке.

Куинджи был очень добрым человеком. Он щедро тратил свои материальные средства на помощь нуждающимся. Все, кто знал его, вспоминают, как он вносил плату за обучение «несостоятельных» студентов. Причем он делал это очень деликатно, так, что «несостоятельный» не знал, откуда идет помощь. Его доброта распространялась не только на людей. Художник любил животных, птиц. В своем доме устроил лазарет для птиц и больницу для кошек.

Куинджи жил в четырехэтажном доме в Биржевом переулке, на Васильевском острове (ныне Биржевая линия, 18). Один фасад дома выходил на Тучкову набережную (ныне набережная Макарова). Квартира Куинджи занимала четвертый этаж и мансарду. В мансарде помещалась мастерская художника, а жилые комнаты находились на четвертом этаже. Раньше, в 1880-х годах, эту квартиру и мастерскую занимал И.Н.Крамской (он умер в 1887 г.) На доме две мемориальные доски, напоминающие о том, что здесь жили И.Н.Крамской и А.И.Куинджи.

Из окна мастерской был выход на крышу, где Куинджи кормил птиц. Как только в полдень раздавался выстрел пушки в Петропавловской крепости, целая туча птиц — ворон, голубей — направлялась к Тучковой набережной и опускалась на крышу дома, где жил Архип Иванович. Он появлялся с огромной миской нарезанного кусочками мяса и хлеба и мешочком зерна.

Архип Иванович любил музыку. Он часто бывал в опере и на симфонических концертах в зале Дворянского собрания (ныне Большой зал филармонии, улица Бродского, 2). Сам он хорошо играл на скрипке, а его жена Вера Леонтьевна — на рояле. По вечерам они музицировали, исполняли дуэты.

Детей у супругов Куинджи не было. Жили они вдвоем, без прислуги. Архип Иванович рассказывал критику Н.И.Кравченко: «Однажды, еще когда я только начал выставлять на передвижных выставках, на одном собрании художников заговорили о новых течениях современной жизни и о том, что все люди не могут прожить без помощи других, не могут обходиться без прислуги. Я начал доказывать, что это вовсе не трудно. Кто-то бросил фразу: «Говорить легко, а вот сделай-ка». — «И сделаю», — сказал я. — И с тех пор мы с женой живем вдвоем и все делаем сами. Я и дрова колю, и печки топлю, и самовар ставлю, и убираю, когда надо, а жена делает все остальное. И вовсе это не трудно, и времени на это уходит немного. Теперь я уже привык и иначе не могу. Прислуга стесняла бы меня. Я не был бы у себя. Все чужой человек был бы перед глазами». Так жил этот необыкновенный человек, ставший легендой еще при жизни.

Как-то Архип Иванович объявил ученикам, что мастерскую посетит Иван Константинович Айвазовский. Решено было попросить знаменитого мариниста показать, как пишут море. Приготовили мольберт с холстом, ящик с красками, палитру и кисти. На следующий день все с волнением ждали гостя. В сопровождении Архипа Ивановича вошел высокий старик с седыми бакенбардами. Приветливо улыбаясь, Айвазовский прошел по всей мастерской, рассматривая работы учеников и приговаривая: «Хорошо, хорошо, так, так, прекрасно».

Взглянув на эскиз Рериха, изображавший сцену из древней жизни, Айвазовский спросил: «А это кто сказки рассказывает?» Архип Иванович попросил Айвазовского показать ученикам, как надо писать море. Знаменитый маринист взял несколько необходимых ему красок, потрогал холст, осмотрел кисти и начал работу. Через час пятьдесят минут на холсте бушевал шторм и по просьбе Архипа Ивановича появился корабль с полной оснасткой. Молодые люди аплодисментами выразили свой восторг. Айвазовский подписал картину и подарил ее ученикам. Картина украсила стену мастерской. А под картиной повесили и кисти, которыми пользовался Айвазовский.

В январе ежегодно устраивались студенческие костюмированные балы в зале Дворянского собрания, в Академии художеств или в Таврическом дворце. Оформляли их всегда с выдумкой сами студенты. Например, воссоздали обстановку древнеримского праздника. В одном из залов Таврического дворца забили фонтаны, появились аллеи, украшенные статуями. Гости были в древнеримских одеждах.

Декорации бала в зале Дворянского собрания изображали морское дно, а посетители были одеты в разнообразные костюмы, представлявшие обитателей моря, — рыб, крабов, дельфинов. Тритоны несли раковину, в которой стояла златокудрая Венера, вышедшая из пены морской. Для того бала Рериху удалось получить из костюмерной Мариинского театра две пары рыцарских доспехов, в которые облачились он и Аркадий Рылов. Для «рыцарей» освободили часть зала, и они сразились в поединке. По уговору победителем остался Рерих, и его поздравляла «прекрасная принцесса» в средневековом костюме. За выступление «рыцари» получили премию — офорт В.В.Матэ, украсивший мастерскую Куинджи. Архип Иванович сидел на хорах. Наблюдая сверху забавы и танцы учеников, он пошутил: «Вот стараются. Если бы они так картины писали».

Куинджи явился организатором новых выставок — весенних, в которых участвовала исключительно молодежь, только что закончившая Академию. Выставки устраивались в залах Академии. Публика, критика, коллекционеры могли знакомиться с произведениями молодых художников, покупать их картины. Благодаря этим выставкам недавние выпускники получили возможность участвовать наравне с известными мастерами в художественной жизни, чувствуя всю ответственность за свою работу.

Первым произведением Рериха, привлекшим к нему внимание публики, была картина «Варяг», выполненная в 1895 году и показанная на ученической выставке в 1896 году (местонахождение картины неизвестно). Художник изобразил длинноусого воина в кольчуге, опирающегося на секиру.

Успех «Варяга» оказался, впрочем, неожиданным для Николая Константиновича. Когда к нему подошел хранитель музея с вопросом о цене, Рерих ответил: «Восемьдесят рублей», подумав, не дорого ли запросил. Служитель улыбнулся.

— Считайте проданной.

Картину купил коллекционер В.С.Кривенко, член Российского театрального общества.

В 1895 году произошло большое событие в жизни Рериха — он познакомился с Владимиром Васильевичем Стасовым. Выдающийся знаток искусства и критик, оказывавший заметное влияние на художественную жизнь Петербурга на протяжении нескольких десятилетий, Стасов сыграл большую роль в жизни Рериха. Он работал в Императорской Публичной библиотеке (ныне Государственная Публичная библиотека имени М.Е.Салтыкова-Щедрина — площадь Островского, 1) — заведовал художественным отделом. Его кабинет — большая комната, заставленная книжными шкафами, с письменным столом, заваленным книгами, — был хорошо знаком художникам, композиторам. Многие из них приходили сюда к Владимиру Васильевичу за историческими материалами. Стасов показывал древние книги с миниатюрами, увлеченно искал нужные сведения.

Встреча Рериха со Стасовым состоялась в Публичной библиотеке. Стасов, как всегда, сидел за своим огромным письменным столом. Вошел белокурый молодой человек в мундире студента университета. Представился: «Николай Рерих». Он принес рукопись о значении искусства для современной жизни и попросил Владимира Васильевича ознакомиться с ней и высказать свое мнение. Стасов бегло просмотрел работу. Завязалась увлекательная для обоих беседа.

На прощанье Владимир Васильевич сказал:

— Рукопись оставьте, а сами непременно приходите еще. Потолкуем.

Рерих стал бывать у Стасова. Он делился с критиком своими творческими замыслами, прислушивался к его советам. Владимир Васильевич возлагал на молодого человека большие надежды, прежде всего, как на ученого-исследователя, зная о его занятиях археологией. Рерих уже в университетские годы стал членом Российского Археологического общества и не раз выступал там с докладами о результатах своих раскопок. Археологическое общество помещалось на Литейном проспекте, в доме № 44 (дом сохранился, внутри перестроен). Возвращаясь в Академию художеств после каникул, он часто демонстрировал в мастерской Куинджи свои зарисовки стрел, наконечников копий и других предметов, найденных во время летних раскопок.

Общение со Стасовым придавало Николаю Константиновичу уверенность в правильности избранного пути. Далеко не все, даже в художественной среде, могли оценить по достоинству интерес молодого художника к родной старине. Рерих встречал подчас равнодушие, непонимание, даже насмешку. «При мне, — сообщал он в одном письме к Стасову, — говорят, что заниматься родным эпосом может только ограниченный человек: ведь это меня хотели обидеть, конечно».

Художник говорил здесь о вечере в квартире профессора Военно-медицинской академии Ивана Рамазовича Тарханова, где ранее собирались «кружковцы». Кто-то из присутствовавших выразил нелестное мнение о художниках, работающих над темами из отечественной истории. Рерих выступил с возражением и защищал свою позицию. В далеком прошлом, в людях ушедших эпох он видел недостающую современникам цельность и ясность мировосприятия, внутреннюю гармонию. Он восхищался даром древних постигать красоту, который так ярко проявился и в орудиях труда, и в предметах обихода, встречавшихся в археологических раскопках.

Стасов внимательно относился к творческим поискам и замыслам своего молодого друга. Работая над картинами, Рерих советовался со Стасовым относительно подробностей этнографического характера. К примеру, его интересовали древние орнаменты, и Стасов в одном из писем дал юноше подробную консультацию.

Еще в студенческие годы Рерих задумал написать цикл картин на тему Древней Руси. Начало было положено небольшими картинами «Утро богатырства Киевского» (местонахождение неизвестно) и «Вечер богатырства Киевского» (Музей в Изваре), созданными в 1895 и 1896 годах. В «Вечере» молодой художник особенно заинтересовался эффектом сопоставления темных силуэтов фигур и вечернего освещения.

План цикла картин, названного «Славянской симфонией», Рерих сообщил Стасову в письме от 26 февраля 1897 года:

«1. Восста род на род (Подают сигнал — гигантскими кострами при остроге, суетня — реку прудят — собираются).

2. Гонец (На челне в тростнике).

3. Сходка (Ночью, спешно, говорит дед, его держат).

4. Гаданье (Перед рассветом, на обрыве, над рекою, жрец, воины).

5. Стычка в бору.

6. После битвы (Поле, вечер).

7. Победители (Победители возвращаются в деревню. Костры. Встречают. Радость).

8. Погребение предводителя.

9. Побежденные (В Царьграде на рынке. Солнце. Скованные. Шкуры. Волосы).

10. На волоке (Варяги перетаскивают ладьи между рек).

11. Полунощные гости (Варяги подъехали к деревне...)

12. Апофеоз (Ряд курганов. Спокойно, тихо. Они вызовут чувство старины)».

Интересно замечание художника о последней работе задуманного цикла — «они вызовут чувство старины». Знание археологических материалов, интерес к предметам старины не заслоняли для него главного — стремления передать дух эпохи, ее атмосферу.

Нет сомнения в том, что Николай Константинович посвятил в планы создания «Славянской симфонии» и своего учителя А.И.Куинджи, хотя документальных сведений об этом не найдено.

В последний год пребывания Рериха в Академии случились студенческие волнения, вызванные и подготовленные многими обстоятельствами, главным образом перестройкой всей системы академического преподавания. Непосредственным поводом к волнениям послужило резкое обращение ректора А.О.Томишко с уволенным за неуспеваемость студентом. Студенты требовали от ректора извинения, но совет профессоров, в который входили И.Е.Репин, Н.Д.Кузнецов, В.Е.Маковский и другие известные художники-передвижники, этому воспротивился, так как считал студенческую забастовку лишенной основания. А.И.Куинджи, пользовавшийся большим авторитетом среди молодежи, пришел на одну из сходок и просил учеников во имя искусства прекратить бунт. Однако они не вняли увещеваниям, а для Куинджи факт присутствия на студенческой сходке возымел неожиданные последствия. Он скомпрометировал профессора в глазах начальства.

Вице-президент Академии граф Иван Иванович Толстой давно был недоволен Куинджи, который отличался независимым характером и смелостью суждений. Воспользовавшись присутствием художника на сходке, администрация Академии в лице президента великого князя Владимира Александровича и вице-президента И.И.Толстого отстранила Куинджи от преподавания, предварительно подвергнув его домашнему аресту. Однако Куинджи остался действительным членом совета Академии. Куинджисты были взволнованы отстранением любимого учителя. Некоторые профессора предлагали ученикам Куинджи, в том числе и Рериху, перейти в другую мастерскую. Рерих отказался, заявив, что это будет похоже на предательство.

Для обсуждения создавшегося положения куинджисты собирались в ресторане Бернара — на углу набережной Невы и 8-й линии, недалеко от Академии. Это был недорогой, но уютный ресторан, который постоянно посещали студенты. Любили посидеть там за кружкой пива также капитаны и шкиперы иностранных судов. На этом собрании ученики Куинджи решили писать конкурсные картины вне стен Академии, не пользуясь ни казенной мастерской, ни пособием на краски, холст, рамы и натуру. В большинстве своем они хотели окончить Академию в том же году. Некоторые совсем вышли из Академии, а четверо (Краузе, Латри, Вагнер и Зарубин) перешли в мастерскую пейзажиста А.А.Киселева, назначенного вместо Куинджи.

Рерих обдумывал конкурсную работу в Изваре.

«Знаете, за чем Ваше письмо меня застало? — писал он Владимиру Васильевичу Стасову 14 мая 1897 года. — За обдумыванием картины из моих славянских сюжетов. <...> Совсем было думал сказку писать, а вдруг славянская картина полезла — не удержать», Рерих задает Стасову множество вопросов и здесь же, на листке письма, набрасывает эскиз лодки и избы. «Какою Вам представляется крыша славянской избы? Островерхою, соломенною? <...> Местный кузнец по моим рисункам изготовляет мне топоры, копья и мечи древнеславянские; и тем же примитивным способом — без напилка — молотом. Ручки у них были ли нарезные и раскрашенные? И из чего ножны у мечей делались — кожаные? Как кожа выделывалась? Или просто сушилась? Хочу колчан из барсучьей шкуры сделать».

В письме к Стасову от 11 июня 1897 года Рерих продолжает говорить о картине: «Крыша из жердей с двумя связями. Местами покрыта тростником или соломой. Наверху жерди торчат. Дым идет сверху. <...> Сам городок на холме, я думаю, может быть просмоленный (чтобы не гнил). Мне очень важно было бы знать Ваше мнение относительно избы. <...> Какое норвежское древнее погребение? В ладье, в кургане?»

Вопрос о норвежском погребении примечателен. Молодого художника интересовало средневековье, эпоха викингов, которой он посвятил впоследствии ряд работ.

Рерих в ту пору увлекался охотой, что очень не нравилось Стасову. Владимир Васильевич призывал его не отвлекаться на бесполезные занятия, а серьезно и сосредоточенно заниматься художническим делом. Были минуты, когда критик сомневался в призвании Рериха. «Для меня большой вопрос, — писал он откровенно своему молодому другу, — есть ли у Вас настоящий талант и способность? Или Вы только побалуете-побалуете, да потом и бросите преспокойно для какого-то совершенно другого дела?» Об этом же волнующем его вопросе Стасов писал Л.Н.Толстому 17 сентября 1897 года:

«Один юноша, 22 лет, пишет мне: «Сегодня утром неудержимо захотелось мне написать Вам, несмотря на наше недавнее вчерашнее свидание. Большое, огромное спасибо Вам за последние оттиски. Не знал я совсем Ге... Теперь передо мною выросла такая могучая, светлая личность, что, кончая вечером чтение, мне хотелось плакать. Господи! Кабы побольше таких людей. Не меньший свет пролился на другого обожаемого мною человека — Льва Николаевича. Страшно хочется мне узнать его внутреннее, — узнать его и — Человека. Несколько новых черточек мелькнуло для меня в отрывках его переписки с Ге. Какой колоссальный, завлекающий человек! Если будете писать Льву Николаевичу, припишите ему обожание от наименьшайшего, недостойнейшего брата. Я ему много, за многое благодарен. Что я не курю, не беру вина в рот, и не сходился с женщинами, — и многое другое — это все его дело. Спасибо ему».

Фамилия этого белокурого, голубоглазого птенца, в сюртуке с синим воротником (на днях кончил в здешнем университете) — Рерих. Учился он, «воспитывался»— по необходимости, по приказу отца — ординарнейшего нотариуса. Но призвание его — живопись, которой он занимается с ярою страстью, вопреки запрещениям, отказам, приказам и указам отца. Не знаю еще, что дальше будет, но он отлично шел в классе профессора Куинджи (в Академии художеств), и тот на него смотрел как на надежду. Только он идет вовсе не по пейзажу, а по живописи и композиции на древнерусские сюжеты до Рюрика еще. У него по сию пору проявляется много оригинальности и живописности. Но падет ли он, как дрянь и ничтожество, или поднимется, как сокол ясный, — кто его знает? Так много раз ошибались все (и я в том числе) со спешными преждевременными апрессияциями (оценками. — Авт.). Итак — молчу».

Оттиски, о которых пишет Рерих, — работа Стасова о Н.Н.Ге.

Хотя Стасов и не хочет делать скороспелых выводов, все же сам факт цитирования письма Рериха в письме к Толстому и комментарий Стасова к нему свидетельствуют об обратном: для критика Рерих, как и для Куинджи, тоже надежда. Он с радостью приветствует начинания юноши, свидетельствующие о неустанной работе его мысли, о напряженных поисках ее художественного воплощения.

В ответ на письмо, в котором Рерих сделал набросок избы и лодки — эскиз к будущей конкурсной работе, Стасов писал: «Вы меня сильно порадовали рисунком древней русской избы. Хорошо. Очень хорошо. <...> Я был в большом восхищении и начинаю думать, что Вы, пожалуй, и в самом деле сделаете и переделаете много хорошего. Только, кажется, у Вас будут все хоровые массы с большой этнографией, с историческим характером и подробностями, но вовсе не будет или мало будет отдельных личных выражений и всего психологического.

Что ж! Это тоже не худо, если кто способен тут достигнуть чего-то ладного, изрядного.

Подождем, посмотрим.

Про все варяжское и норманнское — мы поговорим позже; это предмет большой и сложный. Я Вам покажу предметы и дам прочитать описаний — много. Торопиться — вредно. Поверхностно будет. Ваш В.С.».

Стасов понял особенность творческих устремлений молодого художника — изображать не отдельных исторических героев с психологической разработкой образа, а «хоровые массы», передавать историческое настроение.

В душе молодого Рериха находят отклик мысли Стасова о взаимосвязи славянской культуры и культуры Востока, прежде всего России и Индии. Владимир Васильевич издавна занимался изучением проблемы художественных связей России с Индией и Тибетом. Еще в 1868 году в исследовании «Происхождение русских былин» он писал об общих источниках многих русских сказок и индийских легенд.

У Николая Константиновича зародилось и все более крепло стремление изучить истоки культур России и Индии, исследовать связи между ними. Но знакомство с Индией было делом далекого будущего. На ближайшее время Рерих наметил путешествие по «Великому водному пути из варяг в греки», чтобы побывать в местах, связанных с истоками русской культуры, овеянных поэзией и преданиями далекого прошлого.

Размышляя над своей «Славянской симфонией», Рерих вводил в нее новые темы, отражающие его интерес к проблеме «заморских гостей», к истории пути «из варяг в греки».

Для конкурсной работы Николай Константинович избрал тему «Гонец. Восста род на род». Он отказался от повествовательного сюжета («суетня — реку прудят...»), а остановился на теме, требовавшей совершенно иного решения. Гонец-старик сидит в лодке. Его сутулая спина и устало опущенные руки говорят о печалях и заботах. Он везет в соседнее племя весть о том, что восстал род на род. Ночь, тишина. Месяц освещает белые рубахи гонца и гребца, стоящего в лодке. Вдали, на холмах, расположены славянские поселения, очертания которых скрадывает сумрак ночи.

В картине Рериху удалось передать настроение затаенной тревоги, таинственности. Но и не только это. Чувствуется историческая атмосфера. Глядя на картину, мы понимаем, что перед нами — далекое прошлое. Вот этот-то эмоциональный подтекст, лирическая сущность картины — новая черта в историческом жанре, которую удалось выразить молодому художнику.

Хорошо зная историю и быт древних славян, художник тем не менее сознательно не стремился передать подробности обстановки, для него главное — создание образа далекого прошлого, передача настроения в целом. Поэтому, считал он, достаточно показать неясные очертания строений на холмах, скрытых ночным сумраком, молчаливого, озабоченного старца в лодке, уходящие вдаль, в темноту, просторы реки. Решение пейзажа в картине подчинено созданию атмосферы славянской древности.

Об этой особенности осмысления пейзажа в историческом жанре Рерих писал в одной из статей, помещенной в газете «Санкт-Петербургские ведомости»: «Мне кажется, при новом направлении доселе разгороженные понятия жанра и пейзажа во многом сольются, и задача пейзажная получит особое значение. <...> Теперь одним сюжетом, или рисунком, или композицией уже не возьмешь: надо брать шире, надо вызвать известное настроение… песню природы, приблизиться к природе, но взять ее не протокольным, бездушным этюдом, а истолковать ее, рассказать о ней всем в таких задушевных словах, на какие способен лишь истинно влюбленный в нее человек».

На выставку конкурсных работ, которую устраивали при каждом очередном выпуске в Академии, Рерих представил «Гонца» и «Вечер богатырства Киевского». Выставка размещалась в античных залах музея Академии. Члены совета в течение нескольких дней знакомились с картинами, что-то записывали, готовили рецензии. Конкуренты ежедневно собирались в Академии, волновались, нервничали.

И вот наступил долгожданный день. Торжественный акт проходил 4 ноября 1897 года, в годовщину основания Академии художеств. Выпускники и профессора собрались в нарядном конференц-зале. На плафоне работы Шебуева изображен в колеснице среди облаков Аполлон, бог искусства и поэзии. Посреди зала статуя Екатерины II, стены увешаны портретами бывших президентов Академии и знаменитых профессоров. Присутствует вице-президент граф И.И.Толстой. Рядом с ним за столом восседают члены совета Академии. Напротив, на скамьях, — гости, учащиеся, приглашенные.

На кафедру поднялся конференц-секретарь В.П.Лобойков, в мундире, при шпаге, и прочитал отчет Академии за год. Затем он назвал фамилии конкурентов, получивших звание художника. Им вручили дипломы. В этот момент в зале появился Архип Иванович Куинджи. Все присутствующие устроили ему овацию. Выставка конкурсных работ показала, что самые лучшие произведения были созданы его учениками. Все поздравляли его с успехом. И.Е.Репин в числе «особенно интересных» на выставке назвал работы Рериха.

Из Москвы прибыл Павел Михайлович Третьяков с целью отобрать работы для галереи. Приезд Третьякова всегда был большим событием в жизни художников, все с волнением ждали его выбора. На этот раз Третьяков купил пейзажи Ф.Э.Рушица, А.А.Борисова и рериховского «Гонца». Он заинтересовался творческими планами Николая Константиновича, расспрашивал его о замыслах и просил сообщить, когда будут написаны следующие картины «славянского цикла». Эта встреча Рериха и Третьякова оказалась первой и последней. Через несколько месяцев Третьякова не стало.

Рериху не довелось услышать суждения знаменитого коллекционера о своих новых картинах, которые разошлись по разным собраниям. Но факт приобретения Третьяковым конкурсной работы молодого художника свидетельствовал о признании его таланта.

После торжественного акта А.И.Куинджи и его бывшие ученики отправились во «Французский» ресторан на Невский, где и отметили окончание Академии художеств (помещался в доме № 18).

Совет Академии решил предоставить заграничную командировку В.Пурвиту. Архип Иванович был недоволен. «Вы все должны ехать, — сказал он ученикам. — В мае месяце я с вами поеду за границу». И действительно, весной следующего, 1898 года Куинджи повез четырнадцать учеников (в их числе двоих из мастерской B.Е.Маковского) на свои средства за границу. Куинджи был верен своему убеждению, что деньги надо использовать для помощи бедным, несостоятельным, на нужды начинающих художников.

Молодые художники побывали со своим учителем в Германии, во Франции, Австрии. Рерих не мог поехать, так как сдавал экзамены в университете.

Петербургская художественная критика, как обычно, с интересом и вниманием отнеслась к ученической выставке. Автор статьи, помещенной в газете «Новости», C.П.Дягилев, с которым Рерих вскоре познакомился, назвал «Гонца» одной из самых интересных вещей выставки. Дягилев писал о «сказочности» картины, выделяющей ее среди произведений других художников на исторические сюжеты.

Восторженно встретил «Гонца» В.В.Стасов. Когда художник пришел в Публичную библиотеку, Владимир Васильевич заявил:

— Вы непременно должны побывать у Толстого. Что мне все ваши академические дипломы и отличия! Вот пусть сам великий писатель земли русской произведет вас в художники. Вот это будет признание. Да и «Гонца» вашего никто не оценит, как Толстой. Он-то сразу поймет, с какой такой вестью спешит ваш «Гонец». Нечего откладывать. Через два дня мы с Римским-Корсаковым уедем в Москву. Айда с нами! Еще и Илья едет.

Рерих согласился. Четвертым спутником был скульптор Илья Гинцбург, друг Стасова.

Николай Константинович вспоминал:

«И вот мы в купе вагона. Стасов, а ему уже семьдесят лет, улегся на верхней полке и уверяет, что иначе он спать не может. Длинная белая борода свешивается вниз. Идет длиннейший спор с Римским-Корсаковым о его опере. Реалисту Стасову не вся поэтическая эпика «Китеж-града» по сердцу. <...> Утром в Москве, ненадолго остановившись в гостинице, мы все отправились в Хамовнический переулок, в дом Толстого. Каждый вез какие-то подарки. Римский-Корсаков — свои новые ноты, Гинцбург — бронзовую фигуру Толстого. Стасов — какие-то новые книги, а я — фотографию с «Гонца».

Тот, кто знавал тихие переулки старой Москвы, старинные дома, отделенные от улицы двором, всю эту атмосферу просвещенного быта, тот знает и аромат этих старых усадеб. Пахло не то яблоками, не то старой краской, не то особым запахом библиотеки. Все было такое простое и вместе с тем утонченное. Встретила нас графиня Софья Андреевна. Разговором, конечно, завладел Стасов, а сам Толстой вышел позже. Тоже такой белый, в светлой блузе, потом прозванной «толстовка». Характерный жест рук, засунутых за пояс, так хорошо уловленный на портрете Репина.

Только в больших людях может сочетаться такая простота и в то же время несказуемая значительность. <…> Осмотрел Толстой скульптуру Гинцбурга, сделал несколько кратких и метких замечаний. Затем пришла и моя очередь, и Стасов оказался совершенно прав, полагая, что «Гонец» не только будет одобрен, но вызовет необычные замечания. На картине мой гонец спешил в ладье к древнему славянскому поселению с важной вестью о том, что «восстал род на род». Толстой говорил: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет». <...> Затем началась беседа о музыке. <...> Получился целый толстовский день. На другое утро, собираясь обратно в дорогу, Стасов говорил мне: „Ну, вот теперь вы получили настоящее звание художника”».

Николай Константинович на всю жизнь запомнил слова Толстого и его совет «рулить выше».

Во время учебы — одновременно в Академии и в университете — Рерих не столько интересовался юридическими дисциплинами, сколько историей. Впоследствии художник говорил: «На юридическом факультете сдавались экзамены, а на историческом слушались лекции».

Темой своей научной работы на юридическом факультете Рерих избрал историю права в Древней Руси. Диплом он писал на тему «Правовое положение художника Древней Руси». Жизнь художников в далекие времена вызывала у него глубокий интерес. Для дипломной работы он изучал летописи, «Русскую правду», Акты Археологической комиссии. Понравившуюся цитату из постановления Стоглавого собора он написал на своей фотографии, подаренной друзьям: «Подобает быти живописцу смиренну, кротку, благоговейну, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабежнику, не убийце, наипаче же хранить чистоту душевную и телесную со всяким опасением». По-видимому, этот нравственный кодекс древнего художника был ему близок.

В период работы над дипломом Николай Константинович написал 7 февраля 1896 года письмо историку Ивану Егоровичу Забелину, автору книг по истории древнерусского быта:

«Глубокоуважаемый Иван Егорович!

Простите мою дерзость, что, не имея чести знать Вас лично, по совету Владимира Васильевича Стасова, обращаюсь к Вам с покорной просьбой.

В настоящее время работаю я над историко-правовым обзором жизни художников старой (допетровской) Руси.

В «Древностях Российского Государства» мимоходом упоминается грамота Алексея Михайловича 1669 года, дарующая художникам особенное преимущество, а ссылки не приложено.

Где найти эту грамоту? Я не знаю, между тем это было бы для меня слишком важно.

Владимир Васильевич, советами которого я для этой работы пользовался, научил меня обеспокоить Вас просьбой: не будете ли столь добры сообщить мне, какая это грамота 1669 года? Также, быть может, есть какие-либо колоритные юридические (прежде неизвестные) случаи из жизни художников. Ради бога, простите за беспокойство.

Примите уверения в моем глубочайшем почтении и полной готовности к услугам Вашим. Николай Рерих.

Адрес мой: С. Петербург. Васильевский Остров. Университетская наб., 25. Студенту Ник. Кон. Рериху».

И.Е.Забелин ответил юноше, что грамота опубликована в четвертом томе Актов Археологической экспедиции под № 174. Получив письмо, Рерих написал ответное с выражением глубокой благодарности.

Университет Рерих закончил в 1898 году и в том же году поступил на службу: В.В.Стасов рекомендовал его в Общество поощрения художеств в качестве помощника директора музея. Общество поощрения художеств находилось в доме № 38 по Большой Морской улице (ныне улица Герцена, 38, Ленинградское отделение Союза советских художников).

Товарищи по Академии высказывали опасение, что служба может помешать творчеству. Однако Куинджи поддержал Николая Константиновича:

— Занятый человек все успеет, зрячий все увидит, а слепому все равно картин не писать.

Так «Учитель жизни» подтвердил свою веру в силу ученика.

Одновременно с поступлением на службу Николай Константинович начал готовить цикл лекций на тему «Художественная техника в применении к археологии», с которыми выступал в Петербургском Археологическом институте (Екатерининский канал, 14, — ныне канал Грибоедова, 14). В этих лекциях Николай Константинович освещал вопрос об отношении искусства к археологии, о значении науки для исторической живописи. Он утверждал, что «художнику нельзя выдумывать и фантазировать, надеясь на неподготовленность зрителей, а в самом деле надо изучать древнюю жизнь». Историческая картина должна переносить зрителя в минувшую эпоху, в ней должен быть создан образ древности. Рерих затрагивал круг проблем, которые волновали его и которые он решал в своем творчестве, — о верности исторической правде, об ответственности художника перед обществом, о правде вымысла, о подтексте, о многогранном содержании образа.

В Археологическом институте устраивались палеографические выставки и выставки археологических находок. Так, в декабре 1899 года была открыта палеографическая выставка, на которой экспонировались рукописи с миниатюрами XIV—XV веков из Публичной библиотеки и частных собраний. Николай Константинович пригласил на эту выставку своего старого друга Леона Антокольского, который к этому времени переселился в Петербург. Их связывали по-прежнему теплые, дружеские отношения. Рерих живо интересовался творчеством друга, радовался его успехам. Антокольский писал пейзажи, портреты, жанровые сцены³. Он был человеком очень скромным, дорожил вниманием, которое оказывал ему Рерих, и всю жизнь хранил его письма.

В дальнейшем судьба разъединила их. В 1912 году Антокольский переехал в Москву, где стал заниматься монументально-декоративной живописью. В частности, он расписывал кинематографы «Одеон» и «Модерн», участвовал в выполнении росписей павильонов Всероссийской сельскохозяйственной выставки. В 1930-х годах Антокольский расписывал ряд общественных зданий. В 1930—1932 годах работал заместителем редактора и художником журнала «Малярное дело», в 1933 году в Москве издал свою книгу «Справочник по малярным работам». Умер Л.Антокольский в 1942 году в Стерлитамаке,

С окончанием Академии и университета, с поступлением на службу закончился большой этап в жизни Рериха. К. этому времени сформировался его характер, главными чертами которого были целеустремленность, непреклонность и твердость в достижении цели. К этому времени он сделал свой жизненный выбор — стал художником.