28 марта

Карашар в переводе значит «черный город». Урумчи китайцы называют Храм Красный (Хун-мяо-цзы).

На этом пространстве – земли торгутов и хошутов. Странна судьба калмыков. Народность разбита самым непонятным образом. В Китайском Синьцзяне олеты занимают Илийский край, торгуты – Карашар, хошуты – Джунгарию, ойраты – в Монголии, дамсоки – в Тибете. Также калмыцкие улусы рассыпаны по Кавказу, Алтаю, Семиречью, Астрахани, по Дону, около Оренбурга. У священной горы Сабур лежат остатки города калмыцкого царя Аюши.^[221] В разбросанных юртах начинают шевелиться признаки самосознания. Дедовские пророчества твердят о приходящих сроках.

Словесное состязание между сартским беем и калмыком. Сарт заявляет заносчиво: «У вас нет бога». Калмык тихо говорит: «Если к нам приходит сарт, мы накормим и напоим его, и коня его накормим, и в путь запас дадим. А если калмык придет к сарту, ему не дадут пищу, и коня его оставят голодным. Посуди сам, у кого есть настоящее?» Сарты поносят буддийское учение и издеваются над буддийскими изображениями. Но калмыки говорят: «Мы почитаем ваши надписи, а изображений у вас нет, потому что когда были даны первоизображения, то вы были слишком далеко и не могли познать их».

С буддистом трудно спорить. Знающий учение может столько рассказать об эволюции жизни; скажут о посланцах от Шамбалы, ходящих по земле под разными обликами для помощи людям; без предрассудков будут говорить о новейших социальных движениях, припоминая заветы самого Готамы. Если же снять с этих повествований стилизации языка и образов, то мы встречаемся с учением истинного материалистического знания, далеко опередившего свою эпоху.

С. хвалит калмыков за твердость слова. «Никаких письменных условий не надо, не то что сарты, особенно беки и баи».

Встретили несколько красивых карашарских коней. Это именно та порода, которая встречается на старинных миниатюрах и на статуэтках старого Китая. Некоторые ученые считают эту породу исчезнувшей, но вот она перед нами, живая, караковая и твердая на поступь. Хорошо бы другим странам исследовать эту породу.

Завтра едем в ставку калмыцкого хана.

Еще не настал вечер, как поступила новая синьцзянская гадость. Приезжает взволнованный С. и передает, что амбань не разрешает идти короткой горной дорогой, а указывает продолжать путь через пески и жар Токсуна, по длинному и скучному тракту. Новое глумление, новое насилие, новое издевательство над художником и человеком. Неужели мы не можем видеть монастырей? Неужели художник должен ездить одними сыпучими песками? Спешим к даотаю. Старик будто бы болен и не может принять. Секретарь его кричит с балкона, что ехать можно, что амбань устроит все нужное. Едем к амбаню. Его нет дома. Секретарь его говорит, что амбань «боится за нас из-за большого снега на горной дороге». Мы объясняем, что теперь снега нет, что нам не надо идти через высокий Таже-Даван, что мы пойдем через более низкий Сумун-Даван.

В семь часов обещали принести ответ. Конечно, снег амбаня вовсе не белого цвета. Каждый день способны испортить китайцы, каждый день подобные китайцы способны превратить в тюрьму и пытку. Ждем вечер и готовимся все-таки к отъезду. Пришли торгуты, вернувшиеся из Кобдо.

Пришел хошутский лама. Просит вылечить глаза. Принес ценные рассказы. Не сказки, но факты. Нужны факты. Лама из Улясутая написал книгу о наступлении времени Шамбалы.

Вечером пришел ответ. Принесли его племянник даотая и почтмейстер. Конечно, ответ отрицательный. Несмотря на жару, на духоту и пыль, мы должны длинным путем идти через горячий Токсун. Е. И. заявляет, что она умрет от жары, но китайцы улыбаются и сообщают, что у их губернатора сердце маленькое.

Составляем телеграмму генерал-губернатору:

«Будьте добры указать магистрату Карашара разрешить экспедиции Рериха следовать в Урумчи горной дорогой. Здоровье Е.И. Рерих не позволяет продолжать путь по знойной песчаной пустыне длинного пути. Горная дорога гораздо скорее позволит дойти до Урумчи».

До получения ответа мы пойдем в ставку торгутского хана и в монастырь Шарсюмэ.

Отвратительно это чувство поднадзорности и насилия. Какая же тут работа, когда за спиной стоит приказ амбаня и когда у генерал-губернатора «маленькое сердце». Испорчено все настроение, и опять сидим в каком-то китайском средневековом застенке.

29 марта

Встали с зарею. Все наши люди торопятся уйти раньше, чтобы китайцы не успели выдумать новых затруднений. Долго провожает нас С. В широкополой шляпе и в желтом старом френче лихо сидит на иноходце. Точно выехал из ранчо Новой Мексики. Идем желтой степью, высокая трава. Солнце палит. На севере опять слабый силуэт гор, отдельные серые юрты, стада верблюдов. Наездники в круглых, тибетского покроя шапочках. После девяти потаев доходим до ставки. Базар – чище, чем в сартских городах. Белые строения ставки горят на солнце. Стены, дворы, проезды выведены широко. Нас ведут через широкий двор в большую комнату. Белые стены, черная китайская мебель, шкура медведей. Чаепитие. Приносят карточку от гегена-регента (за малолетством хана) – Добу-дунцорын-чунбол. Это тот самый перевоплощенец Сенген-ламы, о котором упомянуто в сиккимских заметках. Завтра увидим его. Стоять будем на поле за ставкой против гор – отличное ощущение.

Приходят калмыки, толкуют с нашим ламой. Калмыки спрашивают, нет ли у нас кусков магнита? Спрашивают о Тибете, о Монголии, все это осторожно, пока узнают доподлинно, кто мы. Женщины – в очень красивых, хорошо пригнанных нарядах. За стеной звучит военная труба – это казаки таин-ламы, гегена-правителя. У него две сотни калмыцких наездников, обученных казачьему строю.

30 марта

Ясное утро, Лиловые горы. Будет жарко. Четкость гор и строений несколько напоминает Ладак. Можно бы радоваться, но опять является китайская гадость в лице конвойного солдата с наглым заявлением, чтобы мы здесь долго не задерживались и что лучше бы нам ждать приказ дуту в Карашаре, то сеть среди навозных полей, среди пыли и духоты. Истинно, от всех предложений китайцев можно задохнуться. Теперь уже конвойные солдаты стали делать замечания. Лучше бы они караулили арестованное оружие наше, которое брошено на поле без присмотра. Идем в десять часов к таин-ламе. Приветливый человек низкого роста. Радуется узнать, что мы говорим по-русски, – он знает несколько русских слов. Хотя лицо таин-ламы и непроницаемо по обычаю, но при рассказах о храмах в Сиккиме и Малом Тибете он оживляется и желает всяких успехов. Лепечет: «Когда придет время…» Но ведь время-то пришло! Каждый сам отмерит…

Дом князя белый, чистый, просторный. На дворах стоят юрты с золотыми куполами. Стены с зубцами. Знамена. Одни лица с улыбкой, другие хмурые. Можно понять, насколько сильно синьцзянское давление. Полунезависимость калмыков обвита синьцзянским драконом. А горы и белые стены так радостны!

Но без китайской гадости не проходит и трех часов. Идет целая толпа «министров» и старшин гегена-правителя с двумя китайскими солдатами. Видите, амбань Карашара указывает нам немедленно вернуться в Карашар. Все это говорится длительно и твердо, но письма при этом нет никакого. Мы говорим, что мы сами мечтаем как можно скорей вырваться из Синьцзяна, на что ждем ответа от дуту. И вот опять сидим в бездействии, ждем телеграмму из Урумчи, без уверенности, что наша телеграмма вообще была послана. Работать нельзя, ибо и без движения мы вызываем преследования. Между тем солдат уходит на базар и поручает свою винтовку Сулейману. Итак, солдатское ружье поручается нашему конюху, а наше оружие брошено посреди поля запечатанным. Наконец, где же логика, где разум?

После трех часов начинается буран. Горы скрылись.

Друзья, вы будете думать, что я в чем-то преувеличиваю. Я рад был бы уменьшить что-нибудь, но происшествия чудовищны. Опять пришла толпа калмыков с китайскими солдатами и передала требование о нашем немедленном выезде из ставки по указу карашарского даотая. Шумели, грозились. Значит, ни работать, ни посетить Шарсюмэ нельзя. Вся цель экспедиции исчезла. Надо только мечтать скорей покинуть китайскую территорию. Через два часа идем требовать обратно наш паспорт и письмо о причинах высылки. Отдают паспорта при официальном письме о том, что высылка производится по требованию карашарского даотая, по обвинению нас в съемке карт. Дают и арбы, только бы скорей нас вывезти. Говорю, что мне 52 года, что я был почетно встречен в двадцати трех странах и что теперь подвергаюсь в первый раз в жизни высылке – с территории полунезависимых торгутов. Какая тут независимость, это просто рабство. Унизительное рабство: вопреки всем обычаям Востока – выгнать гостя! И куда же мы пойдем? В жару Токсуна? И вынесет ли Е. И.? Именно жару сердце ее не выносит. Где же ближайшая граница, чтобы укрыться от китайских мучителей?

Над горами буря.

31 марта

Спали плохо. Встали до рассвета. Выходу в предрассветной мгле. Навстречу идет наш лама. Расстроенный: «Сейчас мне надо ехать. Нас хотят арестовать». – «Кто сказал?» – «Ночью пришел знакомый по Тибету лама и сказал, что еще вчера калмыцкие старшины хотели нас всех связать, только побоялись револьверов». – «Берите Оллу и киргиза с собой. Скачите степью в Карашар. Там найдем вас».

Через пять минут лама с киргизом уже скакали степью. Между тем подоспели арбы. Мы стали спешно грузиться. Напуганный китайцами геген-правитель даже не пришел проститься. Ведь он был неоднократно задерживаем в Урумчи и потому боится до последней степени. Даже на религиозное празднество китайцы отпустили его всего на четыре дня из Урумчи. Хотя он и не храбрец, но все-таки нельзя же гостей попросту выгонять в угоду китайцам. Какие-то всадники снуют около нас, доглядывают. Опять едем той же степью. Но Карашар стал для нас уже истинно черным городом. Из Карашара нам запретили осмотреть буддийские храмы, обрекли двенадцать дней тащиться по жарким пескам и нелепо запретили прикоснуться к любимым горам. Из Карашара, по приказу дуту, опять нас сделали поднадзорными ссыльными. Но зато мы знаем, что бедный геген окружен китайскими шпионами и под калмыцким кафтаном часто скрыта китайская сущность. Приезжаем в прежний унавоженный сад. Из ворот нам кричат «капр» (то есть «нечистый» – мусульманское приветстие). Сун кидается с плетью на обидчика. Обычная драка. Сарт улепетывает. Сейчас же едем к амбаню и по пути захватываем почтмейстера, говорящего по-английски. Амбань заявляет, что по телеграмме дуту мы должны идти дальним путем по пескам, несмотря на опасность для здоровья Е. И. Конечно, мы уже слышали, что у дуту «маленькое сердце», но все-таки эта жестокость поражает. Амбань не отрицает, что он приказал вернуть нас из ставки и что нам запрещено смотреть буддийские храмы. Мы говорим, что тогда нам нечего делать в Китае, и просим дать письменное извещение об этих запрещениях для сообщения в Америку. Амбань мнется, ссылается на необходимость советоваться с даотаем. Мы еще раз удостоверяемся в том, что нам запрещено посещать храмы и писать горы, и что для ускорения пути нас посылают по долгой дороге. Где же ты, Конфуций? Где же твоя справедливость и прозорливость?

Начинается скучная торговля с арбами. Требуют до Урумчи 180 лан, тогда как цена не более 90 или 100 лан. Так и кончаем день среди разных «дружественных приветов».

Земля калмыцкая улыбалась лишь издали, а вблизи превратилась в синьцзянскую гримасу. Вспоминаем проникновенные сиккимские настроения, вспоминаем величие Гималаев. Недаром защемило сердце, как стали спускаться с каракорумских высот к Такла-Макану. Киргиз рассказывает, как старшины торгутов советовались после получения письма от амбаня: «Не связать ли их?! Нас много, а их всего трое…» Киргиз Салим возмущен гегеном: «Это не князь, если через час слово меняет. Не бывать ему больше бурханом».^[222] И опять видим сочувствие народа и злобствование старшин и беков. Лама возмущен поведением калмыков. Все это поучительно! Прошлый хан калмыцкий был отравлен. Более разумный советник – убит. Далеко старшинам торгутским от пробуждения.

1 апреля

Разные рассказы о калмыках. Покойный калмыцкий хан под давлением или под внушением передал важное полномочие китайцу. Китаец спешно поехал в Урумчи, чтобы оформить и закрепить полученное полномочие. Калмыки в горах догнали его и уничтожили со всем его эскортом, так что и следов не нашли. Хана своего калмыки отравили после этих внушений. За малолетством наследника стал регентом брат хана таин-лама. В июне этого года таин-лама передает государственную печать (тамгу) молодому хану, а сам удаляется как духовное лицо в монастырь в Шарсюмэ. Долго ли будет править двенадцатилетний хан? Таин-лама впал в немилость дуту после того как он отказался дать своих солдат в экспедицию для убийства кашгарского дитая. Сплошное мрачное средневековье.

Благосостояние калмыков падает, ибо налоги велики. Кроме китайского налога, они еще платят местный нойонский налог. Народу тяжко. Табуны у простых людей редеют. А синьцзянской ориентации старшины дошли до того, что пытались связать американскую экспедицию. В Хотане грозились нас выслать, а в Карашаре уже привели угрозы в действие. Будем надеяться, что погода окажется менее кровожадной, нежели урумчинский дуту, и не задушит Е. И. Этот правитель посылает сборник своих указов британскому консулу и для Британского музей; но не мертвые листы указов, но действия дают облик деятелю. Посмотрите и послушайте на местах, и вы увидите истинное обличье правительства Синьцзяна. Недаром лучшие китайцы называют правление Синьцзяна «Синьцзянской компанией». И покуда вы не увидите все это на месте, вы не можете поверить такому человеческому одичанию. Конечно, дуту стар, очень скоро умрет, и вряд ли он возьмет в могилу награбленное добро, но кто будет тот, кто вычистит эти авгиевы конюшни?

Истинно, хотелось бы писать картины вместо описания этих вредных, человеконенавистнических безобразий. Но, видно, так надо. Видно, кому-то это будет полезно. Америка ждет мои картины буддийских высот, но пусть китайское правительство разъяснит, почему мы не допущены в монастыри. В Сиккиме нас встречали с трубами и знаменами, а на китайской земле – с веревками. Конечно, карашарский амбань никакого письма мне не дал. И не нужно. У нас есть письмо с печатью калмыцкого хана, где ясно указан приказ китайских властей. Скорей дальше от китайской гримасы! Перед нами острова Японии, перед нами давняя мечта повидать острова Пасхи с их неведомыми каменными гигантами.

Солдат сегодня вообще не прислали, так что наше арестованное оружие само себя сторожит. Вечер кончается скучной процедурой отпуска трех конюхов, уходящих в Ладак. Молодой тибетец Церинг хочет идти с нами. Он не любит мачеху и говорит, что отец сделался ему чужой, и он вообще хочет далеко идти с нами. Молодая душа стучится в окошко новых возможностей. Как же не взять его?

2 апреля

Утро начинается драмой Церинга. Ладакец, отец его, сбит с толку злыми конюхами и запретил Церингу идти с нами. Иначе, говорит, перебью тебе руки и ноги. Надо было видеть слезы Церинга. Прощался с нами, дрожа и глотая слезы. Какое право имеют люди отнимать чужое счастье? Ведь в этом порыве было столько стремления к свету. А теперь Церингу придется снова бессмысленно с ослами шагать по сыпучим пескам, служа невежественности. Бедный мальчик! Иногда думаем, не убежит ли он? Конечно, это трудно, ведь за ним будет смотреть злой старик и не менее злые конюхи.

С семи часов возимся с арбами и караваном. Пишем условия. Шумим из-за негодности лошадей и присланных солдат. Возмутительная медлительность. Русский или американец обезумели бы от такого темпа. Когда же проснется этот народ?

Попутно поступают интересные сведения. Китайцы берут прививку оспы не от телят, а от людей и таким образом заражают сифилисом и другими болезнями.

Монголы заняли границу от Шарсюмэ и в ста верстах от Гучена, то есть в трехстах верстах от Урумчи – от резиденции генерал-губернатора. Если взять линию от Кульджи на Гучен, то дуту окажется в мешке. Между прочим, пресловутый дуту поставил себе памятник в Урумчи. Не монголы ли уберут его?

Идем всего четыре потая. Вместо гор, вместо монастырей, вместо Майтрейи – опять желтая степь вокруг нас. Какое право имеют китайцы лишать нас увидеть красоту? Уход трех конюхов как-то освежил караван. Люди почему-то радостны. Рамзана ждет Церинга и уверяет, что он прибежит сегодня или завтра. Это было бы по-тибетски!

3 апреля

Сильно студено ночью и жарко в полдень. Желтая степь. Пыльная, каменистая дорога. На север гряда туманных гор. Доходим до грязного местечка Ушактал. Опять нужно стоять около скотных дворов. Неприхотливы все даотаи, дитаи, амбани, тулины, веками ночующие на тех же самых грязных постоялых дворах. Из этого местечка проходит хошутская дорога на Урумчи. По хошутской дороге всего четыре дня до Урумчи, но мы, по приказу генерал-губернатора, должны идти домой, пыльной, жаркой, некрасивой дорогой целых восемь дней. Такова китайская жестокость, чтобы заставить путешественников идти по пыли и в духоте и знать, что тут же рядом краткая дорога, полная горных красот. Недаром ни один из виденных нами даотаев и амбаней не мог назвать ни одного знаменитого современного китайского художника или ученого.

Представляете себе наше ощущение: видеть ущелье, через которое идет короткая дорога, а самим ползти в облаках жаркой пыли.

Еще вариант легенд о Турфане. «Из пещеры вышел высокий человек и пошел на базар что-то купить. За покупки предложил заплатить золотыми монетами стариною в тысячу лет. Затем человек ушел в ту же пещеру и пропал. А у входа стоит каменная собака. Хотела она вскочить в пещеру за человеком и окаменела».

Ушактал является центром хошутских коней. Они больше ростом, нежели торгутские. За потай от Ушактала следы старого укрепления времен завоеваний Андижана и Ферганы. Много комаров. Дикие гуси.

4 апреля

«Старый хан решил передать сыновьям тамги (печати) на правление хошунами. Были тамги золотые, серебряные, медные и одна была деревянная. Говорит жена хана любимому сыну: „Возьми, сынок, деревянную тамгу, не бери золотых“. Разобрали тамги ханы. И сказал старый хан: „Небо создало воду. Испытаем тамги водо. Которая тамга выше, та выше и останется“. И осталась деревянная тамга на воде, а золотые и серебряные ушли под воду».

На Черном Иртыше много золотоискателей. Десятки тысяч. Золото – всего на две четверти под землею. Дуту посылал отряды солдат перехватить искателей, но, дойдя до золота, все отряды исчезали.

Сегодня чудесный день. Со всех сторон показались горы: синие, сапфировые, фиолетовые, желтые и краснобурые. Серое небо и жемчужные дали. По руслу широкого потока доходим до Кара-Кизыл, то есть «черно-красный». Название дано верно, ибо скалы из черного и красного крупнозернистого гранита. Тишина пустыни. Насколько лучше эти уединенные лянгары, нежели города и грязные базары.

Только подумать, что мы могли идти четыре дня уединенными горами, среди дальних снегов. Сегодня показалась первая низкорослая хвоя. За весь день, за семьдесят четыре версты, лишь один убогий лянгар с плохим колодцем в «сто аршин» глубиной. За вест день лишь два маленьких каравана тощих ишаков. Точно идете не большой китайской дорогой, а по новой, неоткрытой стране. Из гор торчат слои черных сланцевых и угольных образований. И вся пустыня замерла, ожидая шаги будущего.

5 апреля

Просто беда с цириками. Заваливается спать на арбу, и не только наши, но даже свое ружье не бережет. Ночью люди какого-то проезжего амбаня хотели выбросить наших коней из лянгара.

А горы так хороши! Стоят темно-бронзовые с зеленоватыми и карминными пятнами. За горами опять пустыня с темными гальковыми скатами, усеянными светло-желтыми кустиками. Целый ковер Азии.

Днем жарко. Помогает восточный ветер. Прошли девять потаев до бедного местечка Кумыш. Какое-то обобранное, растерзанное селение. Два разбитых необитаемых лянгара. Когда-то что-то здесь было. Е. И. спрашивает: «Но ведь ездят же здесь даотаи и амбани? Неужели они останавливаются в такой грязи?» Сулейман смеется: «А им-то что? Этим амбаням?! Была бы трубка опия да баба! И в любой грязи проваляются!» Видно, не велико уважение к властям. От путников из Хотана доходит неясное сведение о смещении даотая Ма.

Молчат барханы. В голубой дымке залегли горы. Вспоминается характерный случай. Путешественники из Китая в Тибет рассказывают, как на границе для досмотра были оставлены нянька с ребенком. Оказалось, что пограничный служащий накурился опиума, жена его была занята по хозяйству, и няньке пришлось выполнять обязанности таможенного стражника. Это было напечатано в шанхайских газетах.

В прошлом году калмыкам-богомольцам не было разрешено пройти в Тибет на поклонение святыням. Такое запрещение очень многозначительно.

Сегодня уже начинается китайская пытка – начинается жара, которую мы избежали бы по хошутской горной дороге. Нынче очень ранняя весна. Говорят, снег в Урумчи уже сошел. Вечером выговариваем Сулейману за его привычку пускать в ход нагайку по человеческим спинам. Он удивлен: «Да как же иначе мне с дунганином или китайцем дело иметь? Разве они понимают рассуждение? Или он тебя взял, или ты его взял. Вот вчера мафакеш-дунганин отчего быстро ехал? Потому что с утра дали ему пинка хорошего. А сегодня, наверно, поздно придет». Так здесь и живут – целая цепь зла.

6 апреля

Жаркий день. Сперва пустыня со многими буграми и скалами вокруг. Через восемь потаев вошли в красивое ущелье. Шли им около семи потаев. Сине-черно-бронзовые скалы, все в трещинах. Полная безводность. Разрушенные лянгары по пути. За весь день встретили всего один караван ишаков и два всадника. Самая большая дорога представляет из себя каменистую пустыню. От семи утра до четырех с половиной не видно никакого движения по дороге. Если бы мы шли горами, то завтра уде пришли бы в Урумчи. Ночуем в Аргай-Булаке – уединенный лянгар среди бронзовых гор. Говорят, что здесь тоже была война с Андижаном. Высоко в песчаниковой скале видна пещера. Подходы к ней все обвалились.

7 апреля

По бесчеловечности генерал-губернатора мы идем жарким ущельем. Разнообразные песчаниковые формации; но все это в Ладаке гораздо красивее. Среди песков вдруг ярко зеленеет каемка травы. Значит, из скалы нежданно бьет родник звенящей воды и растекается по песку. Конечно, можно бы легко собрать драгоценную влагу в обработанное русло, можно бы легко починить каменистую дорогу, но, конечно, улучшение края не входит в круг занятий китайской администрации. После небольшого перевала входим на палящую равнину. Е. И., задыхаясь от жары, говорит: «Это не губернатор, а старое чудовище». Действительно, заставить иностранцев четыре дня идти лишней палящей дорогой – бессмысленно и бесчеловечно. Все равно что сказать американцу: «Можете ехать из Нью-Йорка в Чикаго только через Новый Орлеан». Среди песков, среди молочной мглы синеет Токсун. Всего на день пути лежит Турфан, и из его девятисотфутовой ямы пышет жар. Как легко представить себе, что летом в Турфане даже местные люди умирают от жары.

В Токсуне деревья все уже ярко-зелены. Посевы густо зеленеют. Стоим на берегу реки, бегущей многими рукавами. Лишь бы опять не было драки. Сегодня рассвет начался безобразной дракой. Сулейман избил Суна, и тот в крови прибежал к нам. Необходимо скорей освободиться от Сулеймана. Это животное не понимает никаких убеждений, и главное его преследование направлено на Суна за то, что этот не крадет. А в основании всего виноват в драках сам дуту, который арестовал наше оружие и возит его запечатанным напоказ всей провинции. Если бы револьверы были при нас, то и люди относились бы иначе. Жарко, даже в пять часов жар еще не спадает. Ночь тоже не принесла прохладу в палатки.

К вечеру приводят коней на реку. Проводят перед нами. Не купим ли? Цена от трехсот до тысячи лан. Красивый буланый конь. На спине черная полоса. Посадка головы напоминает зебру или кулана. Нет ли в породе карашарских коней скрещения с куланом?

Приходит в сумерках дунганин – китайский доктор. Говорит по-русски. Почему? Оказывается, жена его русская семиреченская казачка. Вот идет и она сама в розовых штанах и кофте, с ней черненькая девочка. И под звездами Токсуна звучит тихая жалоба на жизнь. С тринадцати лет родня продала ее дурганам. Бежала она. Там пришла революция. Родня ее исчезла. Пришел голод. И вот казачка оказалась в китайском наряде. «Скучно мне. Не о чем говорить с ними. Грязь у них. Теперь опять тянемся к России. Муж мой хочет в России быть. Купила я себе девочку – сартянку. Заплатила за нее двенадцать лан. Сделала я себе из холста вроде палатки, поставила ее в комнате – лишь бы грязь их прикрыть. В Урумчи много наших казачек от нужды за китайцев пошло. И образованные, и портнихи хорошие пошли за дунган.

И вот здесь много скорпионов. Берегитесь ночью. Турфан и Токсун славятся скорпионами. Один маленький меня укусил – три часа кричала. Потом перетянули палец веревкой и положили опий. Будьте осторожны».

И казачка-дунганка уходит во мглу со своим чуждым ей мужем и с купленной девочкой. А девочку назвала Евдокия. Итак, дуту нас послал не только в пекло, но и в город скорпионов.

Ночью жарко. Цикады звенят без устали. Юрий удивлен, что до сих пор идет продажа людей. Идет открыто и деловито. Может быть, в сборнике указов дуту, подаренном им Британскому музею, имеется «прекрасный» указ о продаже людей.

8 апреля

По бесчеловечью генерал-губернатора провели безобразный день. Тянулись знойной каменистой пустыней. На горизонте трепетал жаркий воздух. Уплотнялись далекие несуществующие озера, и таяли миражи, и претворялись в серую беспощадную равнину. В зное потонули далекие горы. Только подумать, что сегодня мы уже были бы в Урумчи. Уже читали бы вести из Америки. И по самодурству чудовища еще целых три дня будем топтать ненужное нам взгорье. Будем стоять в лянгаре Паша-Сайган.

В пути думалось: не правы европейцы, разрушая монументальные концепции Ближнего и Дальнего Востока. Вот мы видели обобранные и ободранные пещеры. Но когда придет время обновления Азии, разве она не спросит: «Кто же это обобрал наши сокровища, сложенные творчеством наших предков?» Не лучше было бы во имя знания изучить эти памятники, заботливо поддержать их и создать условия истинного бережливого охранения. Вместо того фрагменты фресок перенесены в Дели, на погибель от индусского климата. В Берлине целые ящики фресок были съедены крысами. Иногда части монументальных сооружений нагромождены в музее, не передавая их первоначального назначения и смысла. Прав наш друг Пеллио, не разрушая монументальных сооружений, а изучая и издавая их. Пусть свободно обращаются по нашей планете отдельные предметы творчества, но глубоко обдуманная композиция сооружений не должна быть разрушаема. В Хотане мы видели части фресок из храмов, исследованных Стейном, а остальные куски увезены им в Лондон и Дели. Голова Бодхисаттвы – в Лондоне, а расписные сапоги его – в Хотане. Где же тут беспристрастное знание, которое прежде всего очищает и сберегает, и восстанавливает? Что же сказал бы ученый мир, если бы фрески Гоццоли или Мантеньи были бы распределены таким «научным» образом по различным странам? Скоро по всему миру полетят быстрые стальные птицы. Все расстояния станут доступными, и не ободранные скелеты, но знаки высокого творчества должны встретить этих крылатых гостей.

Сегодня за весь день мы видели один маленький караван ишаков и одного всадника. Мертвое молчание большой дороги прилично соответствует лишь омертвелости современного Китая. Придет молодежь, и зацветут пустыни.

В яхтанах растопились свечи; желтое солнце заходит за янтарную гору. Завтра должно стать прохладнее – зайдем за горы в первую зону алтайского климата.

9 апреля

Идем последними отрогами Небесных гор Тянь-Шаня. Минуем дорогу на Турфан. На распутье – старая китайская стрела-плита с полуистертыми надписями и орнаментами. Там давно, в глубине столетий, кто-то заботился о видимости путевых знаков. Дальше дорога наша разветвляется. Один путь идет через перевалы, а другой – рекою с пятнадцатью переездами через воду. Люди наши долго, как государственное дело, обсуждают направление пути. Совет порешил: идти нам перевалами. Все готовится так серьезно, что мы можем думать о серьезности перехода. Но сомнения были напрасны. Оба перевала очень легки и не годятся ни в какие сопоставления с Ладаком и Каракорумом. Спускаемся с гор к небольшой реке. Видны развалины старого форта. На черно-синем фоне гор светится неожиданная светло-золотая песчаниковая вершина. Нам говорят: «Там живет святой человек. Прежде он показывался людям, а теперь его никто не видит. А знаем, что живет там. И стоит там как бы часовенка, а только дверей не видать». Так сеется легенда.

Опять идем узким кочковатым проселком, и никто не поверит, что это самая большая и единственная артерия целой области с метрополией. Чудовищно и странно видеть такое одичание целой страны. Одно хорошо: мягкие звуки колокольчиков длинной вереницы верблюдов. Истинные корабли пустыни.

Стоим в Дабан-чене (город перевала). Шли одиннадцать часов. Е. И. даже поцеловала свою лошадку. До Урумчи осталось двадцать два потая. Днем очень жарко. Необычно ярко мерцают звезды. Первый раз слышали гонги в китайском храмике.

10 апреля

С вечера начался буран. Укрепили палатки всеми костылями. Навалили вокруг яхтаны для тяжести и плохо провели ночь в трепещущем домике. Часа в два ночи в храме звонили гонги, но так и не пришлось узнать, какая это могла быть ночная служба. С утра шамаль даже усилился. Все ушло в серо-желтый сумрак. Горы исчезли. Весь переход движемся против свистящих волн вихря. С приближением к столице дуту селения становятся еще ободраннее. Дорога еще хуже, и типы дунган еще более разбойные и дикие. Непонятна разница цен на продукты. Здесь десять яиц стоят один сар, а рядом в селении – наполовину дешевле. То же и с дровами, и с кормом коней.

Серая пустыня с белыми прослойками соли. Движутся клубы пыли, и вьются хвосты коней. Легко представить, что вихри Азии могут перевернуть груженную в пятьдесят пудов арбу или остановить тройку коней. Особенные трудности были с установкой палаток в грязном местечке Цай-о-пу. Шатры развевались на ветру, все дрожало, и слой сора мгновенно засыпал все. И вот сидим среди глухих ударов вихря, среди слоя песка и мусора. Зачем нам нужно пройти через этот свирепый шамаль, когда уже три дня мы могли быть в Урумчи? Видно, дуту хотел показать нам свою страну в полной безнадежности. Глаза наполняются пылью, и на зубах хрустит песок. По силе гула и по ударам ветра это напоминает наш последний переезд по Атлантике, когда в объявлениях писали о большой буре.

Иногда строение гор больше всего напоминает соединение разноцветных жидкостей, и часто пустыня гремит аккордами океана. К вечеру шамаль не унялся, как надеялись караванщики.

11 апреля

Рассказывают, вот отчего здесь вихри. «Китайское войско гналось за калмыцким богатырем. Сильный был богатырь. Вызвал себе на подмогу вихрь с гор и сам ускакал, а вихрь разметал китайскую силу, и некому было заклясть вихрь. Так он здесь и остался».

Сегодня часть горизонта очистилась. Блеснули слабые очертания гор со снежными гребнями. Внизу блеснули стальные озера, окруженные белыми каймами соли. Вихрь продолжается. Заледенело за ночь. Вместо шамаля настал сибирский студеный сиверко. Щиплет щеки и слезит глаза. Достали наши шубы. Видно, надо испробовать все особенности местного климата. Пустыня сменяется оголенными серо-желтыми, молчаливыми буграми. Вдали голубятся горы. Путь не близкий. Судя по времени, потаев четырнадцать. Нажег вихрь щеки. Далеко, между двумя холмами, указали нам Урумчи.

До китайского города следуем по русской фактории. Широкая улица с низкими домами русской стройки. Читаем вывески: «Кондитерская», «Ювелир», «Товарищество Бардыгина»… Появляется посланный от фирмы Белианхана и везет нас в приготовленную квартиру. Низкий белый дом. Две комнаты и прихожая. Но вот затруднение: для нашего внедрения надо выселить двух русских, это так неприятно. Едем к Гмыркину – представителю «Белианхдна» – посоветоваться. Оказывается, в Урумчи все переполнено. Домов нет. Придется стоять в юртах за городом. Это лучше. Юрий с Гмыркиным скачут искать место для стоянки. Ходят какие-то люди. Всем им настойчиво нужно знать, кто мы, откуда, зачем, надолго ли, сколько людей с нами, что в ящиках? Обедаем у Гмыркиных. Разговоры о нашей Америке, о жизни там, о напряженном труде, о надписях: «Улыбайся». Да, да, эта надпись очень нужна.

На обеде у Гмыркиных целый стол русских. Оказывается, сегодня важный день. Дуту призывал к себе дунган и заявил им, что ничего против них не имеет. В начале марта здесь была мобилизация; при этом было объявлено, что призываются все, а дунган не нужно. Дунгане встревожились, тем более что с некоторых постов дунганские чиновники были удалены. В самом городе оперирует опасная шайка дунган. По мобилизации было послано до десяти тысяч войск в направлении Хами.

12 апреля

С утра люди отказались переезжать за город в юрты. Боятся нападения грабителей. Поехали с Юрием к Кавальери, к Чжу Да-хену (знающему русский язык), к Фаню (заведующему иностранной частью) и к самому дуту. Долго ехали китайским городом. Тройные стены. Длинные ряды лавок. Продукты разнообразнее, чем в Кашгаре. Кавальери – симпатичный итальянец, заведует почтой. Изумляется всем нашим происшествиям и советует нам ехать на Чугучак, через Сибирь – в Японию. Так же как ехал отсюда наш приятель Аллан Прист. Чжу Да-хен – молодой китаец, отлично владеет русским. Улыбается, возмущается поступками в Хотане и в Карашаре и уверяет, что он готов помочь. Ведет нас к Фаню и дуту. Следуем через всякие ворота и закоулки. У обоих дигнитариев^[223] пьем чай. Оба – подкладывают нам сахар и уверяют, что в Хотане и Карашаре сделаны властями ошибки, что мы великие люди и потому должны простить малых людей. Уверяют, что более ничто подобное не повторится и мы можем быть совершенно покойны в Урумчи. Но о расследовании – ни звука. Едем обратно через все длинные базары. Ряды ситца, шорных изделий, дешевой посуды и лубочных картинок. Дома Е. И. встречает нас сюрпризом: именно в то время, когда дуту заверял нас в своей дружбе, содействии и благожелательстве, – именно в ту минуту у нас был сделан подробный обыск полицмейстером в сопровождении татарина-переводчика. Опять Е. И. была допрашиваема о наших художественных работах, опять вся нелепость была проделана от начала до конца. Как же можно верить уверениям дуту?

После обеда иду к консулу Быстрову просить устроить проезд через Алтай, через Сибирь, подобно Присту. Ответ может прийти через две недели. Найти лучшую квартиру нельзя – все дома переполнены. Говорят, что через пять дней кто-то уезжает из города. Не удастся ли хоть на время переехать в более удобное помещение. «Улыбайся! Улыбайся!»

Сегодня я сказал трем китайским высшим чиновникам так: «Мне 52 года. Я был встречен почетно в 23 странах. Никто в жизни не запрещал мне свободно заниматься мирным художественным трудом. Никто в жизни меня не арестовывал. Никто в жизни не отнимал от меня револьвера как средства защиты. Никто в жизни не высылал меня насильственно в нежелательном мне направлении. Никто в жизни не вскрывал самовольно моих денежных пакетов. Никто в жизни не возил вместе со мной арестантов. Никто никогда не обращался со мной, как с разбойником. Никто никогда не отказывал принять во внимание просьбу пожилой дамы, основанную на вопросе здоровья. Но китайские власти все это проделали. Теперь наше единственное желание – как можно скорее покинуть пределы Китая, где так оскорбляют мирную культурную экспедицию Америки».

Все это сказано. Генерал-губернатор и вице-губернатор не возражают. Уверяют, что в Урумчи нас никто не тронет, а за спиной именно в эту же минуту проделывают обыск, и Е. И. должна бессмысленно раскрывать ящики и сундуки. «Улыбайся!»

13 апреля

Вы спросите: «Отчего гниет Китай?». От беспринципности и бесчеловечности. Спросите: «Вы, кажется, разлюбили Восток?». Вовсе нет, наоборот. Но во имя справедливости мы должны отличать молодые жизненные побеги от сухих ветвей. И сухие ветки должны быть отсекаемы для спасения общего блага. Совершается в Китае великий процесс.

Ищем какой-нибудь сносный дом. В Урумчи это труднее всего. Сегодня ночью у Гмыркиных увели лошадь. За ночь сломали высокую стену и угнали из конюшни. Собаки лаяли. Конюхи спали. Воры трудились, и лошадь исчезла. Конечно, полиция ее не найдет. Но может быть, ее удастся выкупить у местных киргизов.

Гремят барабаны. С красным знаменем идет вновь сформированный полк. Отъявленные оборванцы. Но Ф. (директор Русско-Азиатского банка) успокаивает: «Это еще ничего, а вот вы посмотрите солдат около Хами». Какие же там банды! «Улыбайся!»

Улыбаясь, нам говорят китайцы: «Как вам интересно будет рассказывать в Америке все ваши приключения». Какое-то странное отношение к самим себе, точно к чему-то легковерному и мягкотелому. Так же странно, что все бумаги и удостоверения из Америки мало читаются и всегда спрашивается: «А что у вас еще есть?».

Вот и Присту не дали снять фото в Дуньхуане, а между тем в шести томах Пеллио пещеры эти давно показаны.

Приходит Ф., директор Русско-Азиатского банка, энергичный и широко смотрящий. Он не знает, как ему возвращаться в Шанхай. По так называемой императорской дороге нельзя. Уже по пути сюда он был там арестован и задержан, а потом попал под обстрел хунхузов,^[224] которые часто сформированы лучше правительственных войск. Рассказывает о бывших событиях в Сибири. Очень плохого мнения об Оссендовском. Рассказывает ужасы об Унгерне, Семенове. Приходит Г. Новые рассказы об ужасах отряда Анненкова. Как сотник Васильев изрубил шестнадцать офицерских семей своего отряда, предварительно изнасиловав женщин. Где же человекообразие?

14 апреля

Яркий, солнечный день. Сияют снега на горе Богдо-Ула.^[225] Это та самая гора, за которой «живут святые люди». Можно подумать, уж не на Алтае ли отведено место для них? Сегодня начнется праздник рамазана. Барабаны, кличи на мечетях и толпы люда.

Интересно было бы подойти ближе к психологии местной власти. Есть тут так называемые генералы и министры финансов, промышленности и просвещения. Надо надеяться, что нет министра путей сообщений, иначе чем бы объяснить отчаянное состояние дорог. Как просвещает народ министр просвещения? И где она, таинственная система промышленности? Когда министр промышленности спросил одного больного о состоянии его здоровья, тот сказал: «Так же, как и ваша промышленность». А дуту «скромно» заявляет, что благодарное население поставило ему памятник за процветание края.

Замечательна система налогов. Например, на золотых приисках налог взимается с числа рабочих, совершенно независимо от результатов работ. Сейчас на Черном Иртыше золотоискателей до 30 000 человек. Конечно, все это сводится к порче золотоносной почвы. Переезжаем в маленький домик при Русско-Азиатском банке. Вероятно, придется пробыть еще недели две.

15 апреля

Рассказы о дуту. Пекинское правительство неоднократно пробовало смещать его, но хитрый дуту собирал подписи местных баев, и в Пекин следовала составленная им петиция населения о том, что лишь присутствие Янь-дуту обеспечивает спокойствие области. Но спокойствие области дуту подобно смерти. Правитель утверждает, что построение фабрик и расширение производств создаст класс рабочих, а потому не следует развивать производства и строить фабрики.

В 1913 году правитель заподозрил измену своих восьми родственников. Потому он устроил парадный обед, пригласил всех должностных лиц и во время обеда собственноручно застрелил главного заподозренного, а стража тут же за столом прикончила семь остальных. В 1918 году дуту возымел злобу против одного из амбаней. Он послал опального в Хами, а на пути амбань был заклеен бумагой, и таким необыкновенным путем задушен. В «Саду пыток» Мирбо это измышление зла было упущено.

Конечно, сборы на установку памятника дуту были произведены по всему краю насильственной подпиской. И от «благодарного населения» появилась безобразная медная фигура с золочеными эполетами и звездами. Для улучшения нравов своих чиновников дуту запрещает им выписывать иностранные и лучшие китайские газеты. Чудовищно видеть все эти средневековые меры в дни эволюции мира. Немногим чутким молодым чиновникам приходится очень тяжко. Вспоминаю грустную улыбку амбаня Паня в Аксу. Понимаю, отчего у него были газеты лишь от Кавальери. Надежда одна: дуту очень стар и его «благотворное» омертвление огромного края не сможет продолжаться долго. Не надо забывать, что население хорошо помнит тех немногих китайцев, которые не грабили и не проявили человеконенавистничества. Хорошо говорят о каком-то даотае Чугучака. Хорошо, тепло вспоминают Пань Да-женя, отца нашего знакомца из Аксу. Когда хоронили старого Пань Да-женя, весь город вышел его проводить. Сверх обычая старый чиновник не оставил никакого состояния, ибо не брал взяток.

Сегодня праздник рамазана. Город разоделся в яркие одежды. Ходят друг к другу с визитами. Утром до 2000 человек на открытом поле слушали проповедь муллы. Два китайских визита – Чжу Да-хен и Фань с переводчиками. Молоденький Чжу Да-хен явно нам симпатизирует, и его живые глаза могут прямо смотреть на нас. Чаще отвертывает глаза Фань. Теперь у него новая отговорка: все наши неприятности проистекли от пекинского правительства, которое не известило Синьцзян о нашем приезде. Но ведь с 12 октября по сегодня Фань имел достаточно времени, чтобы снестись с Пекином. И нечего валить на Пекин вину Синьцзяна.

16 апреля

Дошли странные сведения о разграблении фресок Дуньхуана. Если эти сведения верны, то такое вандальство должно быть расследовано, как совершенно недопустимый факт разрушения почти единственного сохраненного памятника. Рассказывается, что «приехали какие-то „американские“ торговцы, вырезали куски фресок и успели увезти много ящиков». Будто бы китайцы гнались за похитителями, но по обыкновению были неудачны. И в результате – искалеченный памятник. Ученый мир не должен оставить без расследования разрушение единственного памятника. Конечно, Прист, бывший осенью в Дуньхуане, может дать достоверные и подробные сведения. Мы же можем лишь занести этот факт для сведения. Как будет возмущен Пеллио, узнав о разрушении изученного и описанного им памятника. Здесь вся иностранная колония знает о случившемся.

Сейчас идет по улице «полк». Неужели это сборище оборванцев может кому-то оказывать какое-то сопротивление? Хитрый дуту играет на этих оборванных струнах. То он вызовет к жизни дунган, то мусульман, то калмыков, то киргизов. То он вынесет разноцветных петухов и скажет: чей петух победит, тот и будет первым. А петух соответственной окраски уже подготовлен и побеждает соперников, подтверждая желание правителя. То правитель изобретет несуществующий заговор или восстание. Много изобретательности поработителя…

Возмущаемся расхищением Дуньхуана, а нам приводят в пример расхищение мечетей Прикаспийского края в 1918 и 1919 годах. В Мерве,^[226] Полторацке, в оазисе Анау вырезаны и расхищены иностранцами ценные стенные изразцы. Французы разрушают Дамаск. Что это? Неужели исполняются какие-то космические законы? «Идущие к пропасти с содроганием продолжают свой путь судьбы». Так сказано в учениях мудрых об исполнении сроков.

17 апреля

Среди долгих путешествий ускользают целые события. Только что мечтали о поездке на острова Пасхи, а здесь говорят о гибели этих островов три года тому назад. Неужели гиганты Атлантиды уже навсегда погрузились в пучину, и поток космоса – эта сантана буддизма – совершает свое непреложное течение. За время наших хождений по горам и пустыням какие-то звезды из мелких сделались первоклассными величинами. Еще опустился в море какой-то остров с десятитысячным населением. Усохли озера, и прорвались неожиданные потоки. Космическая энергия закрепляет шаги эволюции человечества. Вчерашняя «недопустимая» сказка уже исследуется знанием. Испепеляется отброс, и зола питает побеги новых завоеваний.

В тишине фактории Урумчи консул Быстров широкоохватно беседует о заданиях эволюции общины человечества, о движении народов, о знании, о значении цвета и звука… Дорого слушать эти широкие суждения. Одни острова погрузились в пучину и вознеслись из нее другие, мощные.

18 апреля

Поездка за город, устроенная Ян Чан-лу и Чжу Да-хеном. Смотрели храм «бога-черта» с изображением ада. Храм бедный. Изображения безобразны. Чжу уверял, что это буддизм, но потом и сам сознался, что такая «народная примитивная религия» не имеет ничего общего с буддизмом. Ад представлен очень недекоративно. В продолговатом помещении на полу расставлена толпа плохо и недавно сделанных фигур. Своеобразный сад пыток. Смалывают грешников жерновами, сплющивают прессом, усеянным гвоздями, распарывают животы, кипятят в смоле, раздирают крючьями и членовредительствуют над грешниками всеми мерами, доступными китайской фантазии. Особенно возмутительно поведение праведников, нагло и самодовольно наблюдающих мучения с мостиков и балконов рая. Не указано, в каком разряде ада будет помещен сам дуту. Весь этот паноптикум производит жалкое, ненужное впечатление.

Едем затем к статуе дуту со всем ее безжизненным медным «величием», к павильонам и пруду, им устроенным. Первое проявление зачатков общественности. После того поднимаемся за рекою на гору к даосскому храму, с богом всех богов. По одну его сторону шестирукий бог лошадей и животных, по другую – бог насекомых. Впечатление храма несколько лучше и чище, вероятно, благодаря более уединенному положению на горе. С ближней скалы виден весь город и округа всех гор и холмов. Лучшее место из всего виденного в Китайском Туркестане. После этого остается храм бога грома – бедный и малоинтересный; а затем чай и обед с утомительным сидением на полу. Старик Ян Чан-лу быстро напивается, и сын отправляет его домой.

Хороший разговор с Б. Истинно, можно поражаться широте взглядов его.

От Богдо-Ула поднимаются тучи. Холодеет к вечеру. Надо будет найти время и съездить в старое Урумчи, которое отстоит за 10 верст. Там-то и есть тот красный храм, по которому и называется новый город. К вечеру – игра в городки. На дворе консульства толпа народ. Качели, гимнастика, гигантские шаги. Русские, мусульмане, дунгане, китайцы, детишки. Там же предположено устроить клуб. Просто, по-человечески. Весело смотреть.

19 апреля

Похолодало. Это не спасло бога воды от большой неприятности. Ввиду бездождия генерал-губернатор приказал вынести водяного бога из храма и отрубить ему руки и ноги. Когда-то мы читали о дикарях, секущих своих богов за нерадение, но, оказывается, эти дикари живут в Урумчи и ими предводительствует генерал-губернатор, считающий себя магистром китайских наук. Но кто знает, просто ли бог лентяй? Не было ли у него зловредных мыслей возбудить народ и против генерал-губернатора? При таком количестве богов можно ожидать всяких группировок, вредных для «правительства». Местные обыватели настолько привыкают к подобному правлению, что самые странные факты им начинают казаться естественными. Нельзя строить фабрик – это естественно. Нельзя добывать нефть – естественно. Нельзя получать газеты – естественно. Нельзя иметь врача – естественно. Все становится естественным.

Из горных щелей вьются струйки дыма – это ползет подземный пожар угля и гибнет ценнейшее достояние края.

К Гучену, и долине смерти, лежат кучи костей – следы многотысячной резни. Большинство мертвых развалин стоит свидетелями резни и предательства. Но провинция «спокойна», и только кладбище спорит о большем спокойствии. Как взорвется это спокойствие смерти? Кто придет? Откуда придет? Кто возмутится изнутри? В молчании кладбища трудно понять, которая могила будет первой.

По ночам проходят какие-то банды оборванцев, именуемых солдатами, в направлении Хами. Говорят, дуту полагает, что, насильственно собирая оборванцев с базара в казармы, он освобождает город от опасного элемента. Но какова будет судьба этих вооруженных шаек и против кого они обратят свое заржавленное оружие? Пришла шанхайская газета с описанием разгрома китайскими армиями американской миссии и убийства миссионера. Прежде это известие кого-то взволновало бы, но теперь никто не изумляется. А как же иначе? Спрашивают нас: «Уверены ли мы в пропуске китайцами на Чугучак?». Мы отвечаем: «Куда же иначе нас денут китайцы?». Нам говорят: «Все возможно». И приводят случаи каких-то нелепых запрещений и насилий. Когда изумляемся «местным делам», здешние жители нам говорят: «А разве в Америке и Европе не знают, что такое Синьцзян?». Если бы мы знали половину действительности, мы никогда не продолжили бы наш путь через Китай.

На Богдо-Уле выпал снег. Надо топить печи.

20 апреля

За ночь все побелело. Давно не видели снежных гор, со всею их хрустальностью и тонкостью линий. Горы, горы! Что за магнетизм скрыт в вас! Какой символ спокойствия заключен в каждом сверкающем пике. Самые смелые легенды рождаются около гор. Самые человечные слова исходят на снежных высотах. К вечеру пошел снег и в низинах, и вся округа приняла зимний характер. Приходит Зенкевич. Говорит о всех темах, нам близких. Его странствия и приключения – это целое повествование. Невыразимая прелесть есть в том, что люди сдвинулись с мест и на невидимых крыльях сделали землю маленькой и доступной. И в этой доступности есть эмбрион доступности дальних миров.

21 апреля

С утра идет снег. Богдо-Ула показался весь снежный и синий. Странно, Ф. не верит в ужас некоторых кварталов в Бомбее. Не может допустить, что эти позорные клетки с женщинами существуют. Но ведь каждый шофер это знает и даже без вашего желания привозит вас показать этот ад, для существования которого должна существовать земля столько тысячелетий!

М. говорит: «Китайцы хотят, чтобы их оставили в покое». Согласен, и всегда стою за неприкосновенность свободы, но тогда она должна быть подлинной и не лицемерной. Самая земная гадость – это лицемерие, невежество и предательство.

22 апреля

В шесть часов утра все покрыто снегом. По Богдо-Улу тянутся клубы молочных облаков.

«Старый лама пошел искать Манджушри, владыку мудрости. Долго ходил. Наконец видит человека, мнущего кожи. И стоит перед ним ведерко с омывками от кож. Одна грязь. И спросил лама человека, не слыхал ли он пути к Манджушри? А тот дает ему пить из грязного ведерка. Лама ужаснулся и ушел скорее. Но встретился ему лама ясновидящий и пеняет: „Глупый лама, ведь ты нашел самого Манджушри, и сама грязь обратилась бы в напиток мудрости, если бы ты нашел отвагу отведать ее“. Так говорят о бесстрашии прикоснуться к материи. Очень значительны беседы этих дней.

Олеты знают легенду об Иссе, так же как и торгуты. Еще непонятнее становятся злоречия миссионеров против этого документа. Каждый образованный лама спокойно говорит об Иссе, как о всяком другом историческом факте.

Интересно говорит Ат-Табари о пророческом призвании Магомета («История пророков и царей»). «Первое, чем началось откровение посланника божьего, были внушения истины, которые приходили подобно утренней светозарности. Затем он проникся уединением и оставался в пещере на горе Хира. Но вот пришел к нему предвечно Истинный. И сказал ему: „Магомет, ты – посланник Божий“.

«Я стал на колени, – говорит посланник Божий, – и стою жду. Затем медленно я вышел. Сердце мое трепетало. Я пришел к Хадидже и сказал: „Закутайте, закутайте меня“, и прошел страх мой. И Он опять явился мне и сказал: „Магомет, я Гавриил, а ты – посланник Божий“.

Восклицание: «Закутайте меня» – придает такой оккультно подлинный характер сообщению.

«Сказал Магомету Варака, сын Науфала: „Это божественное откровение, которое было ниспослано Моисею, сыну Умрана. Если бы я дожил до того Времени, когда твой народ изгонит тебя!“ – „Разве я буду изгнан им?“ – сказал Магомет. „Да, – ответил он. – Поистине, никогда не являлся человек с тем, с чем ты явился, без того чтобы не возбудить к себе вражду. Воистину будут считать тебя лжецом, будут причинять тебе неприятности, будут изгонять и сражаться с тобой“. Слова Вараки увеличили твердость его и рассеяли его беспокойство».

23 апреля

Вот и солнце опять! Сведения о том, что дорога в Китай совершенно непроездна. Решительно все говорят о войне, о грабежах и, конечно, о наступающей жаре. Этот путь закрыт. Странно также, что о вывозе фресок из Дуньхуана никто, кроме Ф., не слышал. Конечно, Прист должен знать все это дела.

З. читает дуту конституцию Советов. Дуту находит ее очень замечательной и «пригодной для Центрального Китая, но не для его провинции». Вот уж старый лицемер дуту! Оказывается, у этого лицемера имеется даже юридическая школа в Урумчи. Можно представить, какое «право» там преподается. По какой статье этого «права» учитываются все грабежи и поборы, установленные чиновниками? Одни говорят: «Надо Китай изучать с его парадного крыльца – от океана». Но будет правильнее знать прикрытые недра, где ничто «не проветрено» и можно увидеть тысячелетнюю атрофию. Конечно, дуту думает, что до него через пустыню никто не дойдет.

Неожиданно пришло письмо из Сиккима от полковника Бейли. Пишут о высланных книгах, но значительная часть их не дошла. Из Америки нет сведений. Вероятно, письма тоже исчезают или задерживаются.

Какой чистый воздух сегодня! После смерти Ленина Е Чин-бен писал: «Народы многих называют славными героями, но в сущности только малое количество людей заслуживает этого названия. Таким был он, пользовавшийся всеобщей любовью, – „яркая звезда человечества“, и может быть сравнен с Шакья-Муни и с Христом. Небеса безжалостны; он ушел из нашего мира, но идеи его будут жить вечно». Есть же где-то светлые и смелые, и честные китайцы, но ведь мы-то их не видим. А так хотели бы увидеть!

24 апреля

Получили приглашение от комиссара по иностранным делам Фаня на обед завтра. Разве это не лицемерие? Одной рукой все запрещать, а другой приглашать на обед. Если это «искусная» дипломатия, то она вовсе не искусная, ибо умное действие познается по результатам. А, конечно, лицемерный обед не может исправить отношения. Лучше бы разрешили побывать в буддийских монастырях. Кстати, оружие наше отобрано и так и не возвращено.

Список приглашенных на обед самый нелепый: миссионер-католик; Калин – немец; Кавальери – итальянец; Чанышев – мусульманин, и какие-то китайцы. Из русской колонии всего один Ф. Посмотрим.

Г. рассказывает о селах «кержаков» на Монгольском Алтае. Эти «кержаки», то есть староверы, сохранили все свои обычаи: свои моленные, своих начетчиков,^[227] свою пищу и полное удаление от «мирских». Не употребляют ни водки, ни табаку. Занимаются пчеловодством, пушниной, рыболовством, скотоводством. Среди дунган и киргизов стоят три села дворов по 50, по 60, и ничто новое не проникает за их околицу. Вероятно, они поддерживают связи со своими единоверцами на Русском Алтае.

И странно и чудно – везде по всему краю хвалят Алтай. И горы-то прекрасны, и кедры-то могучи, и реки-то быстры, и цветы-то невиданны. А на реке Катуни, говорят, должна быть последняя в мире война. А после – труд мирный.

Год назад в Тибет шло посольство из Монголии – около 30 человек монголов и трое русских. На тибетских перевалах умерло 20 монголов и двое русских, По описанию, они умерли как бы от каких-то газов. Конечно, что-то могло случиться в области гейзеров и старых вулканов, или причиною могли быть и зимние вихри. Но факт любопытен, тем более что его трудно выдумать.

25 апреля

Плавники акулы, древесные грибы, водоросли красные и белые, бамбуки, семя лотоса, голубиные яйца, трепанги и много других слизких и скользких блюд. Их подсахарили сладким рисом и розами. Мы кончили. В павильоне генерал-губернаторского сада три стола. Один весь китайский. Другой весь мусульманский, без ингредиента свинины. Третий – международный, где представлены Китай, Россия, Америка, Германия, Голландия, Италия. Сам Фань – хозяин – ничего не ест. Он объясняет это своим строгим вегетарианством. Его водорослеобразное лицо улыбается; вероятно, он глубоко ненавидит всех иностранцев и полон самого тонкого лицемерия. Неужели Фань думает, что нелепый обед смывает все оскорбления, сделанные хотанскими и карашарскими властями? Ни единого слова о расследовании не произнесено Фанем. Где же она, политика и дипломатия? На его лице лишь лицемерие, такое явное, такое неприкрытое. После обеда топтание около пруда, где стоят на мели две джонки. Потом низкие поклоны Фаня.

Проходим мимо истукана губернатора и едем к радушному Кавальери. Хорошо кончается день. Кавальери везет нас на моторе по окружной дороге. Свежий ветер. Ясные, поистине небесные горы. Испарения вновь выпавшего снега делают дальние цепи и пики воздушными и прозрачно-сапфировыми. А поближе лиловые бугры и залитые солнцем глиняные зубчатые стены. Так бодро, так свежо и прекрасно, и сам «вегетарианский» лицемер Фань начинает превращаться в студенистую водоросль. Калин, представитель немецкой фирмы «Фауст», ехал через Россию и хвалит все условия проезда. Сообщает, что из Кульджи едет в Пекин «для магнитных съемок» Фильхнер и через неделю, вероятно, будет – в Урумчи. Любопытно встретиться. В Урумчи хорошо поминают приезд С. Ф. Ольденбурга.

26 апреля

Киргизы скачут на белых лошадках. На головах – стеганые цветные шишаки, точь-в-точь, как древние куяки русских воинов. На макушке пучок перьев филина. На руке иногда сокол с колпачком на глазах. Получается группа, подходящая и в ХII и в ХV века. И тут же на улице стоит мотор Кавальери – сильный паккард, без повреждения проделавший весь путь от Пекина до Урумчи. Мотор принадлежит Русско-Азиатскому банку, но генерал-губернатор запретил пользоваться машиной, и ее пришлось за бесценок продать. Одним своим видом паккард напоминает, что путь от Урумчи до Пекина вполне может быть сделан на моторе. А человеческое невежество и лицемерие твердит свое мертвенное «нет!».

Сегодня иностранная колония провожает С. Уезжают они по требованию китайцев, ибо С. слишком многое знает. Почта задержалась на семь дней. Вероятно, препятствует ледоход на Иртыше.

Опять студеный ветер. Опять сине-прозрачен небесный Богдо-Ула.

Но вот истинный знак добрый. Тибетец-лама, которому мы дали 100 лан в Карашаре (в ставке), пришел сегодня. Принес деньги, извиняется, что не может идти с нами. Ему не удалось продать лошадей и овец. Сейчас кони худы, корма нет, продать некому. Бросить табун нельзя, и вот он не может идти с нами. Пробудет здесь до нашего отъезда и пойдет обратно. Вот это по-тибетски! (Он шел десять дней, чтобы вернуть деньги и объяснить дело. До сих пор ничего дурного мы не видели от тибетцев-буддистов. Жаль, что не пойдет с нами. Начитанный и с отличным выговором. Напился чаю и чашку вытер. Поел творогу и тарелку вытер и стул на место поставил. Юрий и лама много успеют сказать. Ходили за город к озерам.

27 апреля

Характер переговоров с Фанем. Ему говорят, что данная река течет на восток, а он говорит, что на запад. Ему ссылаются на карты, а он твердит свое. Ему указывают на личное свидетельство, а он твердит свое. Так, вопреки очевидности, вопреки картам, вопреки фактам. Попробуйте делать договоры при таких условиях.

Местный священник сделал из Ленина – кесаря. Какие-то люди из русской колонии затруднялись прийти на открытие памятника Ленину, опасаясь контроверзы с религией. Но священник сказал проповедь и указал: «Воздайте Богу божие, а кесарю кесарево». Тогда затруднение исчезло.

Граница между Монголией и Китаем во многих пунктах не выяснена. Шарсюмэ до сих пор остается в неизвестной зоне. Конечно, китайцы всячески оттягивают конечный раздел.

28 апреля

Паломники не пропускаются в Тибет. Некоторые хошуты собрались тайком и отправились в Тибет в феврале. Удастся ли им пройти через границу? О черном камне здесь знают, ждут камень. Также знают буддисты легенду об «Иссе, лучшем из сынов человеческих». Принимают этот документ как он есть, во всей его древности.

Целый ряд сведений о иезуитстве дуту и как он освобождался от неприятных ему чиновников, поражая их в спину. Вчера дуту запретил постановку памятника Ленину на дворе консульства. Даже на внутренней территории консульства дуту пробует распоряжаться. Так, так! Так же дуту протестует против качелей, гигантских шагов и игры в городки во дворе консульства. Протест объясняется заботою о неприкосновенности консула. Опять лицемерие, грубое, неприкрашенное! Это уже не лакированная старая китайская работа, а гримаса испорченной маски. Дуту требует отозвания консула Думписа из Кашгара. Дуту запретил на десять дней продажу мяса и «пролитие крови».

Где граница лицемерия и фетишизма?! И стоит темный истукан дуту, и на темном теле горят золотые эполеты, ленты и звезды. Широко расставлены медные ноги истукана, и низко кланяется ему с улыбкой черепа Фань. Один лицемер приказывает, другой лицемер низко ухмыляется, третий лицемер в Хотане чистит свой маузер для предательства. Откуда этот обычай в Синьцзяне кончать с «неприятными» людьми после обеда, в спину? Из каких глубин человеконенавистничества, из каких веков темноты пришла эта техника предательства? И темнота эта прикрывается «учеными званиями». Дуту – магистр. Фань – доктор наук, юрист и писатель. А где же их сочинения против фетишизма, которому они потворствуют? Где же их осуждения продажи людей, предательства и лжи, которым они так низкопоклонно служат?

Весь день здесь шумит сухой, палящий буран.

29 апреля

После жаркого бурана – сухой ветреный день. Дождя нет. Мусульмане, татары и сарты смеются над приказом дуту не колоть десять дней животных, не продавать мяса и сечь бога воды за бездождие. Буддисты, калмыки и тибетцы прямо глумятся над таким фетишизмом. Дунгане и киргизы, как и мусульмане, тоже смеются и глумятся. Спрашиваю, для кого же устроен этот смехотворный акт дикого фетишизма? Значит, вся эта комедия сделана для китайцев. Значит, именно китайцы еще подвержены первобытным формам фетишизма. Ведь мы это не знали, относя китайцев к верующим по «справедливости» Конфуция. И не сам ли дуту в глубине души будет сечь водяного бога? Ведь «водяной бог» имеется лишь у китайцев. Значит, и сечение бога нужно только китайцам. И китайские «доктора» и «магистры» искренно инспирируют эту вредную чепуху. Но чепухой занимаются очень деятельно.

Сейчас издан новый приказ. Разрешить продажу мяса в течение трех дней, а после опять продажа мяса будет запрещена под страхом тюрьмы. Больше всех страдает от фетишизма дуту наш Тумбал, которому мясо нужно. Рядом с чепухой «водяного бога» происходит и другое странное действие.

По-прежнему каждую ночь в направлении Хами отправляются отряды оборванцев. Против кого же направлена эта своеобразная «мобилизация»? Может быть, против отрядов народной армии Фына? Конечно, все эти посылаемые ночью оборванцы не солдаты, а просто фетиши, никуда не годные. Конечно, из двадцати четырех пушек, сданных Анненковым, всего две в порядке. Но ведь и пушки, вероятно, рассматриваются не более как фетиши. Сегодня назначен большой парад «войск».

Спрашиваем себя: «Зачем Фань устраивал нам обед?». Не есть ли это начало каких-то новых неприятностей? Ведь и в Хотане все преследования даотая начались с сорокаблюдного обеда, с почетных караулов и с уверений «мы ваши друзья». Вообще, здесь у синьцзянских китайцев слово «друг» имеет какое-то особое значение, и с нашим мерками нельзя подходить к местному понятию.

Наконец, дуту «просветился» и окончательно запретил открытие памятника Ленину. Интересно, какова будет судьба гигантских шагов, качелей, городков и клуба? Еще очень опасные занятия на дворе консульства – теннис. Не будет ли конфликта «водяного бога» и с этой противозаконной игрой? Где-то кто-то не знает о фетишизме Дуту.

В Британском музее хранится сборник указов дуту, и кто-то вводится в заблуждение, принимая отжившую вредную ветошь за осколки бывшей цивилизации. Кто-то вводится в заблуждение «ученой степенью» дуту и вегетарианством Фаня. Кто-то вводится в заблуждение, думая, что остатки фетишизма кроются в далеких тундрах и на уединенных островах дальних океанов. Нет, здесь в столице Синьцзяна, под «мудрым» правлением дуту фетишизм возведен в государственную форму религии и поддерживается указами «правителя».

Письма и телеграммы не приходят. Не сомневаемся, что они задержаны. Полицейский спрашивал Е. И., веду ли я дневник. Е. И. сказала, что дневник отослан из Кашгара в Америку. Как бы наши тетради не исчезли! Куда их спрятать в этом царстве фетишизма?

В Каме для свирепости и для резвости коней кормят сушеным леопардовым мясом и толченым чаем. Рассказывают о леопардовых пятнах, выступающих на крупах коней.

Завтрак у Хавальери. Среди русских один китаец, Чжу. Разговор о наших злоключениях в Синьцзяне. Чжу говорит: «Не судите Китай по Синьцзяну. Сюда хорошие китайцы не едут». Говорю ему откровенно, что мечтаю видеть лучших китайцев; хотел бы сказать о Китае самое лучшее, но вся Синьцзянская провинция, за исключением трех людей, не дала нам возможности к хорошим суждениям.

Сравниваем светлые настроения Сиккима, Гималаев, Индии, Ладака с тюремными соображениями Синьцзяна…

30 апреля

Прошлым летом было разрушено до семидесяти буддийских монастырей в Амдоском крае. «Дунганские» войска сининского амбаня употребляли пулеметы… Много тангутов^[228] погибло. Теперь геген амдоский запросил голоков о помощи. Голоки откликнулись на призыв; в течение наступающего лета возможны столкновения. Дунганами разрушено знаменитое изображение Майтрейи.

Лама из Кобдо производит сбор на построение нового изображения. Голоки постановили набор в войско по три мужчины от каждого двора. В Лабране устроены казармы дунганских войск, и антибуддийское направление поддерживается. Все это нигде не напечатано, и все это чрезвычайно важно для будущего. Помимо волн, замеченных миром, идет внутреннее волнение, оценить которое можно лишь на месте. Ф. повторяет: «Чжу вчера правильно сказал, что порядочные китайцы в Синьцзян не едут». Но и из Центрального Китая тут же приводит случай беззаконных задержаний. Ф. сомневается, чтобы из наших протестов что-либо получилось. Он говорит: «Здесь принюхиваешься к этому ко всему, как к песку в пустыне». Неправильно! Ведь даже в Хотане нам удалось сместить грабителя Керим-бека. Невозможно добру и злу «внимать равнодушно». Теперь главная задача выбраться из Синьцзяна. Е. И. не делает иллюзий, она знает, что будут предстоять всякие трудности. Правильно сказано индусами: «Принеси одну рупию – и все поверят, но принеси миллион – и все усомнятся».

Заболел Оренбуржец (лошадь). Пускали кровь. Говорят, нужно еще два раза объехать киргизские могилы, тогда поправится. Так говорят здешние «опытные» люди.

В Лхасе есть храм Гессер-хана. По сторонам входа изображены два коня – красный и белый. По преданию, когда Гессер-хан приближается к Лхасе, то кони эти ржут. Не будет ли скоро этот клич коней?

Обсуждаем вести из Синина. Как это замечательно, что нужные ламы приходят без опоздания. «Длинное ухо» Азии работает лучше радио. Из Кашгара на шесть радио нет ответа. Единственно можно предположить, что радио перехватывается и вместо назначения попадает на совсем иной стол.

1 мая

Первомайский праздник <…>. В 12 ½ час. обед с китайцами. Двор консульства красиво и красочно убран. Под большим навесом, увешанным яркими коврами, накрыты столы на сто человек. Рядом стоят три юрты для мусульман, где вся еда приготовлена без свинины под особым присмотром мусульманина. Перед юртами сиротливо стоит усеченная пирамида – подножие запрещенного памятника. Невозможно понять, почему все <…> плакаты допустимы, почему китайские власти пьют за процветание <…>, но бюст Ленина не может стоять на готовом уже подножии. Вся иностранная колония в сборе: здесь и итальянцы, и немцы, и англичане и сарты, и киргизы, и татары, и др. Работа объединения, совершенная консулом Быстровым за полгода, поражающа. И все единодушно тянутся к нему с лучшими пожеланиями. Китайские власти все налицо, кроме самого дуту, который счел за благо «заболеть» и предпочел послать вместо себя своего девятилетнего сына. Против нас сидит Фань. Он ничего не ест, кроме хлеба. Или диета, или ненависть, или верх подозрительности. Тут же сидит брат дуту – старик, ввергнутый в опалу своим правительствующим братом за либеральные воззрения. За обедом первым напился комендант крепости. Начал безобразничать, разбил несколько рюмок, толкнул ламу и, наконец, ногою подбросил поднос с мороженым. Этот случай с мороженым заставил китайцев принять меры, и комендант крепости был удален посредством полицмейстера и своих собственных солдат. Из китайцев больше всех был возмущен поведением коменданта девятилетний сын дуту. У него даже слезы выступили от негодования. Он забрал с собою разбитую рюмку, верно, чтобы представить своему отцу. Китайцы дружно чокались за процветание <…>.

Молодой хор спел несколько песен. Еще раз все потянулись к Б. с приветом. Гурьбою уехали китайцы. Е. П. П. говорит мне: «А мы, бывало, ходили смотреть на вас в щелочку, когда вы приходили к Куинджи». Оказывается, она знала и Архипа Ивановича, и жену его В. Л. И вот в Урумчи мы толкуем о Куинджи, вспоминаем его кормление птиц, вспоминаем его безбоязненные свободные речи, его анонимную помощь учащимся всех родов знания. Не ржавеет память Куинджи. Так обидно, что «Ленин» не успели написать на подножии «запрещенного» памятника. Ведь к этому имени тянется весь мыслящий Восток и самые различные люди встречаются на этом имени.

После обеда играют в городки и теннис. Через неделю будут открывать клуб. На маленькой сцене клуба кроме русских пьес предположено ставить мусульманские и китайские.

Вечером подходят новые сведения о событиях в Амдоском крае; о притеснениях монастырей китайскими солдатами, о вступлении китайских войск в Лабран, о разрушении изображения Майтрейи. Сроки подходят.

Поздно вечером неистовствует Тумбал. Приносят куличи и яйца от Г. и М. Завтра Пасха.

Совершенно так же, как во время Пржевальского, сарты мечтают освободиться от ига китайцев старого типа со всеми их поборами и притеснениями. Так же точно стоят еще дунганские могилы, свидетели «покорений китайских». Так же точно вспоминают люди Якуб-бека, кратко мелькнувшего в сознании сартов. Так же точно берегут сарты мечту о свободе. Так же точно гнездятся дрязги ямыней. Так же точно криводушничают амбани, близоруко не отличая друзей от врагов. Так же точно поет бакша песнь о бывших подвигах… Бывшее, бывшее, бывшее, дошедшее до края порога будущего. Скажем нашему знакомцу – китайскому свободомыслящему студенту: «Скорее установите новый порядок!».

Доходят вести о движениях кантонских войск. Шепчутся и подмигивают: «Как-то теперь извернется Янь-дуту?». Ведь тут сечением богов не отделаешься и петушиный бой не поможет… Мечта работает и зовет невиданных кантонцев, которые должны убрать грабительских амбаней, должны умерить купцов и дать свободу краю развиваться. О Фане, или, как его иногда зовут, Фыне, почему-то говорят осторожнее. Но Кантон привлекает народное сознание. Войска Кантона наделяются бывшими и не бывшими качествами.

А правительство Кантона называется и неподкупным, и справедливым. Если эти два свойства оправдываются, можно ждать повсеместных доброжелателей Кантона. Так промерзшие в ночной стуже путники ждут восхода солнца. И даже первые проблески света уже радуют. И мы радуемся. Кто знает? Ведь это, может быть, те самые культурные, устремленные к прогрессу и знанию китайцы, о которых мы так искренне мечтали, подходя к Хотану?

Приходят, спрашивают, нет ли у меня плоскогубцев-клещей. «Зачем?» – «А зуб вырвать». На перевалах, среди костров, был Босх или старый Брейгель, а тут уже Остаде.^[229] Однако зуб вырвали и клещи вернули.

Приходит китаец: «Кумашка яшка». Что такое? Смеется, уж не согдийское ли наречие, или нет ли здесь яфетидов?^[230] Оказывается: «ящик для бумаг». Можете представить, как создаются комбинации наречий, а потом будут вспоминать известный анекдот: «Раз-мо-кропо-годилось»…

Самодельные комбинации всевозможных языков действительно представляют поучительное зрелище.

В результате мы видели людей, вообще не знающих ни одного языка. Немного калмыцкого, чуть-чуть тибетский, два-три слова русских, китайских и сартских. Когда же такой лингвист взволнован – он начинает говорить на всех пяти языках. Быстро и непонятно, но в его представлении очень убедительно. Так же он мало уверен и в своей национальности; с необычайной легкостью он оказывается и русским, и китайцем, и торгутом… Так себе – «кумашка яшка». Интернациональный язык.

2 мая

Ясное утро. Приходят ламы поздравлять с праздником. Говорят: «Христос воскрес». А ну-ка, христианские служители, придете ли вы поздравить буддистов с их памятными днями? Открываем сундук с буддийскими картинами – развешиваем их и вместе с ламами любуемся яркими красками и глубокими символами науки, собранными в этих изображениях. Только знание без всяких предрассудков открывает новые возможности. И вчерашнее «случайное» становится в линию движения эволюции. А сегодняшнее «важное» оказывается часто просто случайным пережитком.

Вчера на обеде кто-то говорил нам, что вряд ли скоро удастся уехать из Урумчи. Может ли это быть? Столько срочного, столько безотлагательного впереди, а здесь полное бездействие. Сидение на сундуках! Ожидание каждого дня. Ничего из Америки. Почему друзья не действуют там? Даже срок выезда М. и З. неизвестен. Впрочем, может быть, что-то опять на телеграфе или на почте пропало. Или телеграммы дойдут через полгода. Здесь и так бывает. Телеграмма от апреля дошла в октябре.

3 мая

Приехал из Кобдо Цампа-лама; караван свой в 30 верблюдов оставил в Гучене. Был он сам немедленно вызван к дуту, имел длинное совещание и был поселен в ямыне, что делается лишь для чинов не ниже даотая. Они ждут приезда двух чиновников из Кобдо. Два монгольских ламы по-прежнему остаются под арестом. Слухи, дошедшие до нас в Карашаре, подтверждаются. Сведение от Б.: получена телеграмма о проездной визе. Это значит, что около 15 мая можно будет тронуться.

Здесь уже не дождемся сведений из Синина о голоках. Надо теперь же хлопотать о подводах до Чугучака и надо пересмотреть багаж. Телеграмма от 2 апреля дошла лишь 2 мая. Между тем до Бахты (граница) телеграмма идет один день. Значит, около месяца телеграмма лежала в Чугучаке, задержанная китайцами. Пешком из Чугучака можно доставить весть куда быстрее. Лишь бы не было новых китайских преследований!

4 мая

Бедному богу воды все-таки отрубили руки и ноги за нерадивость. Не успели отрубить, а дождь и пошел. Неужели китайский бог нуждается в таких суровых воздействиях? Пошел дождь со снегом, и улицы Урумчи превратились в черное, липкое болото. Можно себе представить, что здесь было за две недели до нашего приезда. Недаром рассказывают, что здесь и ослы, и кони тонут. Ничего не стоило бы замостить базар, приказав каждому торговцу сделать мостовую против своей лавчонки. Но здесь «всемогущий» дуту не проявляет свою власть. «Магистр» наук легко мирится с бассейнами грязи. Другое дело, если ему нужно пристрелить заподозренного противника в спину. Рассказывают, что лет двадцать тому назад тибетец был почтен китайским императором необычно высоким титулом. Для передачи титула был устроен обед у местного амбаня. После церемонии и изысканного обеда за спиною гостя из-за занавесок выступил солдат и ударом сабли снес голову осчастливленному императорской лаской. Новые сведения!

Еще и еще раз можно оценить «почту» лам. Гораздо раньше государственной осведомленности, гораздо точнее приносят ламы самые лучшие вести. И каким огнем блеснут узкие глаза, если заметят незнание собеседника. И тогда уже не ждите правильных рассказов; тогда вас переведут в разряд незаслуживающих внимания; махнут пренебрежительно рукой и шепнут: «Пеллинг!».

Пришли Б., П., Я., С., А., П., К. и другие смотреть серию «Майтрейя». Какие хорошие люди все они.

5 мая

В Туркестане один мулла приказал за непосещение мечети вылить сорок ведер воды на темя «правоверного». После семнадцатого ведра неисправный «правоверный» умер. Однако, что же делать с такой логикой?

Все пошло как-то быстро. Уже нашлись возчики. Теперь надо выбрать путь. Предлагаются три комбинации. Одна – на Кульджу, оттуда мотором до Ташкента и прямым поездом на Восток. Вторая – Чугучак, Семипалатинск, Новосибирск. Третья – Тополевый Мыс, Зайсан, Иртыш, Семипалатинск, Новосибирск. Заманчива третья комбинация, где едем пароходом по Иртышу среди долистых и холмистых далей. Уж очень заманчиво. Но не помешают ли опять китайцы? Мнения делятся. Одни полагают, что очередная гадость будет проделана. Другие думают, что на этот раз китайцы устыдятся. Лично я не оптимистичен. Ведь и в Кашгаре уверяли, что больше наглостей не будет, но одна из главных наглостей была проделана в Карашаре, то есть после Кашгара.

Мы ходили с Б. за город по направлению к Богдо-Улу. Бесконечные дунганские кладбища. Ряды курганчиков. На вершине каждого всегда поставлен горшок, сосуд или черепки горшка – обряд древней курганной тризны. Несмотря на мусульманство, дунгане сохранили какие-то своеобразные черты. Китайская народная религия и шаманизм оставили свои следы. Приехал Фильхнер. Кажется, ему разрешены все съемки. Странно, почему Германии все можно?!

6 мая

Укладка. Уговоры с возчиками. Три тройки до Тополева Мыса за 660 лан.

7 мая

Утро у Фаня. Все притворно любезны. Будто бы обещал не препятствовать нам ехать через Тополевый Мыс по Зайсану. Многие новости про Цампу. Как и в Карашаре, слышали, что положение серьезное. Предлагают 10 000 000 лан, чтобы привлечь 30 монгольских хошунов на сторону дуту.

К вечеру пошли по холмам под городом с Б. Опять кладбище. Среди голого поля десяток крестов и два памятника. История одного из них трагична. Молодой человек, солдат Кутейников, приехал к отцу после гражданской войны. Родные и добрые друзья набросились на него, всячески поносили его и, наконец, связали и заперли в чулан, где он и повесился. И вот над ним стоит высокий памятник с большим черным крестом и со слезливыми текстами.

Сегодня прямо знойный день, точно в июле. Снег на Богдо-Уле значительно сошел. Через восемь дней опять в далекий путь. Яковлева говорит: доедете до большого города и будете скучать. Именно так.

8 мая

Слухи ползут: сининский амбань бежал с 20 тысячами войска под давлением тангутов. Неужели уже голоки подошли? Ведь это начало чего-то длительного.

Давно было известно, что католические клирики пользуются оккультными силами. Об этом сообщено много раз в литературе, но, конечно, сами ксендзы упорно скрывают такие способы воздействия. Здешний католический миссионер очень откровенен в этом отношении. Он прямо и без особого повода рассказывает Е. И., как он может «производить чудеса», то есть пользоваться спиритизмом и магнетизмом. Спешность нашего отъезда мешает, а то патер, наверное, продемонстрировал бы что-либо поучительное.

Как странно подумать, что здесь и фетишизм, и примитивный спиритизм, и суеверие, и крик муллы, и имя Конфуция – все спутано в нерасчленимый комок.

Скоро наш геше^[231] уйдет в свои горы. Сегодня он рассказал, что настоятель медицинской школы в Лхасе говорил ему об «азарах», как они называют махатм, живущих в горах и применяющих свое глубокое знание на пользу человечества. Слово «азара» еще нам не встречалось. Это не санскрит. Но как трудно заставить геше рассказать такие подробности! Скоро уйдет он. Скажет таин-ламе все им упущенное. Страх плохой советник.

9 мая

Опять жара, несвойственная для начала мая. Кто говорит, что это к дождю, кто «успокаивает», что вообще уже началась жара. Китайцы своими проволочками точно преследуют Е. И. Так все сложно, так много вопросов и необыкновенных условий. Надо ускорять отъезд.

Настоятель медицинской школы говорил нашему геше, что он сам встречал одного такого азара в горах Сиккима. Трудно узнать больше того, что там был маленький домик и что азара был очень высокого роста. Потом азара удалился с этого места. Такие же самые вести ползут по всей Азии.

Ездили за город. Куковала кукушка. Летали удоды и звенели цикады. К вечеру – гром. Читала Е. И. записки по основам буддизма. Как красиво выходит, когда шелуха позднейших наносов слетает, когда труд и знание занимают должное место.

10 мая

Солдаты перестали учиться. Праздник. Говорят, потому, что сининский амбань разбит. В последней пекинской газете сообщается, что Ганьсу и Синьцзян оставлены в сфере влияния народной армии. Для Синьцзяна это знаменательно.

Вдруг все перевернулось так, что необходимо ехать как можно скорее.

Живет до сих пор сага о Гессер-хане: «Гессер-богдохану посылается семь голов, отрубленных у семи черных кузнецов, а он эти семь голов варит в семи медных котлах. Делает из них чаши, оправляет эти чаши серебром. И так из семи голов вышло семь чаш, которые Гессер-хан наполнил крепким вином. После этого он поднялся к мудрой Манзал-Гормо^[232] и отдал ей эти чаши и угостил ее. Но она взяла эти семь чаш из семи голов черных кузнецов и бросила их в небо. И образовали семь чаш созвездие Долон-Обогод (Большую Медведицу) и сторожит оно сроки».

Как замечательно влиты символы в эти неясные и как бы лишенные значения слова, связывающие Гессер-хана с семизначным созвездием Севера. Монгольская «габала»^[233] и особенные чаши бутанских храмов напоминают о тех же устремлениях и надеждах. Твердится указание из Трипитаки,^[234] что «Будда указал, что чаша его в срок новых достижений мира станет предметом искания, но лишь чистые носители общины могут найти ее». Так, так!

«Рибхвасы^[235] мчатся к Савитри – Солнцу за Сомой»,^[236] согласно мудрости Ригведы. На блюде джиль-кор^[237] вычеканена в середине гора Сумеру, а по сторонам ее четыре страны света в виде больших островов вокруг. Как бы точка на одинаковом расстоянии от четырех океанов…

Лама провозглашает: «Да будет жизнь тверда, как адамант; победоносна, как знамя учителя; сильна, как орел, и да длится вечно!»

11 мая

Приняли приглашение на завтрак у Фельдмана. Там же Фильхнер и католик-миссионер. Сильный и работоспособный, в кожаной куртке, загорелый Фильхнер полон энергии. Задание его любопытно. Он объединяет магнетические исследования между Ташкентом и Средним Китаем. Измерения были сделаны в России, а Институт Карнеги, с большими затратами, произвел эти работы в Китае. А теперь Фильхнер объединяет эти две области исследований, как он сам сказал.

Вспомнили его происшествия с голоками. Все-таки хвалит он их. И любит Азию. Уже навсегда привлечен очарованием азиатских просторов. Об истинном маршруте своем утаил.

Примечателен разговор с миссионером. Толкует о новом понимании буддизма, говорит о настоящем значении понятия нирваны. Говорит о желательности немедленного сопоставления буддизма и католицизма. Знает литературу. Очень примечательно.

А холод ползет от Богдо-Ула, и ветер захолодел. Делаем всякие попытки ускорить выдачу китайских паспортов. Вечером Фильхнер просил консула сообщить германскому послу о препятствиях, чинимых ему Фанем. Обычная техника.

12 мая

На столе у консула лежит прошение, подписанное отпечатком пальца. Киргиз – бедняк жалуется: три года назад около Манаса он с дочерью, девяти лет, ночевал у дунганина. За ночлег дунганин запросил дочь киргиза. Тот отказал. Дунганин избил его, выгнал, а девочку оставил себе и держит ее уже три года.

Обычное здесь явление умыкания и продажи детей с целью работы, а чаще с целью разврата. Зачем созывать лицемерные конференции о невольниках Африки, когда в серединной Азии и повсюду в Китае продажа людей является самым обычным явлением. Все деловые учреждения края знают этот институт рабства, и никто не требует его прекращения. Где же протесты и требования?

Получили приглашение от генерал-губернатора завтра на завтрак. Все те же люди: Фань, Фильхнер, миссионер, Кавальери…

На базаре возник слух о походе на Кобдо, и последнее посещение генерал-губернатором консула связывается с этим слухом. В Шарсюмэ спешно выехал даотай, алтайский командующий местными войсками. Это обстоятельство еще более усиливает слухи о возможных военных действиях.

Ясный, свежий день. Вот бы уже ехать! Но уехать до субботы не удастся.

Рин-се, то есть сокровище, называется как бы каменисто-металлическая масса, остающаяся после сожжения мозга, от двух мозговых затылочных наростов. По количеству этой массы судят о психическом развитии умершего. Какое доказательство материализма! На границе Тибета мы видели такую «массу» после сожжения одного монгольского ламы. Она похожа на отложение янтаря.

13 мая

Утром приходит монгольский лама. Вот радость! То, что мы знаем с юга, то самое он знает с севера. Рассказывает, что именно наполняет сознание народов, что они ждут. И при рассказе глаза его наполняются неподдельными слезами. Наш друг Т. Л. шесть месяцев был около Лань-чжоу и ежедневно говорил о значении будущего. «Знали мы давно, – говорит лама, – но не знали, как оно будет, и вот время пришло. Но не каждому монголу и калмыку можем сказать мы, а только тем, кто может понять и действовать». И говорит лама о разных «признаках», и никто не заподозрит таких знаний в этом скромном человеке. Говорит о значении Алтая.

А после этих настоящих и серьезных разговоров – лицемерный завтрак у генерал-губернатора. Опять идем бесконечными переходами ямыня, опять вопросы о здоровье, опять тосты за здоровье. Опять плавники акулы, бамбук и древесные грибы. Хозяин уверяет, что местные сарты лучше всех народностей земли. Несколько лет тому назад он уверял то же самое о дунганах и даже завещал похоронить его на дунганском кладбище. Но теперь его «курс» не на дунган, и завещание уже отменено, а сарты провозглашены лучшею народностью. Е. И. шепчет: «Какой страшный старик». В настроении похоронного шествия идем обратно по переходам и дворикам, и генерал нам оказывает «высшую честь» довести до экипажа. Ни слова о расследовании дел хотанских и карашарских, будто так все и кончилось и все запрещения работы должны быть проглочены за завтраком.

Можно всячески оскорбить, а потом замазать все плавниками акулы. Сегодня запечатают наши сундуки, чтобы нас не тревожили на границе. Три часа длилась бессмысленная тягучая процедура отмыкания сундуков и никчемной переборки вещей. И когда эта нелепость будет оставлена?

К вечеру происходит уже знакомая нам провокация. Какой-то дунганин отвратительного вида набросился и избил Рамзану. Схваченный, он уверял, что принял Рамзану за китайца и потому избил его. Странное объяснение. Опять странно, что провокация происходит именно в день завтрака у генерала. Вечером нас предупреждают о двух опасных местах по пути до Тополева Мыса. Грабят киргизы. Конечно, здесь конвой не дается губернатором. Конвой нужен там, где безопасно.

Рассказывают, как дервиши иногда убивают «неверных». В толпе, или танцуя, дервиш оцарапает гяура сильно отравленным ногтем, и смерть иногда наступает в тот же день. Средневековье!

14 мая

Дали нам паспорт до Пекина, длиною в мой рост. Этакая нелепость – писать в паспорт число и описание всех вещей. Сколько изменений за дорогу произойти может. Китайцы Синьцзяна, зачем вы так себя показали нам?

Оказалось, что наши возчики вовсе не китайские подданные, а русские из Бухары. Теперь масса таких хамелеонов. Такая чепуха с паспортами!

Интересны вулканические следы в районе Чугучака, Кульджи, Верного и Ташкента. Земля точно дышит. Как бы гигантская динамо-машина работает в продолжение месяцев.

Сегодня прощальный обед у Г. Ох, сколько хлопот с укладкой. Вещи – враги человека! Уедем ли завтра?!

15 мая

А ведь так мы и не уехали сегодня. Возчик отказался грузить. Все силы и увещания были применены, но старик остался деревянным. Главная причина, что суббота считается у мусульман плохим днем. Такая чепуха! А целый день потерян.

Слышали рассказы о каракиргизах. Как в 60-х годах киргизы сварили в котлах три тысячи русских казаков. Такие же сведения варки и сжигания в печах киргизами известны и за ближайшее время. Напутствует нас целая серия историй о грабежах. Киргизы ограбили тридцать арб. Киргизы ограбили путешественников. Киргизы стерегут ущелье за семь дней отсюда. У киргизов – бомбы. Словом, какая-то каракиргизская тысяча и одна ночь.

16 мая

Все-таки выехали. После всяких препирательств с возчиками кое-как погрузились. Конечно, китайцы остались верны себе. Последнюю ночь Сун плакал и сказал ламе, что полиция и ямынь запретили ему идти с нами до границы. Кто знает, что за смысл в этом Новом вторжении в нашу жизнь? Или Сун давал о нас слишком хорошие отзывы? Сун совершенно расстроен.

Все хорошие люди из Урумчи провожают нас. Правда, сердечные люди. Точно не месяц, а год прожили с ними. Посидели с ними на зеленой лужайке за городом. Еще раз побеседовали о том, что нас трогает и ведет. Почувствовали, что встретимся с ними еще, и разъехались.

Налево лиловели и синели снежные хребты Тянь-Шаня. За ними остались калмыцкие юлдусы.^[238] За ними Майтрейя. Позади показался Богдо-Ула во всей его красоте. В снегах сияли три вершины, и было так радостно и светло, и пахло дикой мятой и полынью. Было так светло, что китайская мгла сразу побледнела.

Все-таки нас остановили на таможне. Несмотря на трехаршинный паспорт, опять к чему-то бессмысленно пересмотрели наше оружие… Дальше, дальше…

Стоим в Санджи, селение в 39 верстах. Стоять за околицей нельзя: опасно ночью, да и наш верный страж Тумбал остался в консульстве. Стоим во дворе. Старая сартка в белом степенно ходит по двору. Девочки со многими черными косичками проворно шныряют из хаты. Уже шесть часов, а жар еще не начинает спадать. Как это будет с Е. И.? Сегодня ей было уже трудно. И какое право имел этот хотанский дьявол арестовать и так задерживать нас? Ведь мы могли здесь проезжать более месяца тому назад, когда не было жары! И вместо расследования возмутительного насилия нас угощают лицемерными обедами и притворными тостами. Где же справедливость Синьцзяна? Вырождение.

Вечером опять приходили какие-то типы и смотрели вещи. Поймите же, китайцы Туркестана, пока путники в вашей стране не более как арестанты поднадзорные, до тех пор и вы сами останетесь на уровне тюремщиков. Пора вам знать больше и не утверждать, что текущая на запад река – течет на восток, как делает «ученый» комиссар по иностранным делам. Говорят: «Китайцы – бывшая великая нация». Довольно всяких бывших людей. Теперь время людей настоящих. Некоторые до того принюхались к здешнему произволу, что флегматично замечают: «Хоть сто лет судитесь с ними – они никакого расследования не сделают, а решение их суда зависит от количества тысяч долларов, уплаченных судьям». Так говорят люди, долго жившие в больших городах Китая. Как же трудно живым китайским ячейкам, задавленным преступным мещанством! Опять вспоминаю грустные глаза китайского студента в Америке; теперь он нас спросит: «Каково ваше мнение о китайских чиновниках?». Является вопрос: откуда же берутся эти пресловутые чиновники? Из народа? Разве?

17 мая

В 5 утра уже тепло. День подготовляется знойный. На базаре к столбу привязан человек. Преступник? Или слишком умный? Опасный? Нелюбимый? Оклеветанный? Богдо-Ула потонул в тумане, но влево протянулись на весь день пути цепи Тянь-Шаня. Истинно – небесные горы. После фиолетовых окаймлений виднеются голубые кряжи, и сверкают снега. Милые горные снега! Когда опять вас увидим?

Песчано и пыльно. К 12 часам мы прошли 9 потаев, то есть 36 верст. Будем стоять в дунганском селении Хутуби. Вода и вчера была скверная и сегодня не лучше. Из-за зноя решаем выйти ночью, чтобы дойти до Манаса к полудню.

Вспоминаем Б., исключительный тип нового человека. Крестьянин, отважный воин со всеми «Георгиями», на войне с 1914 года, природно богато интеллигентный, без суеверий и предрассудков, широко подвижный и разумно решительный. Страна может гордиться такими новгородцами. Вспоминаем всю дружную группу из урумчинского консульства.

В придорожных ивах щелкают соловьи. Садык, кучер, предлагает еще вечером сегодня проехать 5 потаев и тем сократить завтрашний путь. Грузовые тройки опять отстали. Старик извозчик заявил мне, что он поедет не по условию, а как бог захочет. Я поручил перевести ему, что и вернется он, как бог захочет. Расстояние между Олон-Булаком и Кульдиненом считается опасным местом по грабежам. Всем повозкам советуют ехать вместе и оружие держать заряженным. Обстрел начинается с обеих сторон ущелья.

К вечеру жар усилился. В семь часов нет никакого облегчения. Экий преступник Ма – даотай хотанский. Из-за ареста и насилия его мы потеряли два с половиной месяца, и сейчас уже были бы давно за пределами китайской пляски смерти. И неужели никто из вас, из тех китайцев, кто считает себя цивилизованными, не возмутится произволом хотанского чиновника? Неужели мне придется оставлять пределы Китайского Туркестана с твердым убеждением, что эта страна для культурных посещений не пригодна? А ведь так искренно нам хотелось сказать о Китае слово сочувствия, так хотелось найти лучшие оправдания! И вместо того едем с сознанием пленников вырвавшихся из гнезда грабительской банды.

Знойно и душно.

18 мая

Встали ночью в два с половиною часа. Всеми мерами подгоняли гнусного возчика и в половине пятого вышли. Утро затучилось. Облака пошли в опаловую морщинку. Даже дождик прохладный пошел. Жар поднялся лишь после часу дня. Пестрели горы Тянь-Шаня. Лиловели ирисы. Густо зеленела свежая трава и чудесно пахла после дождя. Немного испортили настроение еще одна таможня и третий осмотр паспортов. К чему? Зачем ездить по дорогам, если, свернув к горам, можно проехать вовсе без досмотров. Эти досмотры для арб и для незнающих путников, но опытный наездник всегда легко минует все эти мишурные заставы.

Напомнили о резне при восстании дунган развалины старого Манаса. Стоят груды глиняных стен. Остатки храма. Пустые глазницы окон и дверей. Манас перенесен дальше за один потай. А всего сегодня мы сделаем ½ потаев.

Те же базары Манаса. Те же дунгане. Иногда попадается калмык. Здесь уже не торгуты и не хошуты, а олеты, которые занимают Илийский край, Кульджу. Разницы во внешности не видно. По всему пути растянулись караваны верблюдов, несущие 100 000 пудов шерсти, накупленной для экспорта. Важно звенят колокольчики. Садык, кучер, с особым ударением скажет: «На Чугучак – шерсть». Исполняется мечта края о восстановлении сношений.

Стоим у старшины. Здесь дворы несколько чище, нежели в Кашгарском и Карашарском округах. Говорят, что и здесь будут смотреть паспорт. Лишь бы не разорвали эту длинную диковинку. Хочется довезти его и воспроизвести.

Среди дня нам казалось, что мы едем четверть века тому назад по равнине Средней России. А теперь мы сидим в грязной белой комнатке. Е. И. вспоминает, что так же точно двадцать пять лет назад мы сидели в хибарках в Меречи, или в Велюнах на Немане, или под монастырями Суздаля. Или позднее – в каморках Сиены и Сан-Жеминьяно. Мы видели, видели, видели!

День кончился еще третьим осмотром оружия и разбором нашего паспорта. Пришел от амбаня какой-то полуграмотный курильщик опия. По складам читал наш саженный паспорт. Потребовал вынуть ружья из чехлов и боязливо потрогал револьвер. Долгое время он мялся и бубнил что-то, а потом ушел, поручив нас под ответственность содержателя постоялого двора. Можно ли включать такие власти в эволюцию человечества? Просто омывки какие-то. Но эти глупо-докучливые омывки способны затмевать сияющие горы; способны превратить каждое мирное настроение в ощущение тюрьмы. Долой невежественность!

19 мая

Какой добрый знак! Так нам сказали. В чем дело? Слышим какую-то нескладную музыку: пискучий кларнет вроде волынки, цимбалы и барабан. Эта писклявая дребедень продолжается весь вечер. В чем дело? Оказывается, рядом умер человек и его собираются хоронить. Недаром в Манасе в целом ряде лавочек множество пестро-весело раскрашенных гробов. Говорят, что для путешественников это очень добрый знак, если рядом умрет человек. Неизвестно, по знаку или нет, на полпути у нас сваливается колесо. Надо чинить в ближайшей деревне.

Сегодня путь совсем коротенький – всего 48 верст. Пришли уже к половине второго. Ясно, что можно было бы пройти еще 2 ½ потая. Но все дело в невозможном возчике. Сидим в Улан-Усуне и ждем телеги.

Яркий день. На дальних горах как будто прибавился снег. Заманчивы уходящие хребты. Степь залита сочной зеленью и лиловыми ирисами. Четкими силуэтами пасутся стада. Лама отошел в сторону и обратился на восток – молится. Долетает ритм его славословий. Вероятно, зовет он новую эру, время Майтрейи, наступление которого знают все буддисты. Под линией снегов на горах притаилось несколько больших калмыцких монастырей. В каждом – несколько сотен лам. Монастыри большею частью в юртах – кочевые, но есть и храмы. А нам-то их нельзя увидать. Если хотите, можете увидеть нелепый храм черта в Урумчи, но буддийские монастыри смотреть нельзя. Нелепо и глупо.

А трава так зелена, и скворцы и сойки кричат в листве карагачей. Кукушка наскоро считает года. По степи стоят столбы дыма – жгут камыш. Эти дымы из «Половецкого стана» особенно характерны для горизонта степей. Вспоминаем сны – картины 1912 года: «Змий проснулся» и «Меч мужества», когда огненный ангел принес меч мужества стражам.

Говорят, на Алтае весною цветут какие-то особенные красные лилии. Откуда это общее почитание Алтая?!

Жара. Нас предупреждают, что здесь много краж. Генерал-губернатор о нашем проезде не послал обещанного приказа. В конце концов и хорошо! По крайней мере у нас нет и капли сознания, что китайцы хоть что-нибудь сделали, кроме оскорблений, насилий и препятствий. От Улан-Усуна четыре дня езды до торгутского летника. Одинаково от Кучи, Урумчи и от Улан-Усуна.

20 мая

Поднялись в 4 часа. Вот красиво! Горы розовеют. Поднимаются лиловые туманы. Пышнеет трава. Выехали в 5 ½ часов еще до жары. Бодро проехали 9 потаев (36 верст) до Янцзыхая. Отличная дорога. Свежо и сладко пахнет серебристая джильда. Поют птицы. Так много птиц давно не слыхали. Проехали равнину, усеянную могильными бугорками, – следы боев в дунганское восстание. Как заповедная стена, стояли серебряно-голубые горы. Прибыли в половине десятого в Янцзыхай, и вовремя. Солнце уже стало жечь. Все уже накалилось. С радостью входим в маленькую глинобитку. Будем здесь до 12 часов ночи, а там при луне, в холодке, дальше – до Шихо. В чем-то почти неуловимом уже чувствуется близость России. Шире ли улицы селений; больше ли пашен; чище ли постоялые дворы? Опять сидим в маленькой глинобитке. В комнатке хлопочут касатки – под балкой их гнездо. И опять вспоминаем Подольскую или Казанскую губернию. Вспоминаем Ефима из Ключина.

Точно колеблется почва. В области Чугучака есть потухшие кратеры. Не так давно подземная работа была так напряжена, что ждали извержения.

21 мая

Поднялись в 1 час ночи. В темноте, при начавшемся буране, вышли в три с половиной часа. Горы скрылись в облаках пыли. Прошли по равнине крупной гальки. В час дня пришли в Шихо, пройдя 16 потаев.

На полпути остановились кормить лошадей. Собралась толпа дунган и китайцев. Топтались, щупали нашу коляску, пытались потрогать нас. Сущие зверушки! Вспоминали, как пятнадцать лет тому назад в Шарсюмэ был амбань русофил и против него было послано из Урумчи 10 000 дунган. Но из Зайсана успел подойти русский батальон, и 10 000 урумчинского войска немедленно разбежались. Теперь сын этого амбаня, олетский князь, живет на день пути от Шихо. Он получил образование в России. В том же направлении находится и большой калмыцкий монастырь. Шихо является перекрестком между Урумчи (6 дней), Чугучаком (6 дней), Кульджою (9 дней) и Шарсюмэ (12 дней).

По пути встретили три арбы ценного груза – маральи рога; вероятно, идут из Русского или Монгольского Алтая. Идут через Урумчи на Гучен – в Китай для изготовления ценных лекарств.

В Шихо во двор бывшего русского подданного нас не пустили. Качество дороги здесь гораздо лучше, нежели в Кашгаре – Аксу – Токсун. На широких пространствах гальки можно бы легче легкого сделать прекрасное шоссе. Но для китайцев – чем меньше путей сообщения, тем спокойнее; чем меньше просвещения, тем способнее для «правителей».

Пришла «власть предержащая» за паспортами. И была эта бедная власть так оборвана, так воняла и так мучительно по складам пыталась читать бесчисленные иероглифы трехаршинного паспорта. Отдали мы паспорта власти не без опасения: в «ценном» документе и без того уже углы износились от бесчисленных осмотров.

Е. И. спрашивает: «Если бы китайцы нас приняли ладно, ведь многое от этого изменилось бы?». Многое, многое!

Никаких сведений из Америки. Когда и где сможем мы получить их? На телеграмму, посланную 12 апреля, до 16 мая ответ не пришел. Состояние телеграфных столбов, проволоки и изоляторов указывает: «Оставьте все надежды». Надо сказать Х., чтобы не посылали телеграмм по бентлей. Тут и без шифра извращаются слова неузнаваемо.

22 мая

Пески до самого Чайпецзы, покрывают около 16 потаев. Легкие облачка скрыли солнце, иначе был бы зной несносный. Как Садык говорит: «Лошадей бы зарезали». Никогда не видали столько дичи: золотистые фазаны, куропатки, гуси, кроншнепы, утки, чайки, зайцы. Фазаны сидят на дороге перед самым экипажем. Вышли в 5 утра, дошли в 2 ½. Предлагают лучше двигаться ночью. Чайпецзы – бедное место, дворы грязны. Стоим за селением у речки. Позади скрылись отроги Тянь-Шаня, а далеко впереди, к северу, показалась легкая линия Тарбагатайских гор. По степи маячат китайские могилы в виде курганчиков. Опять пришел вонючий оборванец и унес куда-то паспорта. Уморительно сверял наши физиономии с карточками. Нескончаемый полицейский участок!

Узнали мы, кто такой цаган-хутухта.^[239] Оказывается, он олет. Сейчас находится в Лабранге. Как поучительно сверять лик Майтрейи из-за Гималаев со сведениями с севера. Только так складывается истинный облик лиц, событий, верований. Каждая страна, не удаляясь очень от истины, вкладывает свои особенности и свою наблюдательность. Тибет преувеличил таин-ламу. Сведения о цаган-хутухте совпадают.

Цветет джильда, розовеет свежая жимолость. Пахнет весенней свежестью к вечеру. Опять будет драма с возчиками: надо уговорить их двинуться ночью. Решили не спать, а идти в одиннадцать часов ночи.

23 мая

Вечер начался неспокойно. Приехали странные китайцы с десятью солдатами. Исполняют какое-то таинственное поручение генерал-губернатора. Едут в Пекин и Москву. Плетется какая-то сеть.

Получили совет – уезжать немедленно, привязать, заглушить колокольцы под дугою и погасить огни. Неспокойно. Так и сделали, и вышли под дождь и ветер с заряженным оружием. Шли глубокими, тяжкими для лошадей песками. Восемнадцать потаев перехода до Улун-Болыка взяло 12 часов, из них два часа на кормежку лошадей. Улун-Болык – бедный лянгар. Пищи нет. За семь потаев до лянгара пески перешли в темное гальковое взгорье Джаирских гор. Все стало четким. Заклубились ослепительные грозовые тучи, и в стороне Чугучака загрохотало. Сидим на бугре около убогого китайского храмика. Перед нами в последний раз тянется и тонет в тумане гряда Небесных гор. Так они небесны в тоне, так богаты белыми гребнями.

Так мало еще знают о калмыцких улусах. Когда и кому удастся пройти через все лабиринты захороненных богатств? Вся даль трепещет в сияющей радуге испарений. Сапфировая пустыня и эфирные горы слились с небом. Разукрасились холмы в золоте. Уж очень красива ты, Азия. Твой черед. Прими чашу мира.

Едут дунгане и калмыки с ними. В тоне, как калмык говорит с нами, звучит какое-то доверие и близость. Простодушно рассказывает, как он хотел охотиться в горах, а местный князь запретил. Через дорогу перебежали шесть серых серн. Можно представить, сколько дичи в горах.

Телеги опять не пришли. Будем третью ночь без сна.

24 мая

Для дальних путей пригодны лишь ладакцы и некоторые монгольские хошуты. Все остальные слабеют, теряют бодрость и впадают в уныние.

Простились с Тянь-Шанем. Впереди бесснежные мелкие купола Джаира. Сегодня тот самый страшный день, о котором твердят караванщики. Именно в ущельях Джаира бывают грабежи и убийства. Взгорья Джаира встретили нас очень сурово. Ледяной вихрь, дождь, град, а под ночь лед и снег. Наш возчик ухитрился 17 потаев пройти в 22 часа. Дошли в половине третьего ночи. Измочалились окончательно плестись за арбами с заряженными винтовками. Оту – бедная станция в середине пути, утопающая в грязи. После нас приехали китайцы. Началось безобразие – ходили через нас, плевали, тут же развели кизяковый огонь, выедающий глаза, капали масло и обливали чаем. Мы были рады вечером отправиться в Кюльдинен. Разбойников не видали. Теперь говорят, что главное место разбоя – не сегодняшний путь, а завтрашний, между Кюльдиненом и Ядманту. По снегу добрались до Кюльдинена. Поместились в вонючей лачуге и спали четыре часа беспросыпно. А там опять грузились, опять ссорились с негодным возчиком.

25 мая

Весь день прекрасен. Верно, что в узких ущельях красных гор могут быть нападения. Где-то близко во время гражданской войны многие сотни русских были изрублены киргизами. В наших людях чувствуется настороженность. Как нарочно, в самой узкой щели у второй арбы ломается ось, и остальные четыре повозки оказываются запертыми. Самый удачный момент для грабителей, но они не являются. Два часа возятся с телегой. В пути по косогорам еще три телеги перевернулись.

После красных и медных гор мы спускаемся к зеленой степи, окруженной синими хребтами; и опять чистота красок похожа на волшебную радугу. Мапан (13 потаев от Кюльдинена) – степное радостное, веселое место отдыха. По окраинам селения стоят юрты. Толпятся стада. Киргизы в малахаях скачут, как воины XV века. Калмыки с доверчивыми лицами. Не успели найти место остановки в Мапане, как приходит калмык со сведениями чрезвычайного значения: «Во втором месяце, то есть в марте, от урумчинского генерал-губернатора распространялись известия по улусам, стойбищам и монастырям о том, что таши-лама избран китайским императором. Еще на трон не взошел, но уже принял тамгу (печать)». Только бывшие в Азии могут оценить значение этой выдумки для Монголии и Тибета. Конечно, в данном случае урумчинскй властитель имеет в виду именно Монголию. Да, об этой выдумке газеты не пишут и Рейтер не телеграфирует, но именно эти незримые слухи создают будущую действительность.

Много вестей про таши-ламу будет бродить по калмыцким и монгольским просторам. На многие годы!

Петля на Монголию задумана генерал-губернатором широко, и он думает, что никто об этом не знает. Но система китайских подкупов такова, что не только ямынь губернатора узнает все события, но и о ямыне все, кто хочет, тоже узнают все. Налаженная машина действует в обе стороны.

Все богатство этой страны, вся ее красота, вся ее значительность дут новых путей, новую культуру и самосознание. Оцените значение слуха о новом китайском императоре. Калмыки радуются притоку товаров из России. Говорят: «Теперь в России все хорошо».

26 мая

Калмыки просидели у ламы всю ночь. Принесли много новостей. Эти «устные газеты» имеют обширный политический отдел. Калмыки очень хвалят <…>. Удивительно, как быстро добрая слава о нем прошла по всем калмыцким землям. Простились мы с калмыками. Ждут они.

Сегодня путь долгий – 90 русских верст. Едем зеленеющей степью. Всюду юрты, стада. Над дальними Тарбагатайскими горами собирается вновь непогода, и холодеет ветер. Справа четыре отрога Алтая. Проехали поселок Курте, где дорога разделилась на большую – на Чугучак, и малую и глинистую – на Дюрбюлджин. В Дюрбюлджине те же глинобитки, но еще большая смесь народностей. Исчезло преобладание сартов или дунган.

Стоим в «мойке шерсти» у Князева. Его представитель Р. любезно уступил две своих комнаты. Жена Р. недавно из Семипалатинска, но уже рвется обратно. Говорит: «Здесь в китайской грязи и тьме задыхаюсь». Хвалит жизнь за границей.

Много хлопот с возчиками; надо уговорить их доехать в один марш до русского поста. Не советуют на ночь оставаться в китайском посту или в полосе между постами (русских 30 верст). Там бывают и кражи и грабежи. Будем стремиться проехать все 75 русских верст до Кузеюня в один пробег. Лишь бы китайская таможня не задержала нас. Даже Садык (кучер) нервничает и советует не задерживаться на китайском посту.

Еще анекдот: «В Урумчи лежит непохороненное тело чугучакского даотая. При теле живет белый петух, которого везут при гробе из Чугучака». Плохи дела мертвеца; из Пекина получен приказ возбудить посмертное судоговорение против бывших преступлений даотая и до конца процесса не погребать и не отправлять тело на родину. Вот уже подлинные мертвые души, и для балагана еще кукарекает белый петух. Не побывши в Китае, невозможно верить подобным танцам смерти. Как мало знают Китай, а в особенности в Америке. Помню, Лауфер в Чикаго говорил мне: «И чего это носятся с китайцами, не зная их». Тогда и мы еще знали только «музейный» Китай, но не действительность Синьцзяна.

Накопляются альбомы зарисовок.

27 мая

День прекрасный по краскам. Синие горы, шелковистая степь. По левую руку – снега Тарбагатая, а прямо на север – отроги самого Алтая. Алтай – середина Азии. Стада в степи. Большие табуны коней и юрты черно-синие и бело-молочные, и солнце, и ветер, и неслыханная прозрачность тонов. Это даже звучнее Ладака.

С утра нас измучил негодяй возчик. Все у него не в порядке, и телеги разваливаются – хуже такого мы еще не видали. После выступления возчика – ряд китайских интермедий. Амбань назначил солдата ехать с нами до пограничного Кузеюня. Солдат приехал, повернулся в воротах, сказал, что едет пить чай, и более мы его не видели.

Когда же мы проехали пять потаев до пограничного пункта, тут началась комедия, но от нее хотелось плакать. Трехаршинный паспорт и печати генерал-губернатора мало помогли. Полуграмотный таможенник хотел вскрывать печати генерал-губернатора. Он хотел снова пересчитать все вещи и наконец пытался вообще отнять наш китайский паспорт, выданный для следования в Пекин, на котором русская виза. Еле отговорили его от этой затеи. Но тем не менее мучительство и выдумки таможенного идиота заняли около четырех часов. Лишь в шестом часу мы тронулись дальше, чтобы проехать, а вернее, проползти двадцать пять верст до следующего поста. Не отошли и версту, как сломалось колесо у телеги возчика. Предстояла ночь в горах среди самого опасного места. Пришлось вернуться к китайскому посту. И вот опять сидим в своей палатке. Может быть, в последний раз перед длинным перерывом. И горы-то милые, и палатка так много напоминает. И полная золотая луна беспощадно глядит в открытый полог. Сегодня мы миновали несколько кочевых монастырей, где чтут Майтрейю. Избегая осложнений с китайцами, мы не свернули с пути по степи к юртам монастыря. Жалко, жалко.

28 мая

Как торжественна эта ночь. Конец и начало. Прощай, Джунгария! На прощанье она показалась не только синими снеговыми горами, не только хризопразами взгорий, но и пышной травой, и давно не виданными цветами. Красно-пунцовые дикие пионы, желтые лилии, золотые головки огненно-оранжевого цвета, ирисы, шиповник. И воздух, полный весенних дуновений. Спускались и поднимались зелеными холмами. Поднимали свалившиеся телеги.

Около нас ехала киргизская стража. Те же скифы, те же шапки и кожаные штаны, и полукафтаны, как на Куль-Обской вазе. Киргизы гонялись за показавшимися через дорогу волками. Один из киргизов нарвал для Е. И. большой пучок красных пионов. А там еще одни перевал и на его гребне кучи мелких камней. Это конец Китая.

Здравствуй, земля весенняя, в твоем новом уборе! И еще травы, и еще золотые головки, и белые стены пограничного поста Кузеюнь. Выходят бравые пограничники. Расспросы. Общая забота сделать нам так, как лучше. Где же грубость и невежественность, которыми мог бы отличиться заброшенный, не помеченный на карте меленький пост?! Следует долгий внимательный досмотр вещей. Все пересмотрено. Извиняются за длительность и хлопоты, но все должно быть сделано без исключения и по долгу. Вот и начальник поста. Вот и семья его помощника Ф. Ночуем на посту.

29 мая

Поехали утром до села Покровское (70 верст) по чудесной гладкой дороге. Горы отступают. Снижаются. Киргизские юрты. Любопытные всадники. Бодро бежит быстрый вороной конь верхового. Зеленая пограничная фуражка. Первый поселок – Рюриковский. Низкая мазанка. Видны уже белые стены и скудные сады. Здесь климат суров. Овощи не растут – их уничтожает мороз. Но теперь уже началась летняя жара. Если бы доехать до Тополева Мыса, но наш возчик не сделает это. Так и есть. На ровном откосе разлетается вдребезги колесо у брички. Надо посылать в комендатуру в Покровское за телегой. Долго стоим у мельницы Ященко – он не дружелюбен и не дал свою телегу.

Вот и Покровское. Больше белых домиков. Выходит нам навстречу комендант. Вот и начальник стражи. Вот и помощник коменданта. Наперерыв стараются размещать нас по своим скромным квартирам. Еще больше вопросов. Еще настоятельнее ждут поучительных ответов. Хотят проверить свои сведения с нашими. Рамзана, не понимая языка, замечает: «Русские хорошие люди. Душа у них хорошая». Спрашиваем, как он дознался до этого. «А по глазам видно».

Оказалось, наш пароход по Иртышу отходит сегодня ночью, а следующий лишь через три дня. Возчик нас посадил. Но на посту радуются и просят погостить у них хоть один день. Приходят к нам вечером, до позднего часа толкуем о самых широких, о самых космических вопросах. Где же такая пограничная комендатура, где бы можно было говорить о космосе и о мировой эволюции?! Радостно.

Настоятельно просят показать завтра картины и потолковать еще. На каком таком пограничном посту будут так говорить и так мыслить?

30 мая

С утра смотрели картины. Люблю этих зрителей без предрассудков. Свежий глаз и смотрит свежее. Толковали о разнице понятий культуры и цивилизации. Замечательно, что на Востоке так легко понимают это различие. И еще замечательно: это сознание долга и дисциплины. В этой жажде знания – все реальное будущее и весь свет труда. Е. И. читала письмо об индусской философии. И мы сказали спасибо этим новым знакомым за все от них услышанное. Надо сказать, что эти пограничники красноармейцы мыслят гораздо шире многих интеллигентов. Где же та узость и грубость, о которой говорили подложные отзывы?

31 мая

Джембаев на коне проводил нас в степь. Сердечно простились. Проехать 45 верст до Тополева Мыса до синего Зайсана. Взгорья и холмы. Пологие курганы. Седая трава и ярко-красные откосы. Аилы киргизских юрт. Недаром зовут киргизов каракиргизами, то есть черными. Конвоир красноармеец рассказывает про множество случаев киргизских грабежей. Киргиз Курбанов организовал шайку из 50 вооруженных наездников. Едем мимо лощины, где недавно 22 киргиза напали и пытались арканами задушить семерых пограничников. Но те их сразу взяли в сабли и зарубили 16 человек. Дальше – у холма – четверо киргизов набросились на одного красноармейца, тот еле отбился. Недавно киргизы угнали из заимки Федорова 150 коней. В Чугучаке и сейчас еще лежит тяжко раненый начальник заставы, простреленный киргизскими воровскими пулями. Крестьяне жалуются не постоянные грабежи. У нашей хозяйки угнали четыре коровы. Так трудно укротить грабителей, и пограничные красноармейцы напрягают все силы.

Извозчик наш совсем одурел. За 45 верст пути было девять остановок и поломок. Наконец одна телега перевернулась вверх колесами; непонятно, как ямщик и лошади не были убиты. Вот синеет Зайсан; за ним белеет гряда Алтайских гор. Не сама ли Белуха?

Вот и Тополев Мыс, приземистое селение с белыми мазанками. Хороший пароход «Роза Люксембург» вчера ушел, и нам придется ехать на «Алтае». Будем стоять у старухи Федоровой.

Пьем чай. Едим творог со сметаной. На стене висит Никола и премия «Нивы»: «Ломоносов показывает электрическую машину Екатерине». Приходят племянники Федоровой, бывшие красноармейцы. Интеллигентно толкуют о Китае, о Коре, о Чжан Цзо-лине. Хотят достать нам окуней и карасей из Зайсана. На окнах – красные и лиловые прим-розы и всегдашняя герань. Нашего гегена приняли за китайского генерала. Сколько легенд будет ходить о нашем проезде!

1 июня

Старуха Федорова тоже жалуется на киргизов. Все крадут. Каждую ночь приходится сторожить стада. Но в основном жизнь налажена. Кучер Садык говорит: «Все-то брешут в Урумчи про советское житье. Живут себе, как и прежде жили». Солдат-красноармеец говорит про киргизов: «Приедешь к нему – он кричит: „Друг, друг“, а сам норовит винтовку отнять да в тебя же стрелять. Так всю ночь приходится винтовку и не выпускать из рук».

Вместо «Алтая» пришел самый плохой пароход «Лобков». Ну что ж – не судьба ехать на хорошем пароходе, наш возчик лишил нас этого. Озеро похоже на жемчужную сетку. Сегодня видна святыня калмыцкая – гора Сабур или, вернее, Саур.

«Лобков» оказался совсем уж не так плох, как о нем говорили. Ламу и Рамзану устроили на верхней палубе. Все разместились.

Опять диковина: еще на сходнях около нас собираются грузчики и просят им «рассказать». На верхней палубе нас окружает целое кольцо людей всех возрастов. И все они одинаково горят желанием знать. У каждого свой способ подхода, у каждого свои сведения, но у всех одно жгучее желание – узнать побольше. И как разбираются в рассказанном! Какие замечания делают! Кому нужно знать экономическое положение стран, кто хочет знать о политике, кто ищет сведений об индусских йогах, говоря: «Вот где истина». Народ, который так хочет знать, и получит желанное. Подходит мальчик, хочет с нами путешествовать. У Юрия в тесной каюте скопилось четверо, дружно толкуют. Над пристанью более не слышно ругани. Спорится работа народная.

2 июня

«Вот так бы и учился лет тридцать не переставая, да вот заработок мешает», – говорит рабочий на пароходе. И глаза его горят настоящей жаждой знания.

В последний раз оборачиваюсь в сторону Китая. На моей картине, которая находится в Пекине, есть надпись: «Друг Китая». Уменьшилась ли моя дружба после того, как мы видели весь танец смерти Синьцзяна? Нисколько. Именно дружба к молодому Китаю дала мне право записать случаи стольких ужасов. Лицемерный враг закрыл бы глаза на ужас действительности, но друг должен указать все то, что оскорбляет свежий непредубежденный глаз. В раскрытии этих язв лежит залог удачи будущего Китая. От прошлого, от древней цивилизации Китая можно провести мост лишь к будущему новому осознанию в международном понимании истинной эволюции. Все настоящее скроется во мраке как запятнанная страница истории. Губернаторы и амбани современного Китая станут как страшные гримасы паноптикума, нужные человечеству так же, как отрубание рук и ног водяному богу. Желаю, искренно желаю Китаю скорей скинуть все убожество и скорее смыть грязь, наросшую под шелком внешнего наряда. Желаю успеха всему молодому, понимающему ужас лицемерия и невежества.

Совершенно нелицеприятно смотрю в глаза тех, кто мыслит о совершенстве. Какая жажда знания! Ведь такая жажда горами двигает, ведь она дает непоколебимое мужество к новым построениям. За наш долгий путь мы давно не видали глаз русских, и глаза эти не обманули. Здесь оплот эволюции. Пришли утром просить прочесть лекцию о нашем пути. Команда парохода и пассажиры просят.

Еще ночью покинули озеро Зайсан и поплыли между пологими степными берегами еще узкого Иртыша. Вода малая сейчас, и пароход не один раз проходит по мели. На носу промеряют глубину. Несутся те же возгласы, как, бывало, на верховьях Волги. Селения киргизского типа. Кое-где стада. Много гусей и всякой дикой водяной птицы.

После обеда была беседа. Вся команда и все пассажиры третьего класса собрались тесным кольцом, и все слушали новые сведения с напряженным вниманием. Не игра, не сквернословие, не сплетни, но желание знать влечет этих людей. И они узнают. Трое беспризорных едут на родину, для них собирают деньги на проезд. И трогает и дает новые силы это явление растущей силы народа.

Показались зеленые холмы. К вечеру дойдем до гор. К шести часам доехали до села баты; русские домики уже начинают преобладать. А там и горы, и грозы над горами. Изумительный эффект от светлой степи под синими горами и под волнистыми облаками. Такое облачное богатство давно не видали.

Вечером в столовую приходит мальчик: «А не заругают войти?». Он едет к матери. Много говорит. Защищает киргизов: «Без русского и киргиз не украдет». Говорит о найденной им неизвестной киргизской горной дороге – «как шоссе через самый хребет». Говорит о рыбной ловле: «Поймали щуку в два пуда весом, как крокодил». Вспоминает встречу с медведем: «Я его напугался, а возможно, он меня еще больше».

Поздний вечер до полуночи занят беседой с народным учителем о йогах, об общинах Индии, о перевоплощениях. Все эти вопросы здесь очень насущны, и люди живут ими. Ведут между собой переписку. Задают сложные, продуманные вопросы. Весело видеть ищущих, для которых денежный знак заслонен вопросами реального строительства жизни. Не в теоретическую аптеку повелительно зовет жизнь этих людей, а к построениям, возведенным руками человеческими. Таких народных учителей много. Они общаются друг с другом и ждут новых сведений. К полуночи добрались до Нового Красноярска. К пароходу вышла целая толпа. Нигде нет сквернословия.

3 июня

С утра плывем в больших утесах. Серые глыбы сгрудились до самого течения реки. Иртыш стал уже, и еще стремительнее стало течение. А там деревянный городок Усть-Каменогорск, и за ним кончаются горы. Иртыш развернулся в широкую судоходную сплавную реку, а на горизонте виднеются отдельные гребни и пирамиды ушедших гор. Прощайте, горы!

Опять приходят люди с вопросами, и все о том же: об учении жизни, об Индии, о путях истины. Большая часть дня занята такими беседами. Наметился еще один сотрудник. Вот где насущно нужно то, что на Западе попирается.

Мы решаем от Семипалатинска до Омска следовать по Иртышу пароходом. Длинная пересадка, но поездом тоже не лучше. Двадцать часов до Новосибирска; приехали бы туда поздней ночью. На пароходе и с людьми больше общения, и воздуха больше. Сейчас прохладные дни и холодные ночи. Говорят, уже три года, как заметны перемены климата. Нет жары летом, но и зима менее студена.

Поздним вечером опять беседа и опять на те же темы. Прямо удивительно воочию убедиться, куда направлено народное сознание. Уже поздно, но приходят матросы и просят дать им статью в их газету. И вот первый «привет Востока» пишется для матросской газеты. Всячески хотят помочь эти обветренные трудящиеся люди. Замечательные сердца! Новые друзья просят: «Позвольте писать вам»…

4 июня

Семипалатинск. Три часа утра; перегрузка на пароход «8 Февраля» до Омска. Решили ехать пароходом, ибо по алтайской железной дороге поезда идут медленно – 20 часов до Новосибирска. Опять встречаем заботливость и желание всячески помочь нам. Дают письма в Совторгфлот в Омске, где нам помогут получить места в международном вагоне. Заходим в книжный склад, не видим ни одной пошлой книги. Масса изданий по специальностям. И это все в пограничном захолустье в уединенном Семипалатинске. Рядом стоят и белые каменные дома и серые деревяшки; как будто все то же самое, но жизнь иная.

Под пароход подтянуло лодку и опрокинуло течением. Дружно бросаются помочь беднягам. По пароходу бродят любопытные детишки. Нет в них забитости, нет наглости – есть та же пытливость. А Иртыш уже развернулся в могучую широкую реку, по ней гонят плоты; ими управляют, может быть, кержаки-староверы… «Коли скажешь им, что ел с киргизами, они ни за что за стол не пустят. И все велят креститься», – поясняет мальчик. Степная пословица: «Если товарищ твой кривой, старайся поджимать глаз, чтобы быть ему под пару».

Уже не видны кочевые аилы. Мало всадников, и появляются сибиряки, как будто тесанные из камня. Около Белухи еще снег лежит. Опять недавно выпал. Мясо продают по 8 копеек за фунт, а хороший конь стоит восемьдесят рублей. И всегда слышится сильное, упрямое сибирское «однако». И киргизов сибиряки мало опасаются: это так себе, барантачество – степное воровство, степное удальство. И команч, и зуни в Аризоне тоже угонит коня. Да своих ли коней стреножили скифы на вазе Куль-Оба? Столько сотворено. И земля – земля Будды – переносится на великую могилу. Опять забудутся многие сроки, и нельзя их записать. А новый друг твердит на прощанье: «Я не потеряю вас».

5 июня

И здесь на Иртыше доходят рассказы о жестокости китайцев. Едущие пограничники вспоминают о виденных ими китайских пытках. Осужденного опускают в полый столб с набитыми внутри острыми шипами. Тело тяжестью своею бросают на шипы. Или через нос и носоглотку и через рот пропускают конский волос и начинают им пилить. Или вводят конский волос в область глаза. Все это видят пограничники и везут эти вести дальше. И о киргизском барантачестве рассказывается повсюду. Когда недавно поймали богатого бая-разбойника и проговорили его к ссылке на Камчатку, то 200 его сородичей приехали, предлагая все свое имущество как выкуп за своего старшину-грабителя. Только твердыми мерами эти разбои будут прекращены, особенно если китайцы перестанут поощрять контрабанду, за которую они получают крупные взятки.

Юрты почти кончились. Степь. Низкие сосны и кустарник. За окном беседуют два молодых рабочих. Говорят об организации местного театра, о трудностях с костюмами и освещением. Говорят так, как и в столице редко услыхать можно. Пограничники толкуют о буддизме: понимают, что это не религия, а учение; оценивают, что Будда – человек, явная историческая личность; интересуются рукописью об Иссе; толкуют о великой материи. Откуда это ценное, ясное мышление? Ибо все это внутреннее содержание духа коммунизма – его стремление к красоте.

А вот идет бородатый крестьянин из Нижнего Новгорода и скорбит о том, что люди не понимают пользы практического объединения: «И все-то норовят отделиться в деревне, а как способнее бы скопом хозяйствовать».

6 июня

Некоторые люди боятся гор и уверяют, что горы их душат. Не боятся ли эти люди и больших дел?

Еще шире Иртыш. Экая стремнина!

Пожелтел Иртыш, и пошли белые гребни. Теперь верим, что здесь мог Ермак утонуть. Пришли от команды парохода; просят дать статью в их газету. Не успел написать: «Великая рука Азии», а тут еще идут представители матросов и пассажиров с просьбой прочесть им лекции. Вот это называется – стремление. Что это поиски – нет ли где еще нового, нет ли полезного, чтобы просветится. На картине «Сон Востока» великан еще не проснулся, и глаза его еще закрыты. Но прошло несколько лет, и глаза открылись, уже великан осмотрелся и хочет знать все. Великан уже знает, чем владеет. В Америке и Дымов, и Каральник, и другие писали об этой картине, спорили, а она уже – в жизни.

На пристанях все гуще и гуще толпа. Павлодар точно высыпал к пароходу. Малыш спрашивает другого, совсем крохотного: «А ты пионер?». Интересно отметить легкость передвижения людей, столь характерную для нынешнего времени. Послушайте разговор: тот из Камчатки, теперь в Семипалатинске; этот из Кронштадта, теперь в Павлодаре; этот побывал в Сеуле и в Бухаре. Этот от границ Польши; этот из Нижнего Новгорода, теперь на Алтае. Ведь крылья растут. «Все возможно и все доступно». И уходит главный бич жизни – страх и предрассудки. Завтра последний день Иртыша – Омск. Поезд, и опять красота, над которой знак розы.

7 июня

Ветер и гребни сменились проливным холодным дождем. Попрятались толпы на пристанях. Е. И. довольна: нет зноя, которого она так опасалась. Спрашиваем себя, едут ли уже Лихтманы. Последние письма из Америки были от начала января, а телеграммы – от начала марта.

Т. не знает, что мы проехали так близко от его родных мест. Вот рабочий рассуждает о религии. Слушайте, как широко, реально и практично судит он о применении новых методов. Вот он перешел к вопросу о пьянстве, и опять слышится здоровое суждение. Вот он толкует о дисциплине в армии; не удивительно, что такая армия представляет грозное своей сознательностью целое. Вот он оценивает экономические условия. Без вредного шовинизма он учитывает вопросы хозяйства. В его руках цифры и сопоставления. Говорит о налаженной работе народа со специалистами. Нет ни ложного пафоса, ни хвастовства; спокоен жест руки, и безбоязненно смотрят серые глаза.

Вот опять народный учитель. Тот, который работает двенадцать часов в сутки за 36 рублей в месяц. Он и учитель в трех школах, и режиссер, и народный лектор, партийный работник. Послушайте, как любовно он говорит о лучших методах преподавания; как он бережлив с индивидуальностью детей и как следит за достижениями науки. Сейчас едет, чтобы пройти дополнительный курс на биостанции.

А вот латыш – командир полка. Жена его шепчет: «Что делать с ним? Все, что имеет, раздает. Найдет каких-то бедных старушек, выдает им пенсию. А чуть скажешь ему, отвечает: „Да ведь ты сыта. Лучше я сам есть не буду“. А ведь жалованье-то всего 125 рублей». Это грозный латыш – убежденный партиец. И весело с ним говорить об эволюции материи. Это не тупой дарвинист, но реальный искатель и поклонник реального познания сущего. Радостно плыть по Иртышу и слышать о добром строительстве. Радостно не слышать никакого сквернословия и не видеть жестов пошлости. Радостно видеть углубление знания. Как говорено: «Претворение возможности в необходимость».

Вспоминаем всякое бывшее с нами: трехсуточная гроза в Гульмарге, шаровидная молния около моей головы в Дарджилинге, необъяснимый синий огонь в Ниму, шесть часов с револьвером в Тангмарге, бамбуковый мост в Ташидинге, глетчер Сассера, мертвый оскал даотая Ма, ползанье по пещерам кучарским, неожиданная стужа на Каракоруме, буран после Токсуна, буря на озере Вулар и многое другое. И каждая эта буря, и каждая эти стужа, и каждая эта молния вспоминается, как неповторяемый сон. П. спрашивает в Урумчи: «Вошла ли в вас „зараза“ Азии?». Да, Петр Александрович, вошла не зараза, но очарование, всегда оно было в нас. Оно было гораздо ранее, нежели писался «Стан половецкий» или «Заморские гости». И как же будем мы без тебя, Азия? Но ведь мы и не уехали от тебя. Да и когда уедем? И где граница твоя, Азия? Какие задачи могут быть решены без Азии? Какое построение обойдется без камней, без заветов Азии? «Длинное ухо» Азии слышит музыку сфер. «Великая рука» Азии возносит чашу. О длинном ухе Азии сложено много рассказов. О великой руке Азии повесть только еще пишется. Из Азии пришли все великие Учителя. Е. И. читает письмо махатмы. Лучше всего понимает письмо командир-латыш. Как понятно и ценно все его мышление. Потом я делаю доклад команде и пассажирам. Следуют вопросы. Так же как на «Лобкове» – напряженные вниманием лица. По откосам берегов еще лежит снег. Сегодня утром прошли селение Ермак и место, где утонул завоеватель Сибири. Рабочий поясняет: «Он бы выплыл, наверно бы выплыл, да доспех-то его на низ потянул». Так помянул рабочий героя этих студеных просторов.

8 июня

Омск. Мост через Иртыш. Несколько «исторических» зданий; особняк, где жил Колчак; здание колчаковского сената; дом солдата; собор, где хранится ветхое знамя Ермака. Полуразрушенная тюрьма, где был заключен Достоевский; верхушка старого острога XVII века. Оказалось, что оба нужные нам поезда только что отошли и мы должны сидеть в Омске три дня, до вечера четверга. Совторгфлот радушно заботится о нас. Б. многое рассказывает. Слышим о моих картинах. Высокие цены. Поверх всего идут расспросы опять о йогах, об Индии, о буддизме и об учениях жизни. Целый слой изучения воли и материи. И совершенно здесь не знают положения ни Америки, ни Китая.

В газетах пишут о том, что мы «нашли» манускрипт об Иссе. Откуда идет эта формула? Как могли мы найти то, что известно давно. Но мы нашли большее. Можно было установить, что формула Иссы-Учителя воспринята и живет на всем Востоке. И на границах Бутана, и в Тибете, И на холмах Сиккима, и на вершинах Ладака, и в хошунах монгольских, и в улусах калмыцких живет текст манускрипта. Живет не как сенсация праздничных газет, но как твердое, спокойное сознание. То, что для Запада – сенсация, то для Востока – давнее сведение. Пройдя Азию, можно убедиться, как мыслят народы.

9 июня

Холодное солнце пробивается через узорчатые листья филодендрона в комнате гостиницы «Европа». Не к теплице, не к ботаническому саду, но в Сикким теперь будут переносить эти листья наше воспоминание. Там, когда от реки Тишта поднимались к Чаконгу, такие же самые листья вились по зеленым мшистым стволам, переплетались с блестящими цветами орхидей. И маленький храм в Чаконге, и одинокий сторож при храме, высокий и статный, в простой холщовой рубахе. И вечерние рассказы ламы Мингюра. И так такой узорный лист будет теперь сопровождать нас в далекие страны, и возле такого листа будут расцветать в воспоминаниях образы близкие и милые.

Едем сдать на хранение оружие. Опять та же предупредительность и заботливость. «Чем можем помочь?» Управляющий Совторгфлотом едет на далекий вокзал, чтобы по недоразумению мы не переплатили за багаж.

Идем в краевой музей. Отделы художественный и этнографический. Из больших городов прислан ряд картин, умело подобранных, характеризующих течение русской школы живописи. Есть не только Левицкий, но и Мусатов, и Левитан. К удивлению, находим и две моих вещи. Обе из группы неоконченных запасов, стоявших у стен мастерской. Одна – «Ладьи» 1903 г. из сюиты «Город строят», другая – «Древо преблагое», эскиз. Надо написать, что обе не окончены.

Подходит местный учитель, удивленно спрашивает: «Вы – Рерих?» – «Да». – «Но ведь Вы были убиты в Сибири в 1918 году». Опять та же сказка, которая достигла нас в Лондоне и в Америке. Как же не убит, если были и панихиды, и некрологи. Но отпетому на панихидах – светло работалось, плавалось по океанам и легко всходилось на вершины. Верно, «панихида» помогает. И некрологи были очень душевные. Какие славные учителя в этом краю. Уже четвертая радостная встреча.

10 июня

Уезжаем. Поезд отходит в полночь. Друзья! Буду рад по окончании пути кроме этих кратких заметок передать Вам весь дневник и рисунки. Но для этого нужно где-то временно осесть и разобрать записки и альбомы. Но где и когда?

Козлов пишет о Хангае. Интересны две статуи – черная и белая – добрая и злая. Но почему они в скифском наряде? Тары ли это? Или приспособленные каменные бабы? Значительно, как и все из старой области Орхона.

Сегодня сабантуй – татарский посевной праздник. Скачки на конях и верблюдах. Татары с громкими бубенцами скачут в загородную рощу. Празднуется новый посев.

В полночь приходит поезд. Едем под знаком розы; под знаком праздника посева. Привет друзьям!