Глава 5
Восхождение
5.5. Встреча с Н.К. Рерихом

Преддверием встречи с Николаем Константиновичем Рерихом стало знакомство художников через подругу Руны (Веры Николаевны Пшеситской – ред.) с Генри Ланцем, ранее жившим в России, а затем, еще до революции, уехавшим в США преподавать в Стенфордском университете. Возвратившись в Москву, он при встрече с художниками будущей «Амаравеллы» рассказал о популярности Рериха в Америке, о созданных им в Нью-Йорке музее, обществах «Пылающее сердце» и «Корона Мунди», о Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов. «На всех нас, – писал Борис Алексеевич, – произвела огромное впечатление целенаправленность Рериха к объединению организаций, которые пропагандировали духовные, воспитательные стороны искусства и культуры. Проповедь действенности искусства, его преобразующей силы была нам необычайно близка, мы чувствовали родство идей Рериха с нашими собственными мыслями и задачами»¹.

Вскоре из газет стало известно о приезде Николая Константиновича, Елены Ивановны и Юрия Николаевича Рерихов в Москву. 15 июня 1926 года они остановились в гостинице «Московская». Художники решили встретиться с Николаем Константиновичем, и Руна написала ему письмо. Встреча была обещана, однако долго откладывалась, и тогда Борис решил встретиться самостоятельно, думая сослаться при встрече на своего дядю, бывшего друга Николая Константиновича, Александра Павловича Иванова. Эта встреча стала судьбоносной для художника и определила весь его жизненный и творческий путь.

Вот как описывал эту встречу сам художник: «Преодолевая застенчивость <...>, робко стучу в номер. Мне открывает молодой человек с приятным лицом, оттененным русой бородкой. Сходство с Николаем Константиновичем не оставляло сомнений, что это его сын Юрий, который, как я знал, тоже приехал в Москву.

– Нельзя ли видеть Николая Константиновича?

– Сейчас его нет, но он скоро вернется.

Он провел меня в небольшую комнату типа приемной, вскоре открылась внутренняя дверь и вышла дама, одетая в изысканное фиолетовое платье, опушенное мехом. Это была Елена Ивановна Рерих. Необычайно привлекательное впечатление производило ее лицо – спокойной красоты, матовое, несколько бледное, и особенно большие, проникающие в душу, глубокие глаза. Разговор наш начался легко, я упомянул о дяде, незаметно перешел к тому, что касалось их путешествия по Индии, Елена Ивановна вынесла фотографии, снятые ею самой в экспедиции <...>. В этот момент неожиданно вошел Николай Константинович. Среднего роста, плотный, но не полный, он ходил быстро, несколько размахивая руками. Он производил впечатление собранности, энергии, внутренней силы, и позже я не встречал людей, у кого бы подобные качества так явственно проявлялись. Елена Ивановна познакомила нас, Н.К. довольно бегло взглянул на меня и сразу ушел во внутреннюю комнату. Через минуту или две он вернулся, сел напротив меня, ничего не говоря, открыл книгу (сейчас она лежит передо мной) и прочел: «Спросят: кто дал вам учение?» – «Отвечайте – Махатмы Востока» (это первая страница книги «Листы сада Мории», с которой мы позже познакомились).

В этих словах заключался ответ на все мои невысказанные вопросы. Беседа была краткой. Говоря о себе, я сказал, что искусство – главное для меня. Н.К. высказал свои глубокие мысли о преобразующем факторе искусства в жизни людей. Меня поразила его способность значительно и возвышенно говорить обо всем, что затрагивалось в беседе. Он несколько понижал голос, когда речь шла о сокровенном и важном. Особенно поражали его глаза глубокой синевы, в которых светились мудрость и доброта. Я понял, что этот человек может быть моим Учителем.

Я получил от Николая Константиновича три его книги: «Пути благословения», «Листы сада Мории», т. 1 и «Листы сада Мории», т. 2. Наша встреча стала как бы прелюдией дальнейших»².

Через несколько дней там же встретились с Николаем Константиновичем уже вчетвером: Руна, Сардан, Фатеев и Борис. Рассадив всех за круглым столом, Рерих попросил каждого высказать жизненное кредо, а выслушав, заговорил об основах Учения Агни-йоги. Говорил о всеобщей взаимосвязи явлений в живой, одухотворенной Вселенной, о космической эволюции ее и человечества, о развитии свободной человеческой личности по законам красоты, накоплении духовности и расширении сознания человека, о роли искусства и культуры в этом процессе космической эволюции, об иерархии и братстве. Таких встреч было, по словам художника, 5 или 6 (позднее в протоколе допросов в Бутырках говорилось о четырех. – З.Г.). «Каждая была чрезвычайно насыщенной, продолжалась два-три часа. Я бы назвал их часами величайшего счастья, так как позже никогда не испытывал ничего подобного», – признавался художник³. В дни пребывания в Москве Николай Константинович побывал в гостях у Фатеева, Руны и Сардана, ознакомившись с их живописными работами. Борис приносил свои работы в гостиницу, так как до Новогиреева было очень далеко. «О работах он (Н.К. Рерих. –З.Г.) говорил обычно кратко. Показывалось несколько работ, и он отмечал одну из них, отмечая ее содержательность. Говорилось при этом положительное и существенное, тогда как о недостатках речь не заводилась. Мы вполне понимали и разделяли его отношение к нашим работам, общий язык установился легко»⁴. Одну из работ П.П. Фатеева – «Звездное небо» Рерих, оценив тему космоса как ведущую, приобрел для музея в Нью-Йорке, где она позже экспонировалась.

Показывая свои работы, Борис спросил Николая Константиновича, нужно ли ему продолжать учиться живописи. К тому времени он уже три года занимался у Рерберга. Рерих сказал, что необходимо, и тут же написал Щусеву, бывшему тогда директором Третьяковской галереи, записку: «Рекомендую Вам моего молодого друга Смирнова. Талантливый» и просил содействия поступлению во Вхутемас.

Уезжая из Москвы, Рерих просил группу поддерживать связь с Зинаидой Григорьевной Фосдик, входившей в руководство нью-йоркским музеем и Рериховским обществом. Сама Зинаида Григорьевна выехала с Рерихами на Алтай, а по возвращении, в сентябре, снова встретилась с группой и передала от Николая Константиновича приглашение ее членам участвовать в международной выставке в Нью-Йорке в следующем году. После отъезда Зинаиды Григорьевны в Нью-Йорк началась переписка с Рериховским центром, продолжавшаяся до 1930 года. Уже в 80-е годы Борис Алексеевич неоднократно встречался с З.Г. Фосдик в Москве, когда она приезжала на юбилейные Рериховские чтения.

После отъезда Рерихов и Фосдик группа присоединилась к так называемому Обществу друзей Рериховского музея, отделения которого были во многих странах Европы: Франции, Германии, Прибалтике и Южной Америке. Рериховское общество в Риге, созданное при непосредственном участии Н.К и Е.И. Рерих, возникшее вслед за открытием в Нью-Йорке Рериховского музея 24 марта 1924 года и тоже называвшееся тогда Обществом друзей Рериховского музея, издало в 30-х годах книги Живой Этики и монографию «Н.К. Рерих». Однако в России таких обществ в то время еще не было и поэтому члены «Амаравеллы» оказались связанными непосредственно с музеем и обществом в Америке.

Встреча с Н.К. Рерихом определила судьбу и настолько сильно повлияла на духовный мир Бориса, что позже в книге воспоминаний «Семья Рерихов» он отмечал, что целиком погрузился в следование заветам Учителя и в духовном, и в творческом планах. Сходство в манере письма в раннем творчестве Бориса, в смысловом содержании произведений было столь сильным (и художник этим гордился!), что ряд картин раннего периода, подаренных брату Николая Константиновича – Борису Константиновичу и позже по ошибке попавших в собрание картин и этюдов Н.К. Рериха, экспонировались как работы Рериха и были выполнены даже в виде открыток. А недобросовестные торговцы картинами даже подделывали подпись Рериха и выдавали картины Смирнова-Русецкого за картины Николая Константиновича. А когда однажды Борис Алексеевич указал на эти работы Святославу Николаевичу Рериху, тот не мог поверить, что это работы Смирнова-Русецкого, а не его отца. Об этом Борис Алексеевич позже рассказывал неоднократно.

5.6. Во ВХУТЕМАСе

Переданная Борисом А.В. Щусеву записка с просьбой Николая Константиновича помочь молодому художнику была встречена скорее с досадой, чем с желанием помочь, ведь к Рериху тогда относились в России недоверчиво и не очень доброжелательно. Вспомним, что Чичерин назвал его полубуддистом-полукоммунистом. Тем не менее Щусев письменно обратился с просьбой во Вхутемас, закончив словами: «При сем прилагаю письмо Н.К. Рериха. Считаю возможным ходатайствовать»⁵. Эти записки Н.К. Рериха и А.В. Щусева долго хранились у художника, но позже, при аресте, исчезли. Осенью Борис подал документы во Вхутемас (с 1927 года Вхутеин) и был принят, получив по рисунку и композиции оценку «отлично», а по живописи «хорошо». При этом Борису запомнилась одна деталь: при осмотре домашних работ на экзаменах «комиссия осматривала выставленное, переходя от одного абитуриента к другому. Когда дошла до меня, художник Бруни глянул как-то искоса и произнес: «А-а, Рерих...». И хотя это имя во Вхутемасе вызывало неприязнь, меня зачислили»⁶. (…)

Таким образом, 1926 год оказался вторым решающим рубежом в жизни Бориса Смирнова: судьбоносная для него встреча с Рерихами и поступление по рекомендации Николая Константиновича во Вхутемас, а затем и реальная возможность участвовать в серьезной между народной выставке, определяли, таким образом, жизненный путь Бориса как путь художника.

5.7. Амаравелла

(…) Знакомство с идеями Н.К. Рериха вызвало у художников стремление к действенному претворению их в жизнь, и эти стремления находили отражение в их живописном творчестве. Разрабатывались темы Космоса, беспредельности, многоплановости бытия. Кроме того, следуя заветам Учителя о «творчестве жизни», они решили организовать общину, а практическим занятием в ней сделать производство красок. Однако в силу складывавшихся тогда в стране политических реалий, идея оказалась утопией.

Уезжая из Советской России, Н.К. Рерих препоручил группу Зинаиде Григорьевне Фосдик (Лихтман), так как с ним, находившимся тогда в экспедиции, поддерживать связь было трудно. В конце 1926 года группа получила от Зинаиды Григорьевны обещанное Николаем Константиновичем приглашение на Международную выставку в США 1927 года. Поскольку США не имели в те годы дипломатических отношений с Советской Россией, Н.К. Рерих рассматривал участие в этой выставке советской художественной молодежи как возможность познакомить американскую публику с современным искусством Советской России, о котором в Америке знали очень мало. Каждый из участников: Фатеев, Руна, Сардан, Смирнов, Шиголев и Микули подготовили к отправке по несколько работ: Фатеев – «Песню о самом себе», написанную по мотивам стихов Уитмена, «Ночные преломления» и «Звездное небо», Борис – «Дерево», «Гору света», Сардан– два триптиха: «Гимн Востоку», «Индийская фантазия», «Поэма свечения» и «Мощь машин», «Рождение материи», «Беспокойные мысли». Шиголев тоже послал два триптиха: «Смерть» («Спокойствие», «Тревога», «На грани») и триптих «Беспокойство», Руна – картины «Энигм» («Загадка», реминисценции на музыку Скрябина) и «Персонификация элементов», Микули – «Медитация» и «Личина».

В качестве представления художественной группы была выработана программа и принято официальное название – «Амаравелла», предложенное Александром Павловичем Сарданом. 

(…)

Из-за загруженности неинтересной, изнурительной повседневной работой, невозможности полностью посвятить себя любимому творчеству художнику до 1960 года удалось сделать немного. Тем не менее этот период был временем роста мастерства художника, периодом расширения и углубления мировоззрения. Он осваивает и оттачивает различные художественные техники, наибольшее внимание уделяя акварели. Наиболее плодотворный период начался с 1960 года, когда Виктор Тихонович (В.Т. Черноволенко (1900-1972)) вышел на пенсию. Большое влияние на мировоззрение, духовность творчества Черноволенко, помимо художников «Амаравеллы», оказала встреча и почти трехлетнее близкое знакомство с Юрием Николаевичем Рерихом, возвратившимся на родину в 1957 году. «Это общение возвышало, облагораживало, приносило огромную внутреннюю радость. И для Виктора Тихоновича оно, кроме того, послужило большому творческому подъему. И я бы сказал – к просветлению его искусства, созданию наиболее глубоких, наиболее ярких образов, – рассказывал Б.А. Смирнов-Русецкий, –<...> Встречаясь с Юрием Николаевичем, он постоянно шутил, много смеялся, и в этих встречах всегда проявлялась какая-то большая, затаенная радость».

Несомненное духовное влияние оказало на Виктора Тихоновича знакомство и встречи с Борисом Николаевичем Абрамовым, лично знавшим Николая Константиновича Рериха еще по Харбину в 30-х годах. Об этих встречах свидетельствует сохранившаяся переписка Б.Н. Абрамова со Смирновым-Русецким и несколько писем Б.Н. Абрамова Черноволенко⁷. Первая половина 1970-х годов стала одним из труднейших периодов в жизни художника. В самом начале 1970 года заболела Лидия Васильевна. Об этом есть сведения в письмах Б.Н. Абрамова за 1970-1971 годы⁸, который давал ей некоторые рецепты и рекомендации, пока не был поставлен диагноз. Но болезнь прогрессировала, и Лидия Васильевна не могла уже путешествовать с Борисом Алексеевичем. Летний отпуск 1971 года они провели в Подмосковье, и в это лето художник почти не работал на пленэре. Зимой все время уходило на преподавание в институте и уход за больной. Лидия Васильевна сама уже почти не могла выходить из дома. Борис Алексеевич самоотверженно боролся, но было ясно, что болезнь неизлечима, и Лидия Васильевна слабела с каждым днем.

10.1. Земные утраты

Тяжелой утратой для художника стали смерть Петра Петровича Фатеева осенью 1971 года, а затем и его жены Нины Михайловны. Не успел он оправиться от этого удара, как узнал о диагнозе Лидии Васильевны – рак. Жизнь художника в эти годы была отмечена черным знаком.

Летом 1972 года Россию поразила небывалая засуха: пожары торфяников и лесов под Москвой и удушливая, мутная от дыма жара в городе, с трудом переносимая даже здоровыми людьми. Поэтому в июле Борис Алексеевич перевез Лидию Васильевну в Малаховку, сняв там двухкомнатную квартиру в кирпичном доме. Здесь было прохладнее и воздух чище. В начале августа переехали в Балашиху к друзьям, один художник уже не справлялся. Лидия Васильевна очень ослабела и ее можно было теперь переносить только на руках. Вечерами, когда жена засыпала, художник выходил подышать прохладным воздухом, бродя по местам, знакомым с детства, – Салтыковке, Новогирееву, Кускову, так много говорившие его сердцу. Здесь он провел юность, здесь был когда-то счастлив.

В конце августа, будто предчувствуя еще одну беду, художник побывал в Венёве, у Бориса Николаевича Абрамова. Жара несколько спала, и они выходили на прогулки, о многом задушевно беседовали. Борис Алексеевич и не подозревал, что это последняя встреча перед вечной разлукой.

6 сентября он получил телеграмму о кончине Бориса Николаевича от инфаркта. Оборвалась еще одна живая ниточка, связывавшая его с Николаем Константиновичем Рерихом.