Из-за моря Варяжского дыбучими болотами, лядинами, дикой корбою показался на Руси муж, как камень, с кремнем и плашкой, высек жаркий огонь и сотворил себе град камен.

И на версты вкруг города стал от жарких костров жаркой цвет.

А трон его из алого мха, царский венец из лунного ягеля, меч и щит из гранита.

* * *

За морями, за туманами шла молва о пропавшем викинге, скальды сагу сложили, великаны вспоминали, - что подолгу нет, не видать? - и седой Морун над волнами по волнам гадал, - а не вернется уж, никогда не вернется на родину! - и сам зверюг змей Облемай, зелен зеленее морской муравы, на ночь облизав холодных детенышей, сказывал слепышам долгий сказ о смелом викинге, ушедшем на Русь: «А трон его из алого мха, царский венец из лунного ягеля, меч и щит из гранита!»

Из-за моря Варяжского змеиными тропами пришел на Русь муж, как камень, и жил в своем каменном городе. В осенние сумерки он подымался на башню и синели глаза его в сумрачной сини, - за три моря видели. А ночами лапландские нойды при месяце ворожили с ним над каменным поясом, заклинали ветер и волны. И на версты вкруг города от жарких костров горел жаркой цвет.

Как свой на Руси, строил он Русскую землю, со Святославом ходил на Царьград, и не забыть ему ночи, когда под Покров над Влахернскою церковью вдруг пеленой загорелся жарящий огонь, ангел стал над огнем, как крылатый огонь, и летели синие стрелы на море, жгли корабли русские. Он слышал, как вопил Перун на всю крещеную Русь в Новегороде и на Волхове бился о бервь. И видел он, как из-за Уральских гор прошли угры по Русской земле и, темные, канули за Карпаты. Он был на Каяле-реке с полком Игоря, сына Святославля, внука Ольгова, и не забыть ему плача и жели, когда измена русских князей отворила врагу ворота на Русскую землю.

Прошел век и другой, и, под камнем, снегом заваленный, слышал он, как грозный царь гулял по Руси. И последняя память погинула.

И вот через сколько веков опять показался на Руси, но уже не с моря Варяжского, а из Костромы города, а сел в Петербурге на Мойке, уже не Рорик, как величали его в Новегороде, а Рерих.

И, как когда-то, он построил свой каменный город.

Вспомнил, как сон, и рассказал нам о камнях, о море, о морях, где плавал с дружиной, о великанах, о змее, о нойдах, об ангеле грозном, и как строилась Русь, и как измена русских князей отворила врагу ворота на Русскую землю.

Синь его от сини северных сумерок.
Зелень от морской муравы.
Жаркой цвет от жарких костров.
Пламя от пламени стрел цареградских.

Он построил свой каменный город, просторный, как просторное море, и вольный, как вольность Господина Великого Новгорода, и жаркой цвет от жарких костров загорелся по Русской земле.

1. Город строят

Красен красный, вековой бор - шумят думные кедры - не двинется, не шелохнется; и лишь падают шишки к замшелым корням, да живая каплет смола с молодых елок. Полднем, как в полночь. Только там, меж вершин, видно ясное небо и гуляет ветер-вершинник.

На угоре дремуч бор.

Шумят думные кедры.

В заповедное, где жила (т. е. жилья. - Ред.) человечья не бластилось, и сам дебреный зверь загужался, пришли белые старцы, а за старцами белой станицей чадь с топорами.

Сном не ведали сосны, на-вести елям не провестил вершинник.

А как забуранит - под топором пласнулась ель, бахнулась с шумом сосна - в чаще вереск и треск.

И шумели, шумели думные кедры.

Поредел дремуч бор нехожаный.

На заре прошла просека. И желтел песок у холодного моря. Потянуло с холодного моря. Белая береза заплакала.

Где скрыть темная? Нет провалища!

Раставрался бор.

На вольготе - склоть, день-деньской копошатся.

Там рыли канавы, взрывая вековой чернозем, по серебрушку срубы вели, клали в крест венцы башен, сводили крыши в стрелу.

И одаль от холодного моря тянулись на шняках и барках великие белые камни - основа твердыни великой России.

Уж оживали стенные укрепы и башни.

Башни расщурили темные очи, и в бойницах мелькал глаз человечий.

А над башнями реяли черные птицы.

2. Зловещее

Почуялось ли мне, послышалось...

Дуй, не стой, ветер! Кипи, пенься, застонай, холодное море!

Хотят зарешить тебя, Русская земля, хотят выкопать глаза твои кроткие. Полая ты стоишь, запростали места изменою.

Забедно мне, кровь во мне болит русская о тебе, моя родина: ведь и ныне, как исстари, старые князья русские продают тебя недругам половцам!

А с ними кто еще не охоч?

Недолукий, шохом скрывающийся от опасности, с сердцем, как черствая коковка, наброжье бессчастное, русский невер, забывший крест на груди, изгиляющийся над твоим именем, святая Русь, над словом твоим русским, чернедь беспрокая, колотырники, набивающие карман себе народной казной, вы все заодно, все вы изменники, вы все продаете - горе вам, горе! - православную Русь в сей злой и напастный час.

Дуй, не стой, ветер! Кипи, пенься, застонай, холодное море!

Русская земля, кто же выполет костерь с полей твоих, кто оборонит, кто очистит тебя? Крестное ли терпение народное, кровь ли народа русского... Русская земля!

Дивья тебе, Русская земля, есть у тебя не в запряти еще крепкие и верные сыны, знаю, постоят они, сдынут свой щит, не дадут врагу ободать тебя.

Дуй, не стой, ветер! Кипи, пенься, застонай, холодное море!

Кровь во мне болит русская о тебе, моя родина, и ненять тебя, верю, не погинешь, верую, и твоего имени заветного не исхитить.

Почуялось ли мне, послышалось...

Кипит море, холодное, кипит и пенится. И на серых камнях черные камни, жадное сидит воронье.

3. Город обреченный

Тайкий, как постень, напрасный, он приполз в пустополье под город - кто же его чуял и чье это сердце в тосках заныло? - он приполз в пустополье, обогнул белую стену - на башнях огни погасли и не били всполох - обогнул он белую стену и белые башни, выглохтал до капли воду в подземных колодцах, и, стонотный, туго стянулся кольцом, скрестив голову-хвост.

Очи его - озерина, шкура, как нетина-зелень, тяжки волной пошевёлки.

Обреченный, в западях у змия, стоял обложенный город, а еще долго никто ничего не знает и не чует беды - люди пили и ели, женились и выходили замуж.

И когда пришел час, забили в набат, а уже никуда не уйти.

Я помню и забыть не могу, как дети голодные в ямах плачут, спрятались от страха в ямы, босые, дрожат, боятся, голодные, и так жалобно плачут, а я ничем не мог им помочь, и помню еще, как полуживой в груде мертвых смотрел на меня и рукою звал, - и ему я не мог помочь, и еще помню, как полз ко мне с перебитыми ногами и просил пить... Я помню раненую лошадь, как стояла она и плакала, как человек, и помню собаку, душу надрывала она своей тоской, я ее звал, давал есть, а она даже и не смотрела на еду, она сидела на своем дворе, где все сожжено.

Горюч песок в пустополье. Смертоносно дыхание. Шума ветра не слышно, и лишь от зноя хрястают камни.

Горе тебе, обреченный! Ты ли виною или терпишь за чужую вину-горе тебе, обреченный!

Очи его - озерина, шкура, как нетина-зелень, тяжки волной пошевёлки.

И от очей его больно, и холод на сердце, и нет нигде скрыти.

Знаю по грехам нашим...

Знаю, много неправды, много греха вопиет на небо. Надо грех очистить, грех оттрудить.

И ты благослови меня в последнюю минуту ради чистоты земли моей родимой принять кротко мою обреченную долю.

4. Дела человеческие

Стоят и вопиют люди, видя падение могучего города, и сетуют горько, видя гибель его, и напрасно озираются, не найдут ли его на ином месте таким же цветущим и крепким.

Почто вы плачете, почто стенаете, люди неразумные?

Могуч был Вавилон, богаты и горды цари его, и, казалось, веку не будет его пышной жизни. Сильнее всех была Ниневия... Где они? Где Ур халдейский, где Ширпурла? Знают о них летучие пески пустыни да степные орлы.

Все, что руками человеческими построено, руками же человеческими и будет разрушено. Таковы дела человеческие. Гибель и тлен - удел их.

Перестаньте плакать! Ничего! Не скорбите, не сетуйте!

Пока бьется сердце и горит в вас желание - жив дух в душе, не престанет жизнь. Новый город вы построите, и будет он краше и поваднее всех городов, новый город, окликанный.

5. Сокровище Ангелов

Есть в Божьем мире пресветлый рай - пречистое царство ангелов.

Весь озарен светом Божиим стоит град избранных.

А страж его - великий ангел: как свет, одежда светлая и распростерты крылья белые, копье в руках.

Там с праведными сирины вкушают золотые яблоки, поют песни песневые, утешая святых угодников.

Там ни печали, ни воздыхания.

Там жизнь бесконечная.

Долог, труден путь протягливый до рая пресветлого.

Много было великих подвижников, много спасалось смиренных отшельников и благочестивых пустынников, много было званых на пир в пресветлый рай, и не увидели они света Божия, неизбранные, не дошли они до камня рубежного, где сторожит великий ангел; как свет, одежда светлая, и распростерты крылья белые, копье в руках.

Кому же открыты врата райские?

И кто избранный из позванных?

Чистое сердце кипенное, творящее волю Божию, - от Бога избрано,

- сердце, в туге измаявшееся, - от Бога избрано,

- сердце раненое - от Бога избрано,

- сердце открытое к беде людской и горестям - от Бога избрано,

- сердце обрадованное, благословящее, - от Бога избрано,

- сердце униженное - от Бога избрано,

- сердце, от обиды изнывшее, - от Бога избрано,

- сердце, пламенное правды ради, - от Бога избрано,

- сердце, измучившееся о неправде нашей, - от Бога избрано,

- сердце кроткое - от Бога избрано,

- сердце, готовое принять и последний грех ради света Божьего, ради чистоты на трудной земле в сем свете жестоком, - от Бога избрано,

- сердце великое Матери Света, Богородицы, восхотевшей с нами мыкаться, с нами горевать и мучиться, с нами, последними, с нами, обреченными, - вот сердце от Бога избранное, вот кому открыты врата райские.

6. Прокопий Праведный

- Тучи, сестрицы, куда вы плывете?

Отвечали тучи:

- Мы плывем дружиной, милый братец, белые - на Белое море во святой Соловец остров, синие - на запад ко святой Софии Премудрости Божией.

На Сокольей горе на бугрине сидел Прокопий блаженный, благословлял на тихую поплынь воздушных сестер.

Унывали синие сумерки, - там, за лесом уж осень катила золотым кольцом по опутинам, - синия вечерния, расстилались они, синие, по приволью - зеленым лугам.

Он пришел в дальний Гледень от святой Софии, от старца Варлаама с Хутыни.

Был он богат казною, и за его казну шла ему слава. Разделил он свое богатство, и была ему честь за его щедрость. И стало ему стыдно перед всем миром, что слывет он хорошим и добрым и все его хвалят. И разве не тяжко совестному сердцу ходить среди грешного мира в белой и чистой славе? И тогда взял он на себя великий подвиг Христа ради и принял всю горечь мира...

Он, как свой, среди отверженных и, как брат, среди пропащих.

И соблазнились о нем люди.

Он пришел в суровый дальний Гледень от святой Софии.

«Бродяга, похаб безумный!» - так его привечали.

Оборванный и холодный, в злую стужу постучался он в сторожку к нищим, - и нищие его прогнали. Думал согреться теплом собачьим, полез в собачью конурку, - с воем выскочила Шавка, только зря потревожил! - убежала собака. Окоченелый, поплелся он на холодную паперть.

Кто его, бесприютного, примет, последнего человека?

Не Она ли, честнейшая, не пожелавшая в раю быть?.. Не она ли, пречистая, пожелавшая вольно мучиться с грешными, великая совесть мира, Матерь Света, Богородица?

И вот на простуженной паперти ровно теплом повеяло...

И с той поры дом его - папертный угол в доме Пресвятой Богородицы.

Шла гроза на русскую землю.

Никто ее не ждал и жили беспечно.

Он один ее чуял, принявший всю горечь мира: с плачем ходил он по городу, умолял перестать от худых дел, раскрыть сердце друг для друга.

За суетой кому его слушать? Били его и ругали.

И вот показалось: раскаленные красные камни плыли по черному небу, и было, как ночью, в пожар, и был стук в небесах, даже слов не расслышишь.

Ошалелые метались люди.

А он бился о камни, кричал через гром: не погубить просил, пощадить жизнь народу и родной земле.

И гроза мимо прошла.

Там разразилась, там раскололась, за лесом устюжским и далеко засыпала камнем до Студеного моря.

Он пришел в суровый Гледень от святой Софии.

И был ему кровом дом Пресвятой Богородицы.

А когда настал его последний час, летним вечером шел он в церковь к Михаиле архангелу.

Поджидала его смерть на Михайловом мосту.

«Милый братец, прощайся с белым светом!» - и ударила его косой.

И он упал на мосту.

И вот тучи-сестрицы принесли ему белый покров. В летней ночи закуделила крещенская метель - высокий намело сугроб.

И лежал он под сугробом серебряную ночь.

В синем сумраке тихо плыли синие и белые тучи и, как тучи, плыли реки - синяя Сухона и белая Двина.

Зацветала река цветами - последние корабли уплывали: один в Белое море на святой Соловец остров, другие ко святой Софии в Новгород Великий.

На Сокольей горе на бугрине сидел Прокопий блаженный.

- Милый братец, помолись о нас, даруй тихое плавание!

- Милый братец, благослови русский народ мудростью святой Софии, совестью Пречистой, духом Михаилы архангела!

7. Ункрада

Что стоишь не веселая - белая береза - сестра моя родимая? Или опечалила весть моя недобрая, или сердцем что зачуяла, или вспоминаешь ты о чем?..

Одну думу думаю и во сне мне снится на чужбине один сон, и как скажешь о твоем имени - Россия! Русь моя, моя родина привольная, ширь и воля, вольность русская, белая береза, сестра моя родимая! - вся душа замучится и растет тоска, как тьма вечерняя осеннею порой.

Вижу тебя, родина далекая.

Если б Бог тебе послал на долю счастье! Много по тебе прошло беды, труда и горя. Если б Бог тебя помиловал!

Вижу тебя, родина моя привольная...

«Зимы там долги и темны. Белый снег. Как завеют сильные, свирепые сиверы, наложит зима железные оковы на облаки и пойдет с гвоздем: оковывает воды и землю, накладывает на реки и озера ледяные мосты, скрепляет гвоздем. Зацветут тогда окна морозными цветами, заметет путь перистым снегом, а по воздуху лют летит, нижет на ветви скатный перебранный жемчуг. А придет весна, уснет черный северный ветер, приплывет с юга белый, потихоньку повеет. Встанут звери из спячки. Солнце опустит к нам на двор золотые качели, день и ночь стоит, стелет по лугам красный холст, сеет золотом. А вдоль берега белыми цветами калина светит темную поросль. Не заметишь - лето приспело. Ночи - в терновом огне. Звонкие песни. И вьются хороводы, как хмель. Так ночь до зари. Вот соберется гроза, разломит все небо и ударит проливным дождем, а за пролоем радуга. И поют, шумят луга. Ходит медведь. Колесом пошло солнце под гору, повилась паутина, летит над полями. В красном гарусе кудрявая рябина. Ледовая роса на заре. Это - осень. Унывно, тихо, прозрачно. По небу плывут облаки-лебеди... А лес у нас как расшумится, и уж в бую и в шуму его ничего не слышно, только слышен человечий голос. Это я запою тебе песню, моя родина привольная, о твоей шири и воле, о вольности русской, Русь моя, Россия родимая!»

Что же ты стоишь не веселая - белая береза - сестра моя?

8. Покорение Казани

Вижу три свечи на родной земле.

Первая свеча нескорая в подземелье у лютого черного пороха - грозная, за святую Русь и Москву сожгла.

- Эй, подкопщики, зажигальщики, ваш час настал!

Воску ярого свеча затеплилася...

А вторая свеча скорая в чистом поле в красном шатре перед Спасом заступающим -

- Помилуй нас!

Третья свеча - страстной огонь - в сердце святой Руси милосердой, перед Софией Премудростью, скорбеющей за весь мир.

За святую Русь помилуй нас!

1916

Ремизов Алексей Михайлович (1877-1957) - русский писатель. Близко знал Н.К. Рериха, с которым был связан общностью творческих интересов. Эссе, написанные белым стихом, посвящены автором живописным работам Н.К. Рериха.

Публикуется по изданию: "Николай Константинович Рерих". Текст Ю.К. Балтрушайтиса, А.Н. Бенуа, А.И. Гидони, А.М. Ремизова и С.П. Яремича. Пг.: Свободное Искусство, 1916.