Сокрытая всемогущая, таинственная сила мудро и спокойно властвует над миром. В картинах Рериха этот единый, многосложный и величавый образ молчаливого всеведения каменных, неотвратимых пророчеств воздвигнут, будто вековечный памятник истине, и, кажется, эти массивы хранят в себе письмена наших судеб.

Гималаи, Тибет, Монголия, храмы, древность, ее городища, воскрешенные фантазией художника, ее постройки и крепости, взлетавшие на вершины гор, монументальные твердыни, их неразгаданная душа заставляют трепетать сердца: каким-то чудом роднят и соединяют нас с темными, безмерно отдаленными эпохами, чуть ли не с днями сотворения мира. В своих основах этот мир един и непоколебим, подчиненный неистребимым законам бытия.

Есть что-то особенно внушительное и неотразимое в этих полусимволических картинах, в ощущениях первобытности. Встают и дышат нездешним дыханием блаженные, грозные выси и черные пещеры, древняя мистическая жизнь чувствуется повсюду - ив картинах, отражающих Монголию, Тибет и Гималаи, но также и в святых и тихих мотивах православия: "Прокопий Праведный отводит тучу каменную", "Сергий строитель", "Ранние звоны". Грозные предвестия сменяются молитвенною умилительностью, чудесной наивностью сладкой, успокаивающей веры. Небольшая церковь, звонницы, хоругви, бесчисленное количество мерцающих свечей - раннее утро. Примем картину, как отражение действительности. Но в таком толковании она сузит свой внутренний глубокий смысл: "Ранние звоны" - символ. В нем воплощается светлое пробуждение человеческих душ.

Смирением и покоем веет от картин "И Мы". Два инока, рядом медведь, снега - "И Мы не боимся". Потом с ведрами на коромыслах идут из монастыря вниз к реке три монаха:

"И Мы трудимся". На третьей картине - они в лодках тащут сеть - "И Мы продолжаем лов".

Есть в этой книге о Рерихе снимок с картины "Звенигород" - небольшой храм, звонницы, заснувшая тишь.

Повсюду расстилается явное и тайное отшельничество. В рериховской галерее переплетаются массивность и свет, струятся нездешние, чистые озарения, и над всей этой глубиной, неподвижностью, над окаменелыми пророчествами и святыми настроениями земли распластала свои крылья вечная мудрость.

Все эти дни, в разные часы я перелистываю книгу "Рерих" - удивительная, непреодолимая сила впечатлений! Для ее оценки не подходит ни одно из знакомых привычных слов. "Очаровывает?". Не то. "Обольщает?" - Совсем неверно и ничего не говорит это слово, ничего не определяет. "Покоряет?" Это было бы почти точно. Почти, но не совсем. Властвование Рериха приходит в нашу душу с исключительной, редкой скромностью. Эти шаги неслышны. Голос художника спокоен. В нем великая убежденность, а кто уверен в своей правде, тот не ораторствует и не кричит. Меж тем эта страстность, напористость бывают часто и в живописи.

Рерих в высшей степени искренен. Ему дан великий талант прозревать. Через внешнюю оболочку он умеет чувствовать биение сердца и сокрытую жизнь одинаково у живых существ, как и каменных громад.

Для него космос - одно целое. Эту формулу он может не выражать словами. Она, само собой, вытекает, когда мы посмотрим хотя бы несколько его картин. Это особенное знание. Но и это слово не охватывает сущности и глубины рериховского творчества. Это еще - провидение. Э. Голлербах верно характеризует творчество Рериха, как знание вещей видимых и обличение вещей невидимых, этого художника, сосредоточенного и строгого, без "улыбки" и без "игры".

Его произведения пророчествуют - строго напоминают о великих истоках нашей жизни, нашей культуры, бытия и духа, о седой, но не мертвой древности, о мире остывшем, но не погибшем, о недвижимых свидетельствах возникновения мира. Нет ничего давящего, нет ничего сумрачного. Это - не пророчества гибели, а памятники, поставленные самой природой не гаснущему солнцу высочайшей благодати, любви и жизни: она не знает конца. Среди неподвижных окаменелостей реет и светит божественное ликование, манят и успокаивают световые пятна, и каждый камень, каждая глыба согреты своим внутренним теплом, живут своей жизнью, отдельной, непохожей на другие жизни. В своих неуклюжих формах, неотесанных, грубых, и в то же время ласковых, они дышат и тихо пламенеют. Предстает великий мир одиночества и величаво-мудрой красоты. Горы роднятся с небом.

Через Рериха, его провидения древности, ее мистической души раскрываются пред нами следы и тайны давней, засыпанной песком истории и сказочных ее форм, - восток, но и наш север, - скандинавская, скифская, русская жизнь, мифология, пронизанная в картинах Рериха неподчеркнутым, глубоким, возвышенным религиозным чувством. Дело не в самих сюжетах, не в мотивах той или иной картины: религиозное чувство, религиозное искусство отличаются своей проникновенностью. Это то, без чего данный художник не в силах творить. Сопричастный к религиозному искусству может нарисовать собаку или зайца, - все равно: мы почувствуем в картине скрытое, не несомненно религиозное горение. И Рерих в своем искусстве кажется молящимся в уединенном монастыре среди немых массивов гор, в заповедной стране. Эти горы, эти камни обладают своей собственной душой, - "у него есть камни мрачные и грустные, гордые и заносчивые, скромные и примирительные". И облака - то легкие, невинные и радостные, то грозные, зловещие и торжественные.

В каменных глыбах, в каменном веке своим чутьем Рерих разбирается как проницательный геолог. Гимназистом 4 класса он уже производил самостоятельные раскопки, тогда искал свои образы в уснувших пластах земли. И он нашел их в могиле - золотые вещи Х века. И потом производил раскопки в Новгородской губернии, а в своем отчете нарисовал эту поэму прошлого: "Забудем сейчас яркое сверкание металлов: вспомним все чудесные оттенки камня... Вспомним желтеющий тростник... Вспомним тончайшие плетения... Эту строгую гамму красок будем вспоминать все время, пока углубляемся в каменный век... Щемяще-приятное чувство - вынуть из земли какую-нибудь древность, непосредственно первому сообщиться с эпохой давно прошедшей. Колеблется седой, вековой туман. С каждым взмахом лопаты, с каждым ударом лома раскрывается перед вами заманчивое тридесятое царство... Сколько таинственного! Сколько чудесного! И в самой смерти - бесконечная жизнь!"

Душу Рериха, его творчество, его большой талант приковала и захватила навсегда одна непобедимая сила: зачарованность вечно-сущим.

Поэтому самое отдаленное прошлое для него реально, как сегодняшний день. Он - поклонник и певец этого прошлого, его земли, его подземных сил, его дыханий. Неизменно Рерих погружен в самого себя, и в этой душе отражен весь мир, - его мир. Как бы ни была глуха мертвая и темная чащоба древности, каким бы диким ни представлялся нам древний человек, его стояние пред жизнью, божеством и уяснением вековечного смысла жизни, беспокойно так же, как и у нас. Но Рерих не склонен рисовать этого человека большим. Рериховский человек мал. С виду слабый, радом с громадами камня, он предстает любопытствующим исследователем мира, разгадывающим его смысл.

И на огромном каменном пласте, среди горных скатов - едва заметна фигура человека: как мал он, как бессилен, как затерян он, владелец темных тайн, угадывающий пути, странствия, сокровенный смысл своей жизни и этих громад (Лахул). Зловещи и страшны "Священные Пещеры", вперившие, как многоглазый ужас, свои пустые взоры. Иные картины в своем замысле кажутся пророческими. В предверии войны он пишет своего "Ангела Последнего", видение, возникшее из страшных времен, скорбное и неумолимое предвестие роковых несчастий. На картине "Армагеддон" толпа в своем следовании - один за другим - воздела руки, молящие, просящие, будто в предчувствии и знании завтрашней беды.

Необычайно силен Рерих в отражениях восточных мотивов, восточного колорита, величавого и воздушного, загадочного и легкого - "Рерих открыл миру окно в Россию, окно на восток".

Эта книга о Рерихе вводит нас в рериховский мир, дает ключи к пониманию и разгадке рериховского таланта - еще точней рериховской стихии. Превосходно изданный том включил больше 100 картин Рериха, среди них много прекрасно выполненных цветных репродукций. Этот большой, исключительный по своим результатам труд совершен преданностью, пафосом и самоотверженностью Рериховского музея в Риге. Поучительны статьи Э. Голлербаха, В. Н. Иванова и надо воздать искреннюю хвалу А. М. Правде за его художественную редакцию. Эту хвалу нужно принести и государственной типографии, ее талантливому руководителю Л. Либерту, радующему нас за последнее время отличными художественными изданиями. Только соединенными усилиями и трудами многих возможно было выпустить такую книгу о Рерихе, замечательном художнике с мировым именем, философе в своих замыслах, мудреце и проникновенном, спокойном провидце тайн земли и человеческой истории, человеческого вечного духа, таинственных и глубоко скрытых истоков бытия природы и человека.

В этом течении и смене веков наивность и острота первобытной угадки сплелись с культурой и знаниями современности, шепот древности, ее подсказ и напутствия становятся услышанными в наши дни - нашим внутренним слухом благодаря Рериху, через Рериха, - открыты и дарованы его творчеством, его гением. Вместе с его видениями мы переселяемся в далекий мир, где тускло брезжит погасающая звезда первых дней творения, где когда-то раздался первый удивленный и обрадованный крик человека. Этот свет, этот голос, это вхождение в мир преобразились в рериховских картинах, воздвигших перед нами "Земли Славянские" и "Мать Чингиз-хана" у синих гор, "Св. Бориса и Св. Глеба", будто каменное изваяние головы - "Сон Востока", русские сказочные типы и "Монгольского Ламу", робкие и покорные, на согнутых коленях "Монгольские танцы", "Монастырь в Тибете" под темно-синим звездным небом и "Лик Гималаев", безжалостный лик, образ каменных громад, провалов и впадин и тут же "Сострадание" - трогательный и умилительный мотив, рассказывающий о том, что опасности, даже роковые, не становятся последней обреченностью для земных существ.

У Рериха мир, загадочный и ясный, зловещий и воздушный, воздвигается из тьмы веков.

1939

Пётр Моисеевич Пильский (1876-1941) - журналист, обозреватель и заведующий литературным отделом газеты "Сегодня", писатель.

Публикуется по изданию: Пильский П.М. Седой вековой туман // Газета "Сегодня", 1939 г., 12 марта (Эстония, Таллинн)