Дорогой Александр Фердинандович.

Не вижу охлаждения общества к искусству. Наоборот, среди молодежи искусство сейчас имеет положительно хороших и пылких друзей. Молодежь к искусству идет, наблюдает и заветы старины.

Конечно, у молодежи мало средств, чтобы, вопреки старикам, провести искусство в жизнь, сделать его для страны нужным. В этом наши отцы оставили нам плохое наследство; деды и прадеды нам ближе. Нашим детям будет легче в путях искусства.

Молите о чуде. Среди чистого снега, среди сказочных зимних лесов молите, чтобы украшение жизни вновь сделалось инстинктивно нужным <...>

Преданный Вам Н. Рерих

В чем обаяние Рериха? Конечно, не в том только, что своими картинами он приподнял завесу над седой стариной, научил нас видеть искусство и стремление к красоте там, где нам мерещилась грубая животная жизнь. Нет! Своим «Я» – странным, загадочным – приковал он к себе.

Я не знаю никого, кто подвергался бы такому отчаянному обстрелу критиков всех направлений, низводивших его на степень дилетанта и возносивших его на степень гения.

Рерих похож на былинного змея: ему отрубали голову и у него вырастали две новые. В чем только не видели и в чем не находили обаяние Рериха!

Так, например, один «критик» видел в Рерихе идеал художника потому, что он соединил в себе ученого и художника, другой восторгался им только как ученым, имеющим счастливую способность фиксировать плоды научных изысканий в альбоме и т. п. Третий ...

Бог с ними!

Я коснусь лишь того упрека, который повторялся неоднократно и который так или иначе имеет хотя бы почву для возражений. Это упрек в эскизности, в дилетантской необработанности картин Рериха.

На этом я остановлюсь.

Я мог бы выставить тот простой аргумент, что художник сам знает те грани, где он должен остановиться, и что мы, зрители, должны смотреть на то, разбираться в том, что есть, а не на то, что могло бы быть и т. д. Я мог бы процитировать слова Уистлера: «произведение искусства окончено с минуты его начала», то есть как бы отрывочно ни было произведение, но раз оно вытекло из непосредственного импульса, уже может считаться оконченным.

«Сказать коротко – самая трудная наука», – говорит индийская пословица, и в ней много глубокой мудрости.

В своих работах Рерих не везде эскизен или, как говорят некоторые критики, – «дилетантичен». Далеко не везде. Есть вещи у него очень тонко выписанные.

Я бы разбил работы Рериха на две категории: на реальную и метафизическую.

К первой категории я отношу то, что художник видит воочию: камни, облака, море, лес, которые не изменились с того далекого времени, куда тянется душа Рериха, и пейзажи его написаны сочно, ярко, с необходимой мерой рисунка.

Ко второй категории я отношу картины с литературным содержанием (не пугайтесь этого выражения!), например изображения жизни людей каменного века, времен викингов и т. д. Здесь для того, чтобы вообразить, надо мысленно прищурить глаза, как это делает в действительности человек, вспоминающий давно им виденное, чтобы создать дымку. Самые грубые предметы начинают казаться мистичными и будят что-то в душе и дают простор фантазии <...>

Вот эту дымку, эти прищуренные глаза я чувствую во многих картинах художника. В дымке фантазии рождаются далекие образы, и эту дымку художник переносит на холст.

Он видел охоты людей, похожих на зверей, видел сражения –ndash; но видел их намеки, слабые очертания.

Разве Рерих – археолог, серьезный ученый, видевший массу добытых из земли предметов седой старины, видевший рисунки на мечах, чашах, щитах, – не знал деталей и не мог их изобразить? Конечно мог, но это было бы то, чем занимались сотни наших художников и чему учит Академия.

Я убежден, что Рерих любит прошлое не как определенную полосу того или иного периода истории, как, например, Александр Бенуа любит Версаль, а просто далекое, где больше простора его фантазии и его одиночеству. У Рериха нет определенного, облюбованного им исторического периода: в картинах его мы видим и каменный век, и половецкий стан, и Александра Невского, в его церковной живописи видим тяготение к византийскому стилю.

Рерих весь прошлое...

К чему бы он ни прикоснулся, оно рассказывает вам саги. Вспомните серию его этюдов Финляндии: те же всем известные финские леса и камни у Рериха приобретают настроение прошлого, и вам чудятся скальды, поющие про славу павших героев.

А графика его?

Возьмите рисунок – иллюстрацию к Метерлинку. Разве не эти линии мы видели на древних мечах и на щитах, пролежавших много столетий под курганами?

Рерих весь тайна и весь прошлое...

Может быть, в этом обаяние его таланта?

Настоящее его пугает.

«Обеднели мы красотой», – пишет он в предисловии к книге «Талашкино», и часто жалуется на ненужность искусства для страны. Каждая вещь прошлого говорит о том, что она была нужна, инстинктивно нужна, а теперь многое является или модой, или прихотью...

«Обеднели мы красотой!»

Как будто чья-то невидимая рука стирает следы величия прошлого и выравнивает все в одну однообразную скучную равнину.

Сколько надо было продумать, прострадать, чтобы сказать такую фразу: «Гораздо больше беспокоит меня вопрос о ненужности искусства для страны»; «Дай Бог, чтобы общественный инстинкт к искусству на Руси возродился. Среди чистого снега, среди сказки зимних лесов молите об этом чуде», – пишет он дальше (из писем к пишущему эти строки).

Рерих верит в чудо, и вера эта рождает в нем вдохновение, и он создает дивные картины прошлого и хочет научить любить это прошлое...

У каждого большого и даже среднего художника есть последователи, есть школа, у Рериха ее нет. И могло ли быть иначе?

У нас, где Левитан породил сотни последователей, где родятся целые кружки, перепевающие Гогена, Матисса, у нас, где страшно развита подражательность, – нет подражателей Рериха, несмотря на блеск его имени...

Это глубоко психологично.

Рериху можно сказать словами поэта: «Ты царь! живи один!»

Рерих не будет одиноким тогда, когда исполнится «чудо», и уйдут из жизни будни, мещанство, когда искусство опять будет тесно сплетено с каждым нервом жизни, когда...

Но скоро ли это будет?

1912

Мантель Александр Фердинандович – русский искусствовед и издатель начала XX века.

Публикуется с сокращениями по изданию: Мантель А.Ф. Н. Рерих. Казань, 1912.