Славны те, кто с опасностью для жизни, среди бескрайних и пустынных песков, ищет истоков великой реки.

Вдвойне славен тот, кто в пустыне будней ищет истоков Великой Реки Жизни.

Все видели не раз, как ребенок подсматривает в запретную щель, как слуга тайком подслушивает беседу господина.

Праздное любопытство. Не о нем говорим.

Знаем любопытство иного рода – благородное любопытство ищущих красоты и мудрости.

Ему хвала. Ему преклонение.

Говорим о том, чье искусство, по вещему слову гениального поэта Индии Рабиндраната Тагора, «ревниво оберегает свою независимость, потому что оно велико».

Говорим о том, чей мир есть мир истины и красоты, а пути – пути благословения.

Говорим о том, чье имя «на устах всего мира».

Говорим о Рерихе.

* * *

Из далекого севера, где озера, как сталь, а почва пропитана железом. Из земель, где вековые курганы еще таят нож и топор первобытного человека, а жизнь хранит память о татарском огне. Из цветущих долин Тибета и Индостана. Из Чикаго и Лондона слышим слова. Слова художнику, обращенные к нему со всех концов мира: «Благодаря вам мы нашли такие прекрасные горы, где залежи руд неисчерпаемы. По вашей ярости подковы коней наших подбиты чистым серебром, недосягаемым в преследовании. Благодаря вам шатры наши светятся синим огнем».

* * *

Я пишу эти строки. Я смотрю на золотисто-ржавое «Заклятье огня» Рериха. На языки яростного и всепожирающего пламени. И мне отрадно знать, что пламя его теперь иного цвета.

* * *

Около Фалюта на путях к Канченджунге растет черный аконит. Ночью, когда спит все живущее, его цветок светится, как неугасимое пламя. Тем, кто знает легенду русского «жар-цвета», этот «бодрствующий» в ночи цветок напоминает, что для «исполнения всех желаний нужно бдение».

Явидел пламя аконита на полотнах Рериха.

* * *

Только люди, чувствующие грандиозность новых задач, новых обобщений и практических выводов.

Только зоркие, привыкшие всматриваться вглубь и вдаль.

Только люди искусства и знания видят очертания заманчивых скал и полосу светлеющего на горизонте неба, видят то, чего еще не видят все – видят Будущее.

* * *

Один русский геолог, ум смелый и открытый, рисуя себе гармоническую картину грядущего мира, представляет будущее в виде «прекрасного города из яшмы, окруженного стенами из цветного камня и горящего огнями, подобно лучшим драгоценным камням. Все необычно в этом городе. Красота и радость в нем мерило человеческого богатства. И старый мир, взвешиваясь на новых весах, не по весу золота, не по длине серебряных свитков и шелка, а по глубине радости и счастья, по гармонии и мощи небывалой земной красоты приобретает новые, до того скрытые черты».

Картина нам непонятная; но разве нам понятно будущее в каких-либо иных его формах?

* * *

Я не знаю, каким мыслит себе Рерих будущий, обновленный мир. Но я знаю картины Рериха. Знаю пламенную проповедь его о гармонии и красоте, об искусстве, как «музыке духовного призыва, звучащей вне состояния бирж и вне заседаний Лиги Наций», и я утверждаю, что его представление о грядущей счастливой поре окрыленного человечества во всем совпадает с «мечтой» моего ученого коллеги, прозревающего будущее мира в подлинно «рериховских» живописных тонах.

* * *

Слепы те, кто видит в Рерихе только живописца. Мудры, видящие в нем одного из величайших духовных вождей нашей эры.

* * *

Многоязычна проповедь о Прекрасном. Многообразны пути, ведущие к Истине и Красоте.

Но едина цель. Ибо все «борцы против пошлости – в одном стане». Рерих пишет: «Одинокие люди, разделенные горами и океанами, начинают мыслить о соединении элементов, о творческой гармонии».

Как в искусстве, так и в науке. «Не об исторических местах говорю. Не о памятниках древности. Музей – музеем. А жизнь –жизнью. Теперь не нужно мыслить о былом. Теперь – настоящее, которое для великого будущего. И еще скажу Вам: "Помните, сейчас пришло время гармонизации центров, это условие будет краеугольным в борьбе против "механической цивилизации", которую ошибочно иногда называли культурою"«.

Так говорит Рерих в своих «Путях Благословения».

Сотни примеров подтверждают сказанное. Назовем два, из числа самых крупных.

Кто читает «Дейли экспресс» или органы советской прессы, тот знает о юноше Миронове, замечательном художнике-самородке, Миронове, которого крупный английский портретист сэр В. Орпен называет «необычайным талантом». Сын шахтера, проведший детство в Уральских горах, в кругу суровых золотоискателей, Миронов, в наше время прославления индустриализма и рабства перед промышленной инженерией, зовет всем своим искусством к истокам совершенной гармонии и красоты, к «художественной человечности».

А вот другое. В старом Гейдельберге ученый В. Гольдшмидт и его ученики, стремясь воссоздать прошлую историю кристалла, пытаются, в характере его постройки и условиях роста, познать тайну мировой гармонии. Раньше Гольдшмидт и его ученики изучали процесс разрушения, гибели этой постройки; сейчас в их мастерской-лаборатории раскрывается тайна ее роста.

* * *

Итак. Все об одном и том же. Без устали. До последнего часа. О мудрости и красоте. Это главное.

* * *

Ни тома запыленных книг, обреченных на гибель и забвение. Ни нищета скудных слов о том, что «будет», а краткое радио о том, что «есть», что творится в мире, вот то, что нам нужно в наши дни.

* * *

В старинном особняке – дворце на Риверсайд-Драйв, в Нью-Йорке, помещается музей Рериха. За два года в нем собрано свыше 600 картин мастера.

Специальный отдел музея содержит более 80 картин, посвященных Индии («Его страна», «Сиккимский путь», «Зарождение тайн», «Гималаи»). Отдел этот носит имя Елены Рерих, жены художника, постоянной спутницы его странствий.

Неисчислимы сокровища духа. Безмерно велика роль почина, предпринятого зачинателями собрания.

Слава народу, воспитавшему творчество художника. Слава стране, приютившей так щедро его картины.

Россия и Америка – это не случайно. Велики культурные связи, соединяющие две эти страны. Велика культурная миссия, предназначенная обоим народам. Недолог срок, и творческое объединение наступит для обеих стран. Среди прочих сочувственных голосов об этом свидетельствует и Рерих, «названный другом Америки».

* * *

Музей Рериха – не «темница» искусства, а дом Красоты.

Музей Рериха – очаг, у которого «греются человеческие сердца», очаг, на который держат путь все, кому дорого «красивое в жизни природы и возвышенно-героическое в жизни человека».

Вспомним, что о создании такого музея мечтал некогда и благородный Рёскин.

Мечтал, создавая свой музей в Меербрукском парке Шеффилда.

Теперь эта мечта осуществлена. Будем же верны ей до конца. Создадим сеть музеев, подобных дому Красоты на берегах Гудзона. Ибо надлежит помнить, что «нужна открытая, громкая песнь о любимом, нужны ясные слова о том, что хочешь сказать».

* * *

Рерих прав: «Дайте искусство народу (скажем – народам). Украсьте не только музеи, театры, школы, библиотеки, здания станций и больниц, но и тюрьмы».

Больше того, самую природу украсьте заботами о ней.

Или вы не видите, «сколько молодых сердец ищут прекрасного и истинного?»

* * *

Учитель на вершине мирового признания не нуждается в прославлении.

Зато радуется сердце Учителя, видящего рост и успехи учеников.

Помните полотно Рериха «И мы трудимся»? Разве не сбылось предсказанное!

Растет круг последователей. Крепнет мощная международная художественная организация.

Сколько стран, сколько народов братски объединила она.

Сколько предстоит ей еще объединить.

Пополняются ряды и новыми отдельными именами. Последним примкнул величайший поэт современной Италии Габриэль д'Аннунцио.

Только ли имена? Нет, имена и люди. А люди, значит, и людской труд.

Так строится под рукой мудрого зодчего мощное сооружение, творится одно из замечательных дел нашей эпохи – дело Corona Mundi.

* * *

Наивно говорить о славе там, где речь идет о бессмертии. «Люди, дремавшие в жизни Учителей, знают, как просты и гармоничны и прекрасны они».

Рерих «научился от земли, и от всех голосов любви, говорящих в его душе любить и понимать жизнь и человечество».

Тысячи послушных учеников, «обрадованных радостью познания новых далей», мысленно тянутся со всех концов к нему.

* * *

Велика армия проводников искусства и знания в мире – юные, старики, женщины и дети. Всего больше юных. За ними будущее.

Велика армия, но ведь и это только начало. Сколько готовых вступить, но еще не призванных в ее ряды. Знаем, дойдет черед и до них. Истинно: правы те, кто говорит: «Все люди – художники, но мало кто знает об этом». Скоро узнают. Узнают все.

* * *

Мы разучились дышать полной грудью. И живя в тесных и темных ущельях, называемых нами домами, мы в какой-то мере уподобились первому человеку, чье жилище мало чем отличалось от логова зверя.

Но он, наш предок, знал восторги свободы, знал упоение в открытой борьбе, знал детскую радость неожиданных открытий.

Мы лишены и этого. Мы потеряли представление о том, что такое свет, воздух, сила, крепость и красота.

Мы сузили наш взгляд на задачу художника, видя сущность всего его дела в поставке картин на наш рынок.

Мы преступно пренебрегли живым источником художественного вдохновения, полными современной гармонии образцами космического творчества –причудливой окраской и формами животных, растений и камней.

И мы несправедливы, называя мертвыми создания тревожного и пламенного человеческого духа, продукты творческой воли, работу трепетной, живой человеческой руки.

Мы забыли, что памятники искусства, отражающие жизнь, – суть куски самой жизни.

Как забыли и то, что всякое творчество, направленное на улучшение, обогащение, просветление и продолжение этой прекрасной, единственной по своей красоте земной жизни до пределов поистине чудесного, нетленного существования, есть, конечно, художественное творчество.

Мы жестоко ошибаемся, исключая из семьи великих художников Бербенка, занимавшегося всю жизнь вопросами улучшения растительных видов, или игнорируя любого иного работника мысли, погруженного в заботы об улучшении нашего людского существования.

Наука и искусство – родные сестры.

И мы знаем несчетные примеры, подобные примеру Фламмариона, когда научный труд читается нами, как поэма, а поэма дает материал для точных выводов.

Исследователи неведомых стран – все Нансены, Козловы, Свен-Гедины, ученые всех видов – Освальды, Боры и Менделеевы, мудрецы – Сакиа Муни, Конфуции и Магометы, изобретатели, подобные Эдиссону и Маркони, простые смертные бывают больше художниками, чем те, кого мы привыкли называть этим именем.

Но их творчество распылено.

В их задачу не входит забота о прекрасном, и они служат ему, не сознавая значения и красоты результатов своего труда.

Они разъединены, разбиты на лагери, далеки друг от друга, и одинокие голоса их тонут в шуме голосов безличной толпы.

Протекая в сфере как бы полунамеков и выражая то, что еще не осознано в полной мере, творчество Рериха задевает все вопросы, поставленные нами на разрешение.

Мы читаем его картины, как книгу, и видим себя героями его эпических вымыслов.

В нем самом нас пленяет редкостное сочетание – огромные знания, обычно присущие лишь изверившимся и малоподвижным натурам, при наличии бодрости и сил, свойственных человеку, едва вступившему в жизнь.

Мы знаем, он не разделяет наших сомнений и колебаний. Но мы верим и будем верить, что Рерих не остановится на полпути. Но пойдет дальше. Исследуя. Поучая. И преображая своим чудесным искусством нашу темную, бессолнечную действительность.

* * *

Перед нами картина – холст, краски, подрамник. Мы не знаем ее сюжета. Предположим, что мы не знаем и имени ее автора. Но мы занимаемся искусством. И мы склонны даже иногда покритиковать. Нам не нравится тон лица крайней фигуры. Мы находим композицию несколько нарочитой, а колорит преувеличенным. Мы смотрим, а затем отходим в сторону. И что же? Картина преследует нас. Мы чувствуем на себе магию ее красок. Необъяснимую власть того самого колорита, сюжета и композиции, которые мы только что так легко осудили.

В нас самих происходит какая-то перемена. Сначала неясно. Потом все отчетливей мы начинаем замечать, что мы уже не прежние. Что-то коренным образом изменило нас, наши вкусы, наши стремления, наше поведение.

Мы начинаем быть терпеливее с врагами. И больше теперь ценим друзей.

Мы не верим в чудеса. Еще меньше мы верим в исцеление силой искусства.

И все же мы чаще и чаще задумываемся над тем, над чем раньше никогда не думали.

* * *

Не называйте Рериха «мистиком». Не возводите хулу на знание, недоступное вам.

Помните, «что отрицающий великую реальность всего сущего так же невежествен, как отрицающий беспроволочный телеграф, радий, передачу снимков на расстояние и все те реальные научные вещи, которые так недавно казались сказкой».

Удивительная методика оптики за последние 100 лет открыла нам миры ничтожнейших живых существ, и строение живых клеток, и строение неорганической природы, и строение звездного мира.

Но не обольщайте себя мыслью, что нет «чудес».

Ибо где вы найдете доказанные свидетельства всему, что происходит в мире?

И еще знайте, что кроме «чудес техники» есть «чудеса» воли и творческого духа человека.

* * *

Не забывайте, что искусство обращается прежде всего к «фантазирующему разуму» – представляет, строит догадки, предположения, рисует картины и образы, каких не видели и не увидят, быть может, никогда многие из нас.

Не забывайте, что «фантазирующий разум» есть способность, при которой каждая мысль и чувство рождаются одновременно с их чувственным отражением, или символом.

Не забывайте, что всякое произведение искусства символично, а прямая и первая обязанность художника не доказывать, а показывать.

Будьте доверчивее к людям искусства.

Не закрывайте дверей, так широко распахнутых перед вами.

И не твердите угрюмо «не знаю», «не видел» тогда, когда вас еще только зовут «смотреть».

Ведь не спрашиваете вы у неба, почему оно голубое, а у травы, почему она окрашена в зелень? Зачем же вы требуете от художника, получившего нужное ему вдохновение, путем прямого и личного соприкосновения живого ума с миром, чтобы мир его представлений был окрашен в ваши краски? Да и что значат «ваши», тусклые краски по сравнению с сияющей, радостной палитрой Рериха?

* * *

Мы пришли в этот мир не для полноты познания (это свыше наших сил), но для полноты привязанностей к миру. И мы не знали бы приступов отчаяния и учащающихся самоубийств – этих признаков разложения мирового духа, если бы чаще думали о наших кровных связях с мировой гармонией.

* * *

Против недугов века. Против гнева, злобы и жестокости нет лучшего лекарства, чем искусство. И нет опытней врача, чем служитель истины и красоты.

Часто слышим. Часто говорим и сами о ком-нибудь: «Он заразил нас своею печалью». Будем же не печалью, а радостью заражать сердца друг друга.

Преисполнимся радости. Радостью, Великой Радостью заражает нас искусство Рериха. Радость сулит нам грядущий, новый мир.

* * *

Не слова, а действия. Не домыслы, а свой личный труд должны принести мы в дар мудрому художнику и его делу. Ибо дело Рериха – дело нас самих.

Сомкните ряды, уверовавшие. Соединитесь для того, чтобы разнести по всем странам мира светлую весть о могуществе прекрасного.

* * *

«Пути Благословения» Рериха не собрание отвлеченных рассуждений. Не утопия, подобная утопии Морриса, но утверждение, выводы, основанные на бесчисленных фактах.

* * *

У Рериха практицизм, культура и вкусы западника. Непреклонная воля северянина. И созерцательная душа поэта, делающая его столь близким сыном Востока.

Его ум полон великих воспоминаний.

Своими узкими, пристальными и глубоко посаженными глазами он смотрит на здешний видимый мир, как на некое отражение далекого мира, в котором он жил когда-то и где будет жить опять, верный тайне бесконечных превращений всего живого и сущего.

Мы изумляемся его энергии и неисчерпаемым запасам его творчества.

А он не перестает, и надо думать никогда не перестанет, удивлять нас богатством, которое таят извилины его мозга. Когда его глаз устанет смотреть на великолепие зрелищ, протекающих в его воображении, он отдыхает. Он берет перо и набрасывает на бумаге избыток того, что частично мы видели на его картинах.

Он рассказывает о первых днях пребывания человека на земле, о его замыслах в борьбе с косными силами природы. Он описывает нам быт и нравы наших предков с таким трепетным волнением и таким изобилием подробностей, что власть прошлого окончательно овладевает нами. Он говорит языком очевидца: о татарском полоне, о жестоких набегах викингов, о степи, где никнет ковыль, стынут трупы и ворон клюет добычу.

Он заставляет нас отчетливо слышать, как враг крадется из-за кустов и как наш предок поет своим детям о стране чудес, обещанной людям, как счастье, далекой Индии.

Мыслитель и поэт, он слагает свои поэмы, похожие на древние саги, на коне.

И расположившись на ночлег, в походном шатре, под опрокинутым в небе узором звезд, среди безмолвия пустыни, он задумывает свои живописные произведения.

С годами на лицо его пала тень Великого Покоя. Он ищет уединения и в молчаливом созерцании познает сладость забвения от суеты. Но жизнь его по-прежнему преисполнена движения.

Познавший в прошлом восторги общения с сияющей, праздничной красотой латинского гения, искушенный в области изучения остатков древнего славянского мира, он теперь, когда творчество его вступило в полосу зенита, раскрывает запретную для большинства из нас книгу о величии и красотах Тибета и Индии.

Сейчас, когда эта книга прочитана им наполовину и часть узнанного уже перенесена на полотно, мы начинаем угадывать, какие несчетные и несравнимые ни с чем дары нам готовит будущее.

Мы с нетерпением ждем продолжения этой удивительной жизни, блестящий след которой, развертываясь на наших глазах, погружает нас в созерцание сказки, волшебного сна, небытия, за пределы всех виденных когда-либо нами видений.

Пройдя в молодости путь варягов, а ныне следуя по следам Марко Поло, он уносит отовсюду и бережно хранит любовь к скудным порою обломкам и знакам былой земной славы.

Привыкнув общаться на протяжении всей своей жизни с величайшими умами всех времен и народов, он ведет за собой целый мир представлений, понятий и верований, порою угасших и тускло мерцающих в сумерках нашего сегодняшнего дня, порой вновь обретших себе бытие если не в нашей жизни, то в нашем пробужденном сознании.

Вопреки многим художникам значительной величины Рерих в защиту «своего» не оставляет в тени и созданного другими.

Наоборот, он скорее ищет средств утверждения и закрепления в нас памяти обо всем, когда-либо соделанном во имя красоты, стремясь передать нам великое счастье вне-расовых и вне-кастовых любви и братства.

Оттого миссия Рериха шире и значительнее обычной миссии художника. Оттого удел Рериха превышает все рамки наших всегдашних представлений о задачах искусства, а самая его идея художественного творчества далеко разнится от всех, принятых на это воззрений. Рерих знает, что сокровенный смысл человеческой деятельности, направленной на украшение жизни, уже давно утратил свою первоначальную глубину и высокое значение.

Рерих знает, что потребность в красоте возросла сверх меры, что число голодающих от недостатка красоты и гибнущих от невозможности в буквальном смысле дышать ею значительно превосходит число лечащих красотой.

Рерих знает также, что запасы красоты не иссякли в мире, а знахарство, выдаваемое за лечение, лишь вредит, а не помогает делу.

Рерих знает, что сила в объединении. А спасение – в вере.

И он бросает на время страну, в которой жили его предки и которая воспитала его. Он вкладывает ногу в стремя и рукой, привыкшей держать кисть, берется за повод. Он объезжает места, где собираются люди, останавливает коня и говорит собравшимся. Он говорит повсюду, на площадях городов, на папертях древних храмов, с вершин холмов и с палубы корабля. Он говорит одиноким и изверившимся, он говорит маловерным, он говорит толпе.

Мы видим парус его судна мелькающим в туманной дали, и когда я пишу эти строки, я знаю, что его верблюд мерной поступью роет золотой песок пустыни.

* * *

Долог и труден путь. Но бездействие еще труднее. А действовать значит идти. Сложны и извилисты горные тропы. Столько поворотов. Столько осыпей под копытами коня.

Столько пересекающихся потоков и ручьев.

В вечном труде, в вечном беспокойстве о будущем протекают дни человека, века человечества.

Посмотрите на полотна Рериха. Люди строят города, ладьи.

Города, чтобы жить. Ладьи, чтобы плыть на них к новым берегам. Еще только строят. И так всегда.

* * *

Как часто мы о многом говорим «не знаем», когда вернее было бы сказать «забыли».

Из древних чудесных камней слагаются ступени грядущего.

Новгород Великий. Старое изжитое место.

Черная земля, хранящая многовековые тайны.

Псков, Печоры, Изборск, «выросшие на великом пути», напитавшиеся лучшими соками ганзейской культуры, Юрьев-Польской, Смоленск, Ярославль, Рига, Ковно, Виндава, Венден и храмы Аджанты и Лхасы.

Подземная Русь и тайник дворца далай-ламы, гигантские ступы и монастыри Малого Тибета.

Не удивляйтесь. «Культуры разветвились слишком. Дуб всемирного очага разросся безмерно; мы боязливо путаемся в его бесчисленных ветках. В стремлении к чеканке форм жизни мы должны очищать далекие закрытые корни».

Слышите ли – «должны». Так говорит Рерих.

* * *

Пути затеряны. Нет старых дорог. Мы только знаем, где были они. Надо найти их.

* * *

Пером и кистью поработал на защиту остатков древней красоты Рерих.

В статьях писал: «Пусть памятники стоят не страшными покойниками, точно иссохшие останки, никому не нужные <...>

Пусть памятники не пугают нас, но живут и вносят в жизнь лучшие стороны прошлых эпох».

* * *

От дурного глаза лечимся. Лечимся красотой веков и вековою мудростью.

Мы знаем «Весну» Рериха, «Священную Весну», когда зеленые, росные луга залиты солнцем, а даль едва подернута дымкой.

Мы знаем его голубовато-хрустальную зиму и его золотую осень, когда густые лиловые тени покорно ложатся на усталую землю.

Из года в год мы любуемся этой сменой. Сменой дня и ночи. Часов бдения и часов покоя. Мгновений, когда расцветают первые проблески холодного утра. И мгновений, когда на темнеющем своде ночного неба загораются первые влажные, дрожащие звезды.

Глубокое волнение охватывает нас.

Мы слышим клич «Зовущего». Мы покидаем дом, друзей, близких, родину. И мы следуем за «Высоким и чистым», в «Его страну», где прозрачен воздух, где рано зажигаются звезды и где мерцают тусклоцветные ауры сияний. В страну Рериха.

* * *

Скользит наш челн по бирюзовой воде реки. С нами «Гонец».

Мы плывем, направляемые мерными ударами его весла. Мимо нас бегут молчаливые и сумрачные берега. Колышутся тени. Шуршит камыш. Чуть плещут речные струи. И желтый осколок ущербного месяца бросает отражение, освещая нам путь.

Мы пробираемся сквозь непроходимые чащи и заросли ветвей, по извилистым тропам, где след зверя мешается со следом человека. И по тропам, где крадучись не ступал и зверь.

Мы собираем дикие ягоды под стволами вековых деревьев и в прохладной тени их ветвей водим хороводы.

Мы отдыхаем на свежей пахучей траве в пещере отшельника и слушаем простые рассказы «О Боге», о чудесных видениях, посетивших людей, о «Сокровищах ангелов», о «Доме духа» и небесных знаках, виденных смертными.

Когда мы варим себе пищу на кострах, «Сходятся старцы».

Понурив на посохи белые головы, они думают о прошлом.

Трещат смолистые плахи, и дым костров клубится черными тучами.

Лица наши обветрены, и тела наши стали бронзовыми от загара.

Но мы все идем и идем. Мы видим незнакомые страны и людей. Мы прислушиваемся к их непонятному говору и засыпаем по ночам, чутко внимая песне, которую поет чужая мать, укачивая чужого ребенка.

Нам говорят, что впереди зной, песок и пустыня.

А за ней море зеленое, как изумруд, и горы из самоцветов.

Мы идем. Звенит колокольчик верблюда, и даль клубится, как призрачный синий дым.

Но вот мы у цели. На стенах сказочного города словно притаились фигуры людей, молитвенно обращенных к луне. Это «Мехески – лунный народ».

В их движениях порыв к какому-то незримому миру, где полное знание, где разгадка всего.

Здесь же снова «вопросы и поиски».

* * *

Знаменательны пути, пройденные картинами Рериха.

Нет страны Запада, где бы не побывали они.

И не просто побывали, а остались навсегда украшением первокласснейших музеев.

Париж, Берлин, Вена, Прага, Венеция и Милан видели его гостем на своих выставках.

Это – Запад. Между тем есть картины Рериха и на Востоке. О Рерихе писали и пишут. В России Л. Андреев и Ал. Бенуа. В Италии – Виттори Пика. В Финляндии – Аксель Галлен Каллела. В Дании – Лео Фейнбенгерг. В Англии – сэр Филипс. Во Франции – Дени Рош и Арсен Александр. В Америке – М. Фантон Роберте и Эггерс. У немцев – Петер Альтенберг.

Писали и пишут о «путях Рериха», об «истоках его творчества», о выраженном в искусстве художника «очаровании России».

Наше слово о мудром делании Рериха.

Вот уже несколько лет мысль Рериха остается свободной. Ничто не может овладеть ею. Его ум, склонный к широким обобщениям, ум мудреца, не перестает искать таинственных связей между буднями нашего существования и миром извечной правды.

Чудесная и жестокая прозорливость его срывает все покровы, обнажая вселенную в ее изначальной красоте.

Он говорит нам, что мы «задумываем одежду» и «строим города и храмы», как наши далекие праотцы.

Мы протестуем. Но внутренне мы побеждены.

У него острый глаз, верное чутье и знание самых первичных эпох прошлого человечества.

Его тайна в непоколебимой мощи и широте его творчества.

Источник его творческой мощи в его стальной воле. Как в нашем безволии весь ужас нашего прозябания.

Нет ничего скрытого от нас. Он чувствует природу так же полно, как ощущает малейшее проявление человеческого духа. Ему понятна радость труда, как близок и час отдыха, свободного от всех пут повседневных забот и окрыленного мыслью об ином, нам сужденном, в грядущем существовании.

Его настороженное ухо привыкло слушать шелест прорастающих трав и шорох прибрежного камыша, ловить отдаленный бег зверя и внимать легкой поступи Незримого.

Наши слова скудны дать представление о его искусстве.

Наш язык беден для выражения его красочных снов.

Он видит краски, как мы ощущаем тепло и свет.

И то, что мы воспринимаем как тень, как отсвет предмета, как беспокойную игру пятен, он познает как реальность.

Мир для него – гармония. Для нас – беспорядок и хаос. Он учит нас видеть, как мы учим детей осязать видимое.

Обреченные року, мы проводим наши дни. Без веры. Без надежды на возможное освобождение.

И вот мы слышим стук в дверь нашего обиталища. Тревожный стук, предвещающий недоброе.

Сначала слышим только мы одни. Затем наши друзья, соседи. Соседи наших соседей и друзья наших друзей.

Из самых далеких концов мира до нас доносится весть, что там тоже.

Стук растет, усиливается, увеличивается.

При бледном свете сумерек или при свете одинокой свечи мы робко отворяем дверь. Наши глаза слепнут от зарева всепожирающего пламени.

Мы видим гибель «Обреченного града» и тяжелую, источающую камни тучу, которая нависла над ним.

Мы слышим шум разрушения, треск низвергающихся зданий...

Мы видим бой на небе и на земле.

Лаву копейщиков и лучников. Тучи стрел и паруса кораблей, окрашенных кровью.

Мы слышим лязг мечей, стоны гибнущих и пронзительный «Крик Змия».

Мы видим сонмы воинствующих ангелов и блеск мечей над трупами побежденных.

Мы слышим звон чаш, победные клики пирующих на тризне и голос древнего Бояна, оплакивающий павших.

Перед нами, как видение в зареве пожаров и хаосе разрушения, предстает «Ангел последний».

Мы трепещем от страха. Мы зачарованы. Мы упиваемся музыкой огня. Нас пленяет невиданное зрелище.

Но вот «Прокопий Праведный отводит тучу каменную». В кровавых отсветах зари и дымных волнах пожара мы начинаем различать «Черный берег», неясные очертания кургана, где суровый жрец еще недавно приносил свои жертвы, и обугленных «Идолов».

Мы познаем тщету «Дел человеческих».

В нас пробуждается ненасытная любовь к миру.

Покой нисходит на нас. Мы начинаем любить благоуханную землю, цветочную ниву, вспаханную нашей рукой, прозрачность лилово-стальных вод и прохладу темного бора.

Мы с лаской припадаем к земле. Часами бродим по крутизнам сочно-зеленых холмов, любуясь серебристым ковром далекой степи. Следим за полетом белой чайки высоко над нашей головой и, заглядывая в синие глаза рыбаков, ищем в них, как в озерах, собственное отражение.

Мы взбираемся на вершины гор и оттуда наблюдаем бег золотистых облаков по чуть розовеющему небу «Границы царства» и синеющей дали «За морями земли великие».

Наше ухо, привыкшее к нестройному шуму боя, отдыхает среди великого молчания, каким объята вселенная в этот тихий час.

Мы ищем тишины, покоя и мира. И мы забываем на мгновение о душивших нас кошмарах, убаюканные мерным качанием колыбели на груди вечности. Среди утлого и мимолетного. Среди кичливых поступков и безумных страстей. Среди малых дел и бесцельных поисков голос Рериха звучит, как подземный рокот разрушенных городов, как голос ветра, пронесшегося над пустыней, где некогда была жизнь, а теперь песок пепел дымного костра и черные призраки «Зловещих».

* * *

«Природа всезарождающая и всепожирающая есть собственное начало и конец, рождение и смерть. Она произвела человека собственным могуществом и берет его к себе назад».

Так учит мудрость Ману.

Многие ли из нас знают «восторг перед скалами, пропастями, живописными путями старой лавы»?

Многие ли из нас «изумляются кристаллам и морщинам каменных цветных наслоений»?

Поверхность земли изменила свой вид.

А мы по-прежнему упрямо рядим прекрасное в своей наготе ее тело в нищенские и убогие уборы нашей жалкой фантазии.

«Я верю только в то, что существует в природе», – мудро замечает Рерих. «На Востоке люди чувствительнее – они знают внутренне больше, чем мы».

Любите землю, ибо мы земля. Изучайте движение планет, строение кристаллов, причудливую архитектуру горных пород – нетленный покров земли.

Голос Рериха учит.

Влекомый ненасытной жаждой познания, Рерих проезжает в 3,5 года все крупные города Америки, останавливается на берегах Сены, любуется цветущими долинами Италии, а затем, медленно передвигаясь на верблюдах по пескам, следует через Цейлон в Гималаи к границе Тибета.

Здесь он проходит границею Непала в Кашмир, посещает сто древних монастырей Сиккима, за сорок миль видимых издали. Осматривает под Канченджангой мрачные пещеры, где сокрыты драгоценные клады и где в каменных гробах скрываются пещерники, истязая себя во имя неведомого будущего. Присутствует на богослужениях в буддийских храмах и направляется дальше, через Хотанский оазис и Китайский Туркестан, в сердце Советского Союза – Москву.

Он друг всех путников. Повсюду он смешивается с шумливой и пестрой толпой, то наблюдая, как медитируют ламы, то размышляя над фресками древних стенописей «о знании, выраженном в прекрасных символах».

Его не останавливает ничто. Ни трудность опасных переходов, усеянных скелетами. Ни крутизны горных кряжей, в ущельях которых притаились мшистые тигры и леопарды. Ни глухой ропот завистливых врагов.

Он слишком верит в правду того, чему служит и поклоняется. Он жаждет не новизны, но общности впечатлений. Он ищет порванную нить, некогда связывавшую воедино все сущее, первоисточников всего, что некогда уже предстало и ныне предстает перед его глазами.

Поэтому больше всего его занимает глубокое сходство народных легенд и верований, полустертые общие черты разнородных памятников, одинаковость неразгаданных еще ни одним ученым знаков, покрывающих лицо вселенной.

Напав на след и разгадку одного, он тотчас же продолжает поиски в отношении другого.

Его привлекает греческое влияние на гандахарское искусство и близость типа Будды типу Аполлона. Его внимание уже давно приковано родством индийской, христианской и буддийской культур, единством начального пути всех народов. Он знает, что «через Византию грезилась нам Индия», и он пристально вглядывается в четырех богов, приносящих чаши Будде, вспоминая легенду о поклонении волхвов.

Подобно Падме Самбхаве, он «Беседует с духом гор» на гряде облаков, окутывающих вершины Гималаев.

Подобно Магомету, пребывает в состоянии почти молитвенного экстаза среди янтарно-розовых скал, под сенью бледно-сиреневого неба.

Подобно библейскому Моисею, простирает руки вдаль, где густая лиловая мгла пронизана изумрудно-белой пеленой северного сияния.

Он проводит дни в непрестанном труде, подобно древнему подвижнику Сергию из Радонежа. И подобно Конфуцию, странствует из конца в конец, то внезапно исчезая из наших глаз в сизых клубах вечернего тумана, то появляясь вновь на фоне зелено-синей листвы причудливых деревьев.

Он испытывает пламень своей веры во всех религиях. И не останавливается ни на одной.

Обращая взор к берегам прозрачного Волхова, он подолгу пребывает у подножия статуи Вечно юного аскета из Капилавасты в дыму курений, под сенью разноцветных знамен в самой гуще гигантских, диковинных, так непохожих на наши растений.

Его окружает другая природа и другой мир. Он пребывает в нем. А мы вечно боремся в нашем. И когда желтоватое бледное пламя, развеваясь по ветру, на мгновение освещает нам его неподвижное и непроницаемое лицо, мы не узнаем знакомых черт, ибо мы еще только учимся понимать скрытый смысл его Великого Искусства.

* * *

У Рериха много новых друзей – дань его новой жизни.

У них свои обычаи, своя, нам чуждая вера.

Вот один из них. У него ласковый, пристальный и грустный взгляд, светло-бронзовое лицо и падающее широкими складками желтое одеяние.

Он не ест мяса. Не ездит верхом. Не носит обуви из кожи. Не принимает приношений верующих.

Он ходит медленной походкой, жуя бетель, и тихо отстраняет посохом насекомых, чтобы как-нибудь нечаянно не раздавить их.

Он мудрец – лама. Мы называем его мудрость тайной и лжеучением. Он верит в нее, как в истину.

А вот другой. Его зовут Боше. В его скромной келье, на высотах Пенджаба в Майавати за высокой оградой монастыря Вивекананды, на столе рядом со сложными научными приборами биолога рукописные гимны Миларепы – Франциска Ассизского буддистов.

Боше естественник и буддист. Его келья – его лаборатория.

* * *

Тагор и Боше – два лучших лица Индии. Они оба друзья Рериха.

* * *

В начале зимы ламаисты чтят день кончины Тзон Кха Па, «заступника всего страждущего человечества». Среди тишины пустыни в эту ночь в доме каждого буддиста сияют яркие лампады в честь великого Учителя. Я видел огни этих лампад на картинах Рериха.

Огни братства, мира и любви.

* * *

Путь художника радостен победами, но труден. «Горные кряжи», возникавшие неприступной преградой на путях Рериха, отметили собой все его искусство. Оттого так сложны массивы графических построений мастера. Так волнисты, изогнуты и упруги линии. Так «катастрофично» порой нагромождение грузных форм мощного «тела» его композиций.

* * *

У Рериха свое «умозрение в красках» и своя «смысловая» красочная гамма. Он знает, что истинная радость редкая гостья в этом мире. Поэтому чаще всего он берет чистую изумрудную зелень и розовый крап и располагает их так, что его картины внушают нам подлинную красочную радость.

Он хорошо знает, что мир еще далек от совершенства, ибо многое еще пребывает во мраке.

Поэтому пользуясь индийской желтой, кадмием и охрой, он насыщает свои картины сияющим светом праздничных золотисто-желтых тонов.

Иногда умышленно он, наоборот, берет самые темные тона и, кладя краску тяжелыми густыми пластами, заставляет нас содрогаться, вспоминая об ужасе нашего темного прошлого и злых поступках, содеянных нами.

Он любит киноварь и жженую сиену, и, сознавая, что не всем суждено увидеть страны, посещенные им, он из сочетаний берлинской лазури с изумрудными и оранжево-желтыми тонами создает красочные подобия того, что «Сам встретил». Его глаз воспитан на фресках Пизы и стенописях Ростова Великого и Ярославля.

Беноццо Гоццоли, Сила Савин и Гурий Никитин передали ему свою пламенную любовь к чистой краске, чистому цвету. Он создает «Красные паруса», «Синюю роспись», предаваясь воспоминаниям о силе впечатлений, которые воспринял, погружаясь в сны древних стенописцев.

И он грезит сам, покрывая стены талашкинского храма великолепием красочного убора, напоминающего драгоценные восточные ткани.

Он испытывает то особое «горение», которое выражается в пламени духа столь же, сколь и в пламени живописной передачи. Он наследует дивный дар изографов и создает фрески, подобные великолепию «О тебе радуется» и «Песни песней», кисти наивных в простоте веры создателей Иоанна Предтечи и Ильи Пророка, украшающих своей гармоничной восточной пестротой цветущие берега величавой Волги. Кто знает, быть может, он раньше мечтал о создании еще более грандиозных росписей, призванных поспорить с этим мощным проявлением народного гения, и ждал только сооружения гигантских построек, на стенах которых он бы смог развернуть во всю ширь свою эпическую красочную повесть.

В конце концов он, наверное, осуществил бы и это. Но произошло обстоятельство, по-новому направившее всю его жизнь, все чудесное выражение и содержание его искусства.

Внутренний голос подсказал ему, что за каменной стеной, опоясавшей обреченную роковой судьбе землю, как «Обреченный град» опоясан телом змея, есть иные незримые обители. Внутренний голос подсказал ему, что мир, изображенный человеческой рукой, мир ограниченных идей и красочных фантасмагорий, значительно уступает миру свободной в своих проявлениях природы, миру поступков и дел, направляемых незримой рукой Промысла.

Внутренний голос повелел ему раздвинуть рамки его творчества, на время покинув все, что питало его в прошлом.

И он переступил порог своего дома в момент, когда «Властитель ночи», мудрый в решениях земных дел, обычно скрывает под покровом тьмы все дневные яркие краски.

Очертания гор, по которым пролегали его пути, были сокрыты от его взора. Ему почудилось, что он и весь мир вместе с ним погружены в чашу, наполненную до краев синей мглой. Чашу, на дно которой брошены золотые зерна звезд.

Он не знал, куда идти. Но он встретил «Вестника», ниспосланного ему «Сынами неба». Вестника, который стал его проводником.

Он узнал, что отныне ему предстоит «Продолжать лов» и что его путь лежит в страны Востока. И он по-иному увидел мир. Иными прежние краски. Иным смысл некогда излюбленных им красочных сочетаний.

Все, что делает он теперь, он уподобляет «Благой стреле», пущенной с самой вершины бесконечных горных кряжей. Тогда как мы называем это «Жемчугом исканий».

Утихло зарево его живописных пожаров. И сказочные горы перестали изрыгать алчные языки пламени.

Внутренний огонь, некогда распалявший творчество художника, уступил место иному огню.

Его краски начали тлеть, как уголья, источая все оттенки лилово-синего, палевого и оранжево-розовых тонов.

Тревогу и угрозы сменили в его душе тишина и благостыня.

И небо, которое Рерих всегда так любил, сменив свою грозовую окраску, стало прозрачным и ясным.

Пастель и темпера для художника теперь дороже масла и акварели.

У подножия Гималаев и на ступенях древнего храма Элефантум в Бомбее Рерих пишет свои новые картины, и мы любуемся дрожащей воздушной цветной пылью пастели, напоминающей нам о призрачности нашего многоцветного, воздушного мира.

* * *

Я знал многих почитателей Рериха. И, когда я вспоминаю самое сокровенное, что было в них, мне понятно сказанное художником: «У всех вещей есть своя аура. Чуткий дух подбирает в окружающих предметах близкую ауру».

Так ли это – судите сами. Я видел «Италию» Рериха у Блока. «Вершины гор», «Поцелуй земли» и «Прокопия Праведного, молящегося за неведомых плавающих» у молодого, трагически погибшего Слепцова, а «Тропу прямоезжую», «Варяжский путь» и «За морями земли великие» у Крачковского.

Всех троих уже нет в живых. С мечтой об иной отчизне – «не этой сумрачной стране» умер гениальный Блок. Цветущая земля приняла в свои недра молодого прозелита в искусстве Слепцова. Он погиб, сброшенный лошадью во время верховой прогулки. Умер и трогательный в своей наивной вере «варяг» Крачковский, всю жизнь мечтавший о новых путях, о «тропе прямоезжей» и погибший «за морями», там, где «земли великие».

Я вспоминаю все это. Мне понятно, за что так любили Рериха Слепцов и Крачковский.

Мне понятны слова Блока:

Встретив на горном тебя перевале
Мой прояснившийся взор
Понял тосканские дымные дали
И очертания гор...

У всех вещей своя аура. Искусство Рериха раскрывает ее.

* * *

Одна женщина-поэт средневековой Индии воспевает жизнь в следующих строках:

Я приветствую Жизнь в уюте дома и Жизнь широко в неизвестном.
Жизнь – полную радости и Жизнь – тягостную своими муками,
Жизнь – вечно движущуюся и убаюкивающую мир покоем,
Жизнь – глубоко молчащую и Жизнь – идущую шумным прибоем.
Твой приход я приветствую. Жизнь, и приветствую я твой уход.

Оставаясь на Западе и в Америке, Рерих всегда открыто заявлял о своей привязанности к новой «идущей шумным прибоем» России, а здесь, уже у нас, с великой любовью рассказывал нам о далеких, «убаюкивающих мир покоем» странах Востока.

* * *

Драгоценная чаша вековой культуры Запада тускнеет, погружаясь в тяжелое лоно океана.

На смену ей, сквозь лиловый сумрак надвигающейся ночи, в расщелинах сияющего неба «новые звездные знаки блестят и туманность созвездий ясна и прозрачна».

* * *

Золотая Азия и Московская Русь. Древние связи. О сказочной Индии поется в русских былинах.

Со времен давних, с 15-го века дошел до нас голос Афанасия Никитина Тверитянина: «Аз же от многие беды поидохом до Индии».

В сказочно цветистом Ярославле 17-го века шелками и бирюзой торгуют индийские гости.

О богатых дарах Индии поют нам фрески причудливых храмов, золото тканей, бирюза эмали, тонкий узор чеканки на лезвии меча.

* * *

«Залила кровью мир война. Засухи, ливни нарушили вековое устройство. Явил лик голод». Снова забытое прозвучало: «от многих бед поидохом до Индии».

Древние связи. Золотая Азия и Московская Русь.

* * *

Не печальтесь, что сильные уходят «в горы». А мудрые покидают города.

Время настанет – вернутся обогащенными.

* * *

Безграничные дали открылись перед изумленными глазами всего человечества. Но жажда не утолена. Сколько неожиданных и неисчислимых по своим последствиям открытий ждет еще нас впереди.

* * *

Благословенны дары творящих непреходящее. Благословенны дни идущих путями Красоты и Правды.

* * *

Запад издавна тянуло к красочному Востоку. Тянуло неудержимо, властно. Многие гибли на этом пути. Многие выходили победителями.

Гибли оттого, что думали победить оружием. А побеждали словом. Сейчас поняли. Начинаем понимать – оружие бессильно перед словом, рожденным знанием.

* * *

Извилист путь. Обрывисты кручи. Всего несколько шагов, и снова поворот. За ним вершина холма, открытого солнцу и всем ветрам.

Путник! Обрати взор свой к Востоку, где неугасно горит тройное светило Ориона. Останови коня, путник, и в глубоком молчании внимай словам Учителя:

Разве не видишь ты
Путь к тому, что
Мы завтра отыщем.
Звездные руны проснулись,
Бери свое достояние,
Оружье с собою – не нужно.
.......
Светлеет Восток. Нам пора.
.......
Звездные руны проснулись.
.......

Мерно звучит колокольчик в мертвенной тишине пустыни. И длинная синяя тень верблюда ложится на золотой песок.

* * *

Мы все кочевники в этом утлом мире, где печаль граничит с радостью, а жизнь со смертью.

1926

Бабенчиков Михаил Васильевич (1890–1957) – русский искусствовед, художественный критик. С 1914 года был знаком и дружен с Н.К. Рерихом. Переписка между ними велась до последних дней жизни художника.

Публикуется по изданию: Держава Рериха. М.: Изобразительное искусство, 1994.