Самое первое

"На Васильевском славном острове,

Как на пристани корабельные,

Молодой матрос корабли снастил

О двенадцати белых парусах…"

Тонким голоском пелась старинная Петровская песня. А кто пел, того не помню. Вернее всего, Марья Ильинишна, старушка, "гаванская чиновница", приходившая из Галерной гавани посидеть с больным, сказку сказать и о хозяйстве потолковать.

Так и жили на Васильевском острове, на набережной против Николаевского моста. Наискось было Новое Адмиралтейство. На спуск военных судов приходили крейсера и палили прямо нам в окна. Весело гремели салюты и клубились белые облачка дыма. На набережной стоял памятник адмиралу Крузенштерну. Много плавал, открыл новые земли. Запомнилось о новых землях.

А вот и первое сочинение — песня: "Садат бадат огинись азад. Ом коську диют, тебе апку дудут". Дядя Коркунов за такое сочинительство подарил золотые папочные латы. Двух лет не было, а памятки связались с Изварою, с лесистым поместьем около станции Волосово, в сорока верстах от Гатчины.

Все особенное, все милое и памятное связано с летними месяцами в Изваре. Название от индусского слова Исвара. Во времена Екатерины неподалеку жил какой-то индусский раджа.

Дом изварский старый, стены, как крепостные, небось и посейчас стоит. Все в нем было милое. В прихожей пахло яблоками. В зале висели копии голландских картин в николаевских рамах. Большие угольные диваны красного бархата. Столовая — ясеневая. Высокий стенной буфет. За окнами старые ели. Для гостей одна комната зеленая, другая голубая. Но это не важно, а вот важно приехать в Извару. Шуршат колеса ландо по гравию. Вот и белые столбы ворот. Четверка бежит бойко. Вот-то было славно. Желанка, Красавчик, Принц и Николаевна. Кучер Селифан. Деревни — Волосово, Захонье, Заполье — там даже в сухое время лужи непролазные. От большой дороги сворот в Извару.

Ландо шуршит по гравию мимо рабочего двора, среди аллей парка. А там радость. За березами и жимолостью забелел дом. И все-то так мило, так нравится, тем-то и запомнилось через все годы.

Нужно сразу все обежать. Со времен екатерининских амбар стоит недалеко от дома — длинный, желтый с белыми колоннами. Должно быть, зерно верно хранится подле хозяйского глаза. По прямой аллее надо бежать к озеру. Ключи не замерзают зимою. Дымятся, парят среди снегов, вода светлая и ледяная. Дикие утки и гуси тут же у берега. На берегу озера молочная из дикого камня — очень красиво, вроде крепостной стены. Такой же старинной постройки и длинный скотный двор. Быки — на цепях. К ним ходить не позволено. Такие же длинные конюшни. За ними белое гумно, картофельные погреба. Один из них сгорел. Остались валы — отлично для игры в крепость.

После города первый обход самый занятный. Все опять ново. Но завтра опять станет хотя и милым, но обычным. А в первый день — все особенное. Новые жеребята, новые щенки, новый ручной волк. Надо навестить Ваську и Мишку — малышей вроде шотландских пони. Их потом подарили казенному лесничему, а ведь они считались моими.

Вот бы припомнить самое первое. Самое раннее. Тоже из самого раннего: старинная картина — гора при закате. Потом оказалось не что иное, как Канченджунга. Откуда? Как попала? В книге Ходсона была подобная гравюра. Картина с гравюры или гравюра с картины? Были кой-какие старинные вещи, но их как-то не ценили. В те годы отличную мебель выбрасывали на чердак и заменяли мягкою бесформенностью.

Вот бы вспомнить что-нибудь самое первое! Самое раннее! Вспомнишь и то и другое, но все это не самое первейшее.

1937 г.

"Октябрь", 1958, № 10

***